Старый патагонский экспресс - Теру Пол (книги полностью бесплатно txt) 📗

Скорый поезд — в который я так хотел вернуться! — скрылся вдали, набирая скорость и высоту. В Якобаччи я узнал, что мы находимся в тысяче миль от Буэнос-Айреса и что после Кармен-де-Патагонес, расположенном на уровне моря, мы успели подняться на 3000 футов, на плато, простиравшееся до самого Магелланова пролива. Под таким ветром и на такой высоте, и в это время суток (два часа ночи), в Якобаччи мне было очень холодно. «Никто не задерживается в Якобаччи», — говорили мне умные люди. Я мог опровергнуть их утверждения. С поезда сошли пассажиры. И я думал, что они вместе со мной будут дожидаться состава до Эскуэля. Но, как я ни оглядывался, так и не увидел ни одного из них. Они ушли.

Куда? В эту ветреную тьму, в эти лачуги посреди пустыни. Они вовсе не пересаживались с поезда на поезд, они жили в Якобаччи. Позднее я сам раскаялся в своих наивных выводах, но в тот момент меня ошеломило странное поведение этих людей. Эмигранты и потомки эмигрантов — почему-то именно это место они выбрали для того, чтобы остаться. Здесь не было водопровода, не было деревьев, дороги были ужасные, а заработок и того хуже, если вообще удавалось найти работу. Несмотря на всю свою стойкость, они не обладали ни выносливостью, ни приспособляемостью индейцев, которые тем не менее никогда не обитали в этой части Патагонии. К северо-востоку отсюда простирались травянистые равнины Байя-Бланка, к западу — озера: мини-рай в Тиролине и Барилоче. Со своими жалкими овцами и коровами и неизмеримым упрямством люди продолжали жить в этом ничтожном патагонском поселке, где железная дорога уходила далеко в пустыню. Но это было лишь поверхностное впечатление. Потому что еще оставались на свете такие люди, которым бескрайний простор был дороже травы или деревьев: они равным образом терялись и в лесу, и в городе. Как сказал мне тот валлиец, здесь вы можете позволить себе быть самим собой. Что ж, он был прав.

Я оставил чемодан на платформе, немного прошелся и выкурил трубку. Поезд до Буэнос-Айреса пойдет только через три дня. Плакат ЮНЕСКО на стене вокзала информировал меня о голоде в Латинской Америке. Совсем как в Гватемале, другой плакат кричал: «Путешествуйте поездом — это дешево!» Еще один сообщал: «Поезд — твой друг! Подружись с поездом!»Еще там висел древний бронзовый колокол, точно как в школе. Начальник вокзала звонил в него перед отправлением «Южных озер», но никто не поспешил сесть на поезд.

Итак, состав покатил в одну сторону, сошедшие в Якобаччи пассажиры — в другую. И остался я на платформе один, как Измаил [66]: «И один я выжил, чтобы поведать тебе». Я замерзал в этом захолустном месте, но у меня не было иного выбора, кроме как ждать еще долгих четыре часа поезда «тини-вини», чтобы доехать на нем до Эскуэля. Но в то же время я подумал: «Это превосходно». Потому что если одной из увлекательных сторон путешествия является ощущение первопроходца, в одиночестве исследующего неведомые дали, которое заводит вас за пятнадцать-двадцать тысяч миль от дома, где, кроме вас, никому не приходит в голову посетить еще одно уединенное место, что ж, значит, я не зря потратил время. Поезд увез вас на тысячи миль от Буэнос-Айреса, остановился посреди пустыни, и вы с него сошли. Вы оглядываетесь и видите, что остались в одиночестве. Это как главное достижение. Это само по себе становится открытием. Небо полно незнакомых вам созвездий, и даже месяц повернут рожками не в ту сторону, к которой вы привыкли. Все это ново. В самой лучшей книге о путешествии «в одиночку» все это должно появляться буквально на каждой странице и в виде написанных слов, и в виде подспудно проступающих водяных знаков. И это стремление, сама эта идея суметь поведать обо всем — ведь я изначально имел целью написать эту книгу, не так ли? — заставляет вас отправиться в путь. В одиночку, в одиночку: это словно доказательство моего успеха. Мне пришлось проделать немалый путь, чтобы оказаться наконец в этом положении абсолютно одинокого путника.

Хриплый голос проквакал:

— Чаю?

