Человек с луны. - Чумаченко Ада Артемьевна (читать книги без сокращений txt) 📗
— Я был бы идиот, если бы так думал! Разве я не вижу, чем вы питаетесь? Разве вы не ели вчера сырого краба? Вы — ученый человек, знаменитый путешественник, и… сырой краб! Фу!
— Почему же мне не есть сырых крабов, если их едят папуасы?
— Папуасы!..
И Ульсон сделал такую гримасу, будто ему дали понюхать что-то очень и очень противное.
— Ульсон! Если вы не хотите со мной ссориться,— твердо говорит Маклай,— бросьте эти ужимки и гримасы, когда вы говорите о папуасах. Папуасы ничем не хуже нас. Они меньше знают, это так. Но этого еще очень мало, чтобы вы морщили нос и кривили губы. Вот вы прожили здесь столько времени, а знаете ли вы, как живут папуасы?
— Очень мне надо! — упрямится Ульсон.— Довольно и того, что я вижу каждый день этих красавчиков.
— Красавчики они или не красавчики, совершенно неважно. Важно то, что они живут лучше нас. У них нет жрецов, которые их обманывают, богатых, которые их притесняют. Все, что у них есть, они делят между собой. Они справедливы и добры!
— Добры! Папуасы! Людоеды!
Возмущенный Ульсон с таким ожесточением кидается на бедного полуощипанного какаду, как будто перед ним уже не какаду, а самый свирепый и кровожадный людоед.
— За весь этот год я не видел ни одного случая людоедства,— так же твердо заявляет Маклай.— Может быть, оно и бывает во время войн, не спорю, по эти случаи становятся все реже и реже…
— Да, кстати,— заявляет с самым невинным видом Ульсон.— Помните, Туй взял у нас топор? Он обещал, что вернет его на другой же день, и вот…
Маклай нагибается к ящикам и вытаскивает из-за них топор.
— Этот? — спрашивает он и пристально смотрит на Ульсона.
У Ульсона сначала краснеет шея, потом уши и наконец все лицо, до самого лба — до самых светлых его волос.
— Ах, в самом деле! — удивляется он.— И как это я забыл?
— Вы ничего не забыли,— холодно говорит Маклай.— Вы просто хотели сказать плохо о Туе. Вы настоящий европеец, Ульсон. Цветные для вас или рабы, или врожденные преступники.
— Очень мне нужны ваши цветные,— бормочет Ульсон и принимается ощипывать какаду.
Он делает вид, что ему сейчас совсем не до Туя и не до возвращенного им топора.
Он стоит несколько секунд молча и потом спрашивает Маклая очень вежливо и скромно — как должен, по его мнению, спрашивать своего хозяина хорошо воспитанный европейский слуга:
— Так как же прикажете подать эту дичь — в жареном или вареном виде?
— Я приказываю вам оставить меня в покое! — отвечает взбешенный Маклай и поворачивается к нему спиной.
НА ОХОТУ!
Маклай рассматривает свои башмаки и тихо насвистывает под нос.
Печально! Каблуки сбились совершенно, на подошве здоровенная дырка, из носков вылезают пальцы. А это последняя пара!
Но еще досадней, что кончается хинин. Вот без хинина будет действительно плохо. Бороться с лихорадкой с каждым днем становится все труднее и труднее. Уже и теперь Маклай чувствует, как слабеют его силы: трудно подниматься в гору, трудно быстро двигаться, трудно даже нести за плечами нагруженную сумку. Все чаще и чаще приходят минуты, когда хочется лежать не двигаясь, не разговаривая, вот так, как по целым дням лежит теперь Ульсон.
Нужна большая воля, чтобы победить это желание. И Маклай побеждает его.
По ступенькам крыльца топают босые ноги.
— Маклай! — слышен голос Туя.— Завтра в Гарагасси будут жечь унан. Бери табу. Огонь погонит свиней. Ты будешь убивать свиней своим табу.
Маклай быстро всовывает ноги в стоптанные башмаки.
«Что это такое «унан»? — соображает он.— Ах, это трава в человеческий рост. Папуасы зажигают траву — огонь пугает животных, и охотники убивают зверей. А «табу» — мое ружье! Они просят, чтобы я помог им в охоте! Надо помочь!»
Башмаки зашнурованы. Маклай отворяет дверь и выходит на веранду.
Туй стоит перед ним, торжественный и нарядный. За ним жмутся его сыновья.
