Семь месяцев бесконечности - Боярский Виктор Ильич (версия книг TXT) 📗
Подъем продолжался весь день. Как-то незаметно, хотя и останавливался, поджидая ребят, пока они строили пирамиды Брайтона, я ушел довольно далеко вперед и к обеду оторвался примерно на километр. Уилл пришел в лагерь со значительным опозданием. Выяснилось, что Джуниор — одна из самых крупных наших собак, брат Пэнды, похожий на него как две капли воды, — внезапно стал припадать на задние лапы. Уилл освободил его от постромок, и Джуниор приковылял следом еще минут через двадцать. Он шел как-то боком, периодически приседая всей задней половиной тела. Джуниор поспел как раз к кормежке и с завидным аппетитом смолотил свой кусок, и это вселило в нас некоторые надежды на то, что недомогание пройдет, к тому же внешний осмотр лап и спины ничего не показал. Осмотр проводил доктор-универсал Этьенн. Не думаю, что ему приходилось прежде в своей пусть недолгой, но богатой, по его словам, практике сельского врача иметь дело с такими пациентами. На моей памяти был всего один случай, когда Этьенн подходил к собаке как врач. Это было в феврале на ранчо Стигера. Тогда одна из собак наткнулась на бегу на большую жестяную банку, скрытую под снегом, и распорола грудь. И вот Этьенн, как заправский хирург, зашивал эту рану, а мы все ассистировали, держа вырывающуюся собаку — операция проводилась без наркоза. Доктор был очень серьезен и собран отчасти еще и потому, что над ним нависала камера Лорана. После этого случая Этьенн старался как-то обходить все вопросы, связанные с лечением как личного, так и собачьего состава экспедиции, совершенно справедливо полагаясь на целительные свойства чистого антарктического воздуха и благотворное влияние физической нагрузки. Подобная позиция нашего доктора, по моему мнению, способствовала тому, что самочувствие всех участников экспедиции было удовлетворительным, если не считать совершенно несущественных недомоганий в области поясницы. Правда, мы не смогли сберечь Тима, но доктор делал все возможное, пытаясь вызвать самолет для бедной собаки. Вообще-то Этьенн не очень любил вспоминать свое медицинское прошлое, и по всему было видно, что он отнюдь не жалел, что сменил медицину на вольный ветер странствий. Но сейчас, осматривая Джуниора, он, наверное, почувствовал какую-то ностальгию по своему медицинскому прошлому, а может быть, просто пришло время вспомнить, что он все-таки врач. Вчера пациентом был Кейзо, сегодня Джуниор, а завтра? На этот раз сам доктор дал ответ на этот еще вчера, казалось, не волнующий вопрос. Он подошел ко мне сияя и спросил: «Виктор, ты готов мне завтра ассистировать?» Я, не совсем представляя, для чего может понадобиться моя ассистентская помощь, осторожно, чтобы не погасить блеск в его глазах, осведомился: «А что, у нас завтра операция?» — «Ты понимаешь, — оживленно заговорил доктор, — я хочу начать интересную работу: попытаться получить экспериментальные данные о взаимосвязи температуры собак с температурой наружного воздуха и проследить динамику этой зависимости. Насколько мне известно, — продолжал Этьенн уже менее уверенно, — таких экспериментальных данных нигде нет, а мы сейчас поднимаемся на плато, температура будет падать, и очень интересно посмотреть, как коррелируют эти температурные изменения с температурой собачьего тела. Я думаю взять двух собак: одну с густой шерстью, а другую с обычной, — и сравнить их температуры. Что ты на это скажешь?» Я ответил, что это, наверное, очень интересно, но сначала неплохо было бы посмотреть, как к этому эксперименту отнесутся собаки, ведь именно от их отношения и будет зависеть мое согласие ассистировать. «Пустяки, — махнул рукой доктор. — Как только ты задерешь собаке хвост, а измерять температуру мы будем, естественно, в анальном отверстии, собака сразу замрет и позволит спокойно осуществить всю процедуру». Этьенн говорил так уверенно, как будто всю свою жизнь только и делал, что задирал собакам хвосты. Я согласился. Было все-таки интересно посмотреть, что из этого получится. Первый эксперимент был назначен на завтра, условный пациент — Кинта. Мы, кажется, остались оба довольны достигнутой договоренностью. Прежде чем уйти в свою стоявшую рядом палатку, Этьенн, чуть понизив голос, спросил: «Ну, а как тебе японская кухня?» Я поднял вверх большой палец. «А я в восторге от профессорской стряпни, — сказал Этьенн и, выразительно поведя носом, добавил: — Ты знаешь, какие у нас ароматы! Я бы никогда раньше не подумал, что те же самые продукты, которые мы так бездарно с тобой переводили, могут быть такими ароматными и вкусными».