Это был начальник станции. Он был одет в зимнее пальто, шарф и теплые ботинки и носил в петлице серебряный значок «Железной дороги генерала Рока». Маленькая газовая печурка у него в кабинете создавала некую видимость тепла, и на самодельной решетке над ней грелся небольшой помятый чайник.

Я решил, что должен объяснить свои действия:

— Я жду поезд на Эскуэль.

— Эскуэль — очень приятное место.

Это была точка зрения жителя Якобаччи. Наконец-то я встретил человека, сказавшего что-то хорошее об Эскуэле. Но, повидав часть Якобаччи, я лучше понимал, почему он так говорит. Жители Белчертауна, штат Массачусетс, всегда прекрасно отзываются о Холиуоки.

Он положил щепотку листьев мате (вечнозеленого дерева под названием илекс) в маленькую чашку. Чашка была костяная — коровий рог с грубо выгравированным орнаментом.

— В Эскуэле можно прекрасно провести время, — продолжал он. — Отели, рестораны. Там есть большие фермы. А всего в пятидесяти километрах есть замечательный парк: трава, деревья — все, что хотите. Да, Эскуэль — очень приятное место.

Он залил мате кипятком и протянул мне чай.

— Вам нравится?

— Замечательно. Я люблю мате, — однако он положил слишком много сахара и испортил весь чай.

— Я имею в виду чашку.

Я посмотрел на чашку.

— Коровий рог, — сказал я. — Это сувенир из Парагвая.

Об этом сообщала выгравированная надпись. Я сказал, что чашка мне очень понравилась.

— Вы были в Парагвае?

— Моя жена, — он пожал плечами. — У нее там брат. Она была у него в прошлом году, — он улыбнулся. — Летала на самолете.

Кивая своим мыслям, он заваривал вторую чашку чая. Я расспрашивал его о Якобаччи, и о железной дороге, и о Патагонии. Его ответы были совершенно неинтересными. Ему хотелось говорить о деньгах. Сколько стоит мой чемодан? Сколько стоит дом в Соединенных Штатах? Сколько я получаю? Сколько стоит в Соединенных Штатах новая машина? Как-то между делом я упомянул, сколько стоит в Массачусетсе фунт говяжьей вырезки. У него захватило дух. Он даже перестал жаловаться и принялся живо обсуждать цену других частей коровьей туши.

Нечего было надеяться на то, что он вдруг вспомнит что-то необычное, хотя в его возрасте можно было знать хотя бы одну занимательную историю. Но он спал на ходу, и было слишком холодно, и уже почти три часа утра. Так что я оставил его в покое и вышел наружу. Я прошелся по шпалам, подальше от станционных фонарей. Ветер шелестел в колючих кустах, как песок на перекате. Воздух пах пылью. Луна над кустами бросала голубой отсвет на унылый и монотонный патагонский пейзаж.

Я услышал рычание. Примерно в тридцати метрах от меня темнела низкая хижина, и я подумал, что мои шаги по гравию на железнодорожном полотне разбудили хозяйскую собаку. Она начала лаять. Этот лай разбудил еще одну по соседству, та начала визжать и тявкать. Я так никогда и не смог перебороть в себе детский страх перед кусающимися тварями, и огромные лающие псы ввергли меня в ступор. Ирландские волкодавы — именно та порода, что является мне в самых страшных кошмарах. Я заметил, что самые агрессивные собаки обычно бывают у стариков, у милых женщин, у уродливых низкорослых мужчин и у бездетных супружеских пар. «Он вас не укусит!» — уверяют эти люди, втайне упиваясь моим ужасом, и мне всегда хочется им ответить: «Может, он и не укусит, зато я могу его укусить!» А в Южной Америке — и это всем известный факт — многие собаки заражены бешенством. И это не те трусливые шавки, которых я встречал на Цейлоне и в Бирме, но хищные, клыкастые твари, подначиваемые своими хозяевами. В индейских деревнях в Перу и Боливии всегда слоняется множество псов, настроенных гораздо более недружелюбно, чем сами индейцы. Эти тупые создания непременно гнались за поездом с диким лаем. Я всегда боялся заболеть бешенством. «Лечение не менее болезненно, чем сама болезнь». И это не был иррациональный страх: я то и дело натыкался на плакаты, предупреждавшие об опасности бешеных собак.