Поединок. Выпуск 9 - Акимов Владимир Владимирович (книги бесплатно читать без .txt) 📗
— И — ошиблись. Они разбирают одну рукопись. Хопкинсон написал ее так, чтобы никто не понял, — шибром. Но слушайте — это государственный секрет! Обещайте — никому…
— Хорошо, — Ливеровский придвинулся, раздув ноздри. — При одном условии (свинцово глядит ей в глаза, Шура раскрыла рот).
— Чего?
— Приходите в мою каюту…
Шура слабо толкнула его ладонью:
— Что же это такое… Ой!
Споткнувшись, пошла на корму. Увидала профессора, опять открыла рот:
— Ой!
— Ты уже встала, собака? — Профессор слегка загородил собой Зинаиду. — Мы проезжаем довольно красивыми местами. (Заметив, что Шура уставилась на Зину, нахмурился.) Не присоединишься ли к нам?
— Что это за девочка? — уязвленно спросила Шура.
Профессор строго кашлянул:
— Гм… Эта девочка — дочь…
— Чья, интересно?
— Гм… Моя… (И — строго глядя на головастую чайку.) Так вот, Зина, предложение…
У Шуры все личико стало, как у высунувшейся мыши:
— Ты с ума сошел, Валерьян! Где ты подобрал девчонку?
— …предложение, — тверже повторил профессор, — пройти на носовую часть парохода…
Он повернулся. Ливеровский любезно приподнимал шляпу:
— Доброе утро, профессор, я уже имел счастье познакомиться с вашей супругой… Иосиф Ливеровский, вицеконсул республики Мигуэлла-де-ля-Перца…
— Очень приятно, — сказал профессор, — вы попали в довольно неподходящую минуту… Вопросы агрикультуры, которые вас несомненно интересуют, несколько заслонены от меня беспорядком в личной жизни… Но я надеюсь быстро разобраться… (Поклонился.) До свиданья…
Обняв Зинаиду, строгий, научный, он пошел на носовую часть парохода. Ливеровский с кривой усмешкой:
— Девчонка едет в четвертом классе с матерью. Я ее видел, — очень сохранившаяся женщина.
Шура проглотила нервный комочек. Самообладание вернулось к ней. Передернула плечиками:
— С чем вас и поздравляю: эту Нинку вся Москва знает, — сплошная запудренная морщина. Сохранившаяся! Мне все теперь ясно, — да, да, они заранее сговорились. Вот, сволочь, устроили мне прогулку по Волге…
Ливеровский потянулся взять ее за спину:
— Красивая, гибкая, злая…
Шура вывернулась, как из трамвайной толкучки:
— Оставьте пошлости!
Но он — настойчиво:
— Хотите — помогу? (Она дышала ноздрями.) Все просто и мило: профессора от свежего воздуха целиком и полностью потянуло на лирику. Зрелище неопрятное, — сочувствую вам. Профессора нужно вернуть с лирических высот на землю. Есть план.
— Какой?
— Эта самая рукопись, что вы рассказывали…
— Которая у Валерьяна в портфеле?..
— Принесите ее мне… (Шура молчит.) Спрячем. (С неожиданным раздражением.) Ну, профессор будет метаться по пароходу в панике — и ему не до Зинки с Нинкой. Поняли?
Шурины глаза неожиданно раскрылись от восхищения:
— Поняла.
— Несите…
Тогда из окна обеденного салона медленно высунулась голова Гусева. Жуя осетрину, проговорил:
— Александра Алексеевна, увидите профессора — не забудьте сказать, что портфель его у меня…
Он показал портфель — из кожи под крокодила:
— И ключ от вашей каюты у меня…
Показал также и ключ. Шурка молча схватила его. Убежала. Ливеровский в это время закуривал. Бросил спичку за борт:
— Завтракаете?
— Завтракаю, — любезно ответил Гусев. — Присоединяйтесь.
— Ничего осетринка-то?
— Пованивает, но есть можно.
— Что еще скажете хорошенького? — спросил Ливеровский.
— А ведь в портфеле-то у него не рукопись, а копия.
— Да, я тоже так думаю, — Ливеровский равнодушно отвернулся.
На палубе появилась Эсфирь Ребус — свежая, улыбающаяся, в изящном платье из белого полотна. Она улыбалась не людям, даже не текущим мимо берегам, а чему-то неизмеримо высшему. Ливеровский сказал ей тихо:
— Влипли. Легавый настороже. Портфель у него.
— В таком случае и легавый отправится туда же…
Спокойствие ее было классическое. Она даже не остановилась. Ливеровский бормотал:
— Миссис Ребус, нам не справиться с троими…
— Если у нас не хватит сил, мы поднимем массы…
Глаза ее сияли навстречу Хопкинсону. Он двигался к ней, как щепка к водовороту. Его огромные башмаки отлетали от палубы, высоко подбрасывались коленки, в руках плясали бинокль и путеводитель. Белели воротничок, зубы и глазные яблоки. Что-то, видимо, было странное в улыбке миссис Ребус, в невероятно сдержанном волнении Хопкинсона, — иностранцы, стоявшие у борта, повернули головы:
— Мистер Лимм, мне сдается, что это тот самый негр, наделавший столько отвратительного шума в Америке…
— Бог с вами, мистер Педоти, его же линчевали, насколько мне помнится.