Как будто услышав мои восторженные отзывы о своем кулинарном таланте, Кейзо превзошел самого себя. Приготовленный им соус заставил меня выскочить из палатки и сделать вокруг нее несколько больших кругов с открытым ртом.
Погода продолжает радовать своей стабильностью: весь день минус 27 градусов, легкий ветер 4–5 метров в секунду, чистый горизонт и синее небо. Поверхность по-прежнему твердая. Кроме основных групп застругов, ориентированных на северо-восток, встречаются протяженные снежные холмы высотой около полуметра, вытянутые в северном направлении. За день прошли 25 миль. Лагерь в координатах: 87,7° ю. ш., 104,6° в. д.
Минус 25 градусов, слабый ветер, ясно. Вооруженный градусником доктор подошел ко мне, и мы вместе пошли вдоль собачьего строя. Собаки вскакивали при нашем приближении и выжидательно смотрели на наши спрятанные за спиной руки, в которых могло оказаться что-нибудь вкусное. Только Кука, по своему обыкновению, продолжал спать, свернувшись клубочком и не проявляя никакого интереса к окружающему. Это сразу же определило его судьбу. Он стал нашим первым пациентом. По-моему, это было в общем-то справедливо, чтобы Кука взял первый удар на себя, ведь именно по его вине живот Тьюли округлялся с каждым днем все больше и больше. Я взял Куку на руки и поставил его на снег. Зажав его голову между ног, я задрал ему хвост. Кука не шелохнулся. «Вот видишь, — торжествующе произнес Этьенн, — все нормально», — и решительно вставил термометр. Красный спиртовой столбик быстро пополз вверх, перескочил нуль и, плавно замедляя движение, неожиданно (во всяком случае для меня) остановился у отметки 28,5 градуса! Не очень доверяя этому результату (я почему-то считал, что если нормальная для собак температура 37–38 градусов, то и сейчас она должна быть примерно такой же), мы, оставив Куку, который, кстати, даже не разомкнул веки во время всей этой унизительной процедуры, стали высматривать другого пациента. Не сговариваясь, мы одновременно посмотрели на Томми. Нам показалось, что этот скромный пес тоже вполне подходящий, во всяком случае безопасный пациент. Так оно и оказалось. Прежде чем Томми успел сообразить, что сегодня мы даем ему утреннюю подачку не совсем с той стороны, процесс был закончен с тем же результатом. Воодушевленные той легкостью, с которой нам удалось измерить температуру у двух собак, мы набрались смелости и направились к огромному, лохматому Хоби, известному своим сварливым характером. Хоби занимал особое место в упряжке Кейзо. Это был скрытый лидер и главный идеолог для всех остальных собак: если Хоби тянет вполсилы, то и вся упряжка идет ни шатко ни валко, если у Хоби порыв энтузиазма, то и все стараются. Единственно, с кем он считался, так это со своим братом Монти. Мы с Кейзо выделяли Хоби среди прочих собак, уважительно называя его между собой Валенса. Вот таким был наш следующий пациент. Лидер есть лидер! То, что позволено делать с рядовым составом, совершенно недопустимо по отношению к командиру. Это я моментально прочел в предупредительном оскале Хоби, обнажившем все свои 36 белых как снег зубов, когда мы попытались задрать ему хвост. Подошел Уилл, и мы, втроем удерживая страшную пасть пациента на безопасном расстоянии, все-таки измерили температуру. Несмотря на то что шерсть Хоби была намного длиннее и плотнее, чем у предыдущих пациентов, его температура отличалась незначительно и составляла 29 градусов. Второй цикл измерений было решено провести сразу же после сегодняшнего перехода.
