Молитва для Эльзы - Сидоренко Андрей (библиотека книг txt) 📗
Из тропиков я привез странный недуг. Внезапно виделась тьма и ничего в ней больше, или вдруг какой-то орган не хотел работать, как надо. Чаще сердце, хотя само оно, оказалось, годное для существования вполне.
Я в палате кардиологического отделения областной больницы вместе с кандидатами в мир иной. Многие уже сходили туда-обратно и убедились, что там, во тьме, хотя и жутко, но интересно, и что Моуди прав. Остальным еще только предстояло совершить дивное путешествие, но никто не торопился, а просто нервничали.
Нас человек десять и лежим мы на одинаковых железных койках, расставленных вдоль равнодушных белых стен государственного учреждения. Слева сорокапятилетний долговязый брюнет Сережа. Все его существо не хочет умереть, и он все время боится чего-то. Но чего именно, сказать толком не может, хотя старается и часто. За плечами два инфаркта, и здесь он с подозрением на третий. Но опасения оказались напрасными, и доктора оставили его полежать, поколоться и поглотать таблетки. Сережа страстный болельщик за свой организм, и всегда не прочь поговорить о своем драгоценном самочувствии с товарищами или все равно с кем. Историю его первого инфаркта я помню с точностью до ненужных подробностей потому, что выслушал ее раз, наверное, двадцать пять.
– Какого черта я всю жизнь пахал, как вол, нервную систему напрягал? Какого черта мне больше всех надо было? Куда-то стремился, чего-то хотел. Чего? Куда? Сидел бы среди массы внизу, в инженерах, и здоровье наращивал физкультурой. До ста лет дожил бы.
Этот ноющий гражданин – бывший директор завода средней мощности – больной Николай Иванович, он расположен напротив меня. Душа его мается, и он, не переставая, изводит себя заодно с окружающими.
Нестарый спортсмен-штангист Валера, сосед справа – неторопливый молчун. Всю жизнь не пил, не курил, в свободное от работы и семьи время штангу тягал, и вдруг сердце екнуло. И понеслось: операция, больница, пару месяцев дома, потом опять операция, и снова больница. Жизнь его подвешена на тонюсеньком волоске, но он не волнуется. Умереть для него, кажется, примерно то же, что получить расстройство желудка. Путешествовал он в тот мир не раз, и рассказывает о случившемся спокойно и отвлеченно, как будто произошло это не с ним, а с посторонним товарищем.
Привезли бездыханного человека в сто двадцать килограмм и оставили на кровати в углу около двери. Громада тела принадлежала колхозному шоферу, закоренелому гипертонику Вове. Почувствовав себя как не надо, он, с давлением в двести двадцать очков, сел за руль своего авто и примчался в больницу, преодолев сто пятьдесят километров нехорошей дороги. Врачи говорили, что этого не может быть. Оказывается, может.
Вова – балагур, и гипертонию заработал, по-моему, от чрезмерного желания жить. Любая мелочь возбуждает в нем страсть действовать. Видимо, по этой причине он в свое время натворил незаконных дел и попал в тюрьму. Досиделся там, по его словам, до пахана. Может, и впрямь. Важность какая!
Полежать недельку-другую в палате смертников полезно. Узнаешь массу интересных, жизненно важных вещей. Как, например, то, что помирать в больнице плохо. Ты находишься среди случайных чужих людей, как в следственном изоляторе или в кинотеатре. А когда совсем станет худо, то отвезут в реанимационное отделение, куда дорога заказана всем, даже родственникам. Процедуру прощания с миром традиционная медицина считает делом неважным, и по этому поводу особо не волнуется.
В коридоре к стенке прильнула старушка, посинела, закатила глазки и приготовилась отойти. Подбежала сестричка, подхватила бабушку под локоток и запричитала: «Что с Вами? Что с Вами?...» А что с ней, даже обычным людям, немедицинским работникам, ясно и так. Делать ничего не делает, а только зачем-то заглядывает пациентке в лицо и несет бесполезный вздор.
Старушка ойкнула, осела, и вскоре ее унесли, чтоб она окончательно умерла в темном специальном месте в глубине чужого коридора. И все. А ведь жила же: забавлялась в детстве, резвилась в юности, наслаждалась молодостью, рожала детей, радовалась внукам. И где они теперь, эти ужасно занятые внуки? Жизнь была.
Неужели вот так и должно произойти ЭТО? Среди безразличных казенных стен тихонечко, как бы невзначай, как бы по недоразумению, между прочим. Никто не готов к смерти женщины: ни она, ни окружающие. Я очень хорошо помню бедную. Жаль не то, что она умерла, всем нам не избежать такой участи, а то, как она это сделала: просто так.