— Суд Линча был совершен над его братом…
— Вы правы, я совсем забыл эту грязную историю.
— Мне очень не нравится присутствие здесь Хопкинсона…
Миссис Ребус и Хопкинсон сошлись и стали у перил так, будто судьба их наконец свела. Эсфирь улыбалась чайкам. Хопкинсон поднес к глазам бинокль, рука его дрожала. Ливеровский перестал дышать, следя за этой встречей главных персонажей…
— Алле хоп, — хрустально-птичьим голосом произнесла миссис Ребус, бросая крошку хлеба чайкам. Ливеровский заметил, что из окна салона по пояс высовывается Гусев, также весьма заинтересованный встречей. Ливеровский подскользнул к нему:
— Будьте столь любезны, передайте карточку завтрака.
— А я уже кончаю.
— По рюмочке пропустим?
— Уговор.
— Есть.
— Ничего не подсыпать в рюмку.
— Товарищ дорогой! — Ливеровский весь удивился. — Вы невозможно информированы об иностранцах. Мы же прежде всего культурны. Подсыпать яду в рюмки… Бульварщина!.. Где вы этого начитались?
Он заскочил в салон и сел у окна напротив Гусева.
— Алле хоп! — Эсфирь кидала крошки птицам. — Кроме этих птиц, вам что-нибудь нравится здесь? Что? (Негр перекатил к ней глаза, губы его сжались резиновыми складками.) Вы говорите по-английски? — Она чуть сдвинула брови. — Что?
— Многого здесь я еще не понимаю, миссис, но я хочу любить эту страну. И я полюблю эту необыкновенную страну.
— Мне нравится ваш ответ, — она подняла брови и задумчиво: — Так должен ответить хороший человек… Алле хоп! (Бросила крошку птицам.) А я дурной человек. Я — злая…
Негр положил руки на перила, шея его понемногу уходила в плечи. Не знал, что ответить. Это ей, видимо, понравилось:
— Странно, что привело вас в Советскую Россию? Мой вопрос несколько профессиональный: я журналистка. Вы можете называть меня Эсфирь. (Он торопливо, неловко поклонился.) По собственному желанию сюда не приезжают. Сюда спасаются от беды. Это страна голодных мечтателей. Я приглядываюсь к лицам… (Жалобно.) О… Они свирепы, бесчеловечны, эти варварские лица безумцев… Здесь едят человеческое мясо и социализируют женщин…
— Неправда! — резко сказал негр. Тогда она ответила так, будто коснулась его сострадательной рукой:
— Я бы хотела верить вместе с вами…
Он изумленно повернулся. Ее улыбка была нежна и невинна. Теплый ветер растрепал ее шелковистые волосы. Хопкинсон несколько подался назад:
— Миссис Эсфирь, я не понимаю — почему именно меня вы избрали собеседником? Мне это тяжело.
Казалось — после такой грубости разговор кончен и навсегда. Хопкинсон закрыл глаза.
Но обольстительная американка придвинулась к нему и голосом нежным, как хрустальный колокольчик:
— Разве я намереваюсь оскорбить вас?
Тогда он сказал с ужасным волнением, — даже пена проступила на углах губ:
— Я Абраам Хопкинсон.
— Я знаю.
— Мой брат, Элия, был линчеван в штате Южная Каролина из-за белой женщины… Она была похожа на вас…
— О, боже… (И — шепотом.) Алле хоп… Как это случилось?
Он подозрительно покосился, по ее глаза выражали только участие и печаль…
— Они оба служили в универсальном магазине… Мой брат не виноват в том, что у него под черной кожей человеческое сердце… Он любил эту девушку, не надеясь ни на что… Страшась себя — потому что страх передан нам черными матерями… Однажды он увидел ее в парке и сел на другой конец скамьи… Его ослепило счастье глядеть на эту обольстительную особу. Любовь нужно высказать, иначе она задушит… Было, должно быть, очень смешно, когда он стал излагать девушке негрские чувства, — в парке, где полно гуляющих… Он поставил девушку в глупое положение — шокинг! Она очень рассердилась. Их окружила толпа. Несколько тысяч белых бешено закричали: «Линч!» Брат, весь истерзанный, но еще живой, был повешен на ветке дуба. В присутствии полисмена составлен акт о попытке насилия над белой женщиной и о законном возмездии… (Миссис Ребус молчала, носик ее обострился, губы — полоской)… Теперь вы понимаете, почему я такой плохой собеседник для вас, миссис Эсфирь…