Он протягивает Маклаю, как всегда, левую руку и потом обнимает его за плечи.
— Пойдем с нами, Маклай,— говорит он.— Наши женщины и дети хотят мяса. Помоги нам убить тиболя. Помоги нам убить дикую свинью.
— Хорошо,— просто отвечает Маклай.— Я пойду с тобой, Туй.
Из хижины слышны проклятия Ульсона:
— Я умру один! Вы опять уходите в горы? Маклай терпеливо поправляет подушку Ульсона.
На опрокинутый ящик, служащий ночным столиком, он ставит стакан крепкого чая, кладет несколько бананов, несколько плодов таро и порошок хинина.
— Вам уже лучше, Ульсон, приступ кончается. Я принесу вам мяса. Это подкрепит вас.
«— Мясо — это хорошо,— соглашается Ульсон.— С удовольствием съем котлетку… Идите, но возвращайтесь скорей!
Туй идет впереди быстрыми и легкими шагами. Маклай старается не отставать, но звон в ушах и легкое головокружение мешают ему. Он наклоняется к ручью, черпает холодную воду, смачивает виски и темя. Так будет легче.
Держась за траву и цепляясь за кусты, Маклай, Туй, Бонем и Лялай спускаются по крутому склону вниз. Издали доносится мощный шум реки.
— Большая вода…— говорит Туй и ведет Маклая между папоротниками и тростниками.— Мы перейдем здесь,— снова говорит Туй и протягивает свое копье Маклаю.
Переходить трудно. Вода сбивает с ног; ударяясь о камни, она обдает дождем брызг лицо и плечи, слепит глаза мелкой водяной пылью.
— Держись крепче! — кричит Туй.
Голос его теряется в шуме реки. Но Маклай знает и сам, что держаться надо крепко.
Еще усилие, и они на берегу. Новый подъем Хватаясь за корни, Маклай и Туй лезут на крутой холм. На вершине опять трава, унан, опять жара от палящего солнца. И снова подъем. И долгий, долгий путь…
— Сейчас будет Теньгум-Мана,— говорит Туй.— Если хочешь, отдохни. Вот саговая пальма. За пальмой — сахарные тростники. Там работают женщины. Иди смело, на всем берегу больше не боятся Маклая.
Маклай опускается на землю под саговой пальмой и переводит дух. Ружье оттянуло ему плечо, он снимает его и кладет рядом с собой. Из чащи сахарных тростников показываются женщины. У некоторых за спиной дети. Из тельрунов выглядывают маленькие курчавые головы. Дети с любопытством смотрят на белого человека и морщат широкие носы. Не заплакать ли? Но плакать, очевидно, не стоит. Белый человек и не смотрит на них, а матери, как видно, совсем не боятся его.
Женщины подходят к Маклаю ближе.
— Давай мы понесем твой гун,— предлагает одна.
— И твою палку,— говорит другая и протягивает руку к ружью.
— Не трогай! — кричит Туй.— Это табу! Здесь спрятан огонь.
Женщина с испугом отступает назад.
— Это Маклай? — спрашивает она.
— Это Маклай! — гордо говорит Туй.— Он будет сегодня спать у вас в деревне. Есть ли у вас хорошая еда для Маклая?
Женщина утвердительно кивает головой.
— Мужчины вчера поймали кускуса,— говорит она.— Он еще живой. Мы разведем огонь и зажарим его для Маклая.
— Хорошо! — одобрительно говорит Туй.
Маклай поднимается с земли и снова вскидывает на плечо ружье. Его дорожной сумкой уже овладел» женщины. Они идут впереди, показывая ему дорогу к хижинам. Маклай входит в деревню.
Деревня очень похожа на Горенду, только хижины немного пониже да с круглой площадки в просвете между деревьями видно не море, а голубые уступы горы Енглам-Мана.
На веревках, растянутых между деревьями, висят пустые корзины. В корзинах жители соседних деревень приносили свои подарки обитателям Теньгум-Мана. Маклай уже знает этот обычай: приходить в чужую деревню с руками, полными подарков,— в благодарность за гостеприимство и выражение дружбы.
Маклая окружают мужчины, женщины и дети.
— Покажите мне живого кускуса,— просит он. Кускус находится в хижине у Вангума и висит
там у потолка, привязанный крепко за хвост. Это серенький маленький зверек на коротких и слабых ногах.