Мне захотелось что-нибудь натворить шумное. Люди! Ведь не должно быть так! Смерть – это важно, приближение ее надо прочувствовать, осознать, приготовиться и встретить торжественно, с достоинством. Если она случается с нами обязательно, то должно быть эта штука нужна природе, наравне с рождением. Кроме этих двух событий с нами наверняка ничего не случается. Все остальное только может быть.
Почему мы боимся говорить о смерти с умирающим, стариком или с обычным человеком? Почему мы сторонимся мыслей о ней? Почему врачи никогда не говорят больному, что он скоро умрет и его впереди ждут странные ощущения и новые впечатления? Они боятся за уходящего, что он испугается и начнет переживать. Почему? Ведь ему не избежать боли и умирания, он обязан через это пройти. Так не лучше ли сделать это осознанно и с поднятой головой?
Звезда-артист из далекого Голливуда Эрик Робертс сыграл в кино гея, который заболел СПИДом и должен вот-вот умереть. Он собрал у себя дома родителей и всех своих друзей-любовников, чтобы покинуть мир в славной компании. Режиссер и артисты старались напугать зрителей смертью. По-моему, не вышло. Все они пытались изобразить, как надо умирать, по их представлениям, цивилизованно и правильно. Друзья и родственники вспоминали былое, сочувствовали, а под конец закатили горой пир, во время которого замаскированный под любителя мужчин Эрик покончил собой, наглотавшись снотворных таблеток.
Жаль гея, он обманул себя, прыгнув с парашютом с закрытыми глазами. Чего стоит такой прыжок? Страх. Бегство. От себя не убежать. Чего бояться? Судьбу возможно и должно только пережить. Бегство – не полет, это путь в неведение, в глухой тупик.
Со всей огромной Индии в Бенарес стекается народ умирать. Город полон умирающими, которые хотят покинуть этот мир в священном месте, и чтоб тела их были торжественно сожжены, а прах растворен в Ганге. У желающего умереть к ноге привязан мешочек с деньгами для погребального костра. Денег не всегда хватает на необходимое количество дров, и воды священного Ганга уносят в океан наполовину обгоревшие людские тела. Ужасная картина для непосвященных. Туристы бродят по городу, поражаясь увиденным. Душевные из них жалеют индусов, а бездушные – нет. Они снимают на видеопленки процесс погребения, как будто это карнавальное представление. Но индусам себя не жаль, им вовсе не печально. Они жалеют непонимающих смерть туристов. Индусы не скорбят за свое будущее, им радостно, что умереть придется здесь, в Бенаресе, а не где-нибудь на больничной койке в состоянии недоумения и страха, в окружении чужих, далеких от понимания смерти людей.
Я – студент и зарабатываю себе на пиво рытьем могил на подмосковном кладбище. Первую в жизни могилу выкопал из последних сил, даже не смог вылезти наружу – упал на сырое дно. Лежу и разглядываю прямоугольный кусочек неба, по которому проносятся белоснежные облачка. Необычно и жутко лежать в могиле. Страшен могильный холод, страшно оказаться одному без людей, без солнца, без синего неба и насовсем.
Закапывать трупы в грунт очень древняя традиция, она старше Ветхого Завета, Каббалы и Вед. Сама идея зародилась еще в каменном веке, где-то между палеолитом и неолитом, когда люди толком-то соображать не научились. Могильное дело – примитивное ремесло. Однако, как и любое прочее занятие, имеет свои тонкости и хитрости. В основном надо уметь копать и больше ничего. Но если ты, дорогой товарищ, наивный начинающий могилокопатель, будешь рыть могилу, как огород перепахивать, то ничего у тебя не выйдет. Надо мягко и уверенно, но строго по перпендикуляру, воткнуть лопату в грунт, потом, элегантно давя корпусом тела на черенок инструмента, четко сделать копательное движение, причем аккуратно, чтоб при вытягивании наружу порода не сваливалась обратно в яму, сводя на нет результат тяжкого труда. Теоретических знаний при этом требуется немного. Уважающий себя и свое ремесло кладбищенский сотрудник должен уметь отличить курган от грунтового захоронения и, не теряясь, отвечать, что в некрополе ничего особенного нет он такое же христианское или мусульманское кладбище, но в которое зарыты античные люди. Еще факультативно можно знать, что такое колумбарий. Но это так, и особо ни к чему. Вот и весь теоретический минимум.
