Посланники Великого Альмы (СИ) - Нестеров Михаил Петрович (электронные книги без регистрации TXT) 📗
И если Джафара вдруг разбудить среди ночи и спросить, кто такой Вильям Вэндивер, он без запинки отрапортует, что тот рекордсмен мира: чтобы убить его, ток к телу бедняги подавали пять раз.
Джафар не хотел стать рекордсменом, он постоянно надоедал своему соседу вопросами о казнях на электрическом стуле, знал его устройство лучше самого изобретателя… Его сосед в основном молчал, он ухмылялся в седые усы и думал, что беспокойному узнику смерть от поражения током не грозит: Джафар ещё до суда свихнется окончательно и встретит свой конец в смирительной рубашке. А сам он тоже не намерен ждать суда. Все это время, а прошел почти год, как его поместили в следственный изолятор, он ждал освобождения. Но не от судьи и дюжины присяжных, а от своих братьев. Ему готовили побег.
Вот-вот уже должен был «сломаться» на деньги служащий тюрьмы, но он слишком долго «ломался» и всегда по одной причине: деньги. Переговоры с ним велись уже в третий раз, и трижды он требовал повысить ставку, а заключенному под номером 40811572 приходилось тянуть время. После очередного отказа служащего он брал на себя очередную вину. Дело уходило на доследование, а заключенный оставался в тюрьме.
Тут, в следственном изоляторе, был шанс для побега, а после перевода в тюрьму для осужденных этот шанс пропадал. Пришлось бы отрабатывать новые варианты, снова идти на подкуп офицеров уже другой тюрьмы или разрешить этот вопрос более радикальным и привычным способом. А время на месте не стоит, оно неумолимо уходит; а впереди столько дел.
Джафар переключил телевизор на программу новостей. Основной блок уже закончился, и сейчас шла ненавистная реклама. Следующий канал был польского вещания. За ним последовал ещё один, еще, пока на экране не замелькали черные лица. Джафар успокоился и стал нервно смотреть; Книга Гиннеса по-прежнему на коленях.
Это был канал вещания для бразильцев, проживающих в Соединенных Штатах. Показывали просторный и светлый зал, где экспонировались золотые статуи и украшения древнего индейского народа. Чернокожий арестант не понимал ведущего программы, говорившего на португальском языке, но обилие золота приковало его взгляд к телевизору.
Сосед Джафара довольно терпеливо сносил беспокойный характер сокамерника. Он посмотрел на наручные часы: 11.20. Через несколько минут его должны позвать на свидание. Может, в этот раз он услышит обнадеживающие новости. Он давно был готов к побегу. Но все же ему предстоит сладко вздрогнуть и насладиться тем мигом, чтобы потом, на свободе, вспоминать именно его — не сам нервный, но радостно будоражащий кровь этап побега, а стремительное падение сердца: «Завтра».
Сейчас его сердце билось в груди быстрее обычного, щеки слегка зажгло. «Неужели этот день настал?» — думал он, снова подходя к зеркалу.
Да, румянец, так давно не дававший о себе знать, отчетливыми кругами проявился на его щеках.
Заключенный снял со спинки кровати влажное полотенце и приложил к лицу. Даже своим он не должен показать своей возбужденности.
Чтобы отвлечься от собственных мыслей, он, бросая короткие взгляды на часы, составил компанию Джафару.
Сейчас на экране телевизора показывали взволнованную толпу экскурсантов. Было видно, что оператор с камерой, ведомый репортером, с трудом преодолевает живую преграду. Но вот они разорвали цепочку людей, и в кадре крупным планом появилось горящее лицо молодой женщины. Щеки её пылали, глаза источали невероятное возбуждение. Оператор убрал увеличение, и теперь женщина оказалась в кадре целиком. Она стояла на коленях, молитвенно сложив на груди руки, а перед ней на небольшом каменном постаменте стоял уродливый серебристый идол с растопыренными пальцами. Казалось, идол и женщина сжигают друг друга глазами.
Оператор продолжал смещаться, поймав в объектив высокого сухопарого мужчину. Тот пытался поднять девушку с пола, но все его попытки были тщетными. Она словно приросла коленями к полу, а неистовым взглядом — к выпуклым очам идола.
Все это напомнило заключенному сцену из очередной бразильской мыльной оперы, даже лица этих двух людей были ему знакомы. Несомненно, где-то он их видел. Особенно девушка привлекла его внимание: длинные темные волосы, пронзительные голубые глаза и тонкие руки, покоящиеся сейчас на плечах. Она казалась хрупкой, но заключенный знал, что это не так.
Где он мог её видеть? Он более внимательно вгляделся в её глаза и на мгновение зажмурился. Ее взгляд. На экране телевизора он был неистовым, а раньше он встречал его холодным и насмешливым. И волосы. Тогда она была блондинкой, волосы её чернели только у самых корней. Память сработала моментально: Памела О'Нили. И тут же голос охранника, открывшего дверь камеры:
— Кирим Сужди, к вам посетитель.
2
Музей имени Эмилио Гоэльди гудел, как растревоженный улей. Многочисленная толпа, скопившаяся в центральном зале, постепенно стала редеть. Но ещё долгое время посетители музея оглядывались на постамент с серебристым идолом. Титановая табличка на постаменте гласила: АЛЬМА. БОГ ИНДЕЙСКОГО ПЛЕМЕНИ АЛЬМАЕКОВ.
Несколько минут назад возле идола стояли шесть человек. Пожилая пара из Англии, заплатив в кассе за разрешение вести в музее съемку, передавала видеокамеру друг другу, чтобы навечно запечатлеть себя рядом с индейским богом. Около них пристроились четверо подростков, роняющих на идеально чистый паркет капли подтаявшего мороженного. Основная же часть экскурсантов скопилась возле четырнадцати золотых изваяний. От скульптур их отделял канат с чехлом из красного панбархата и острые взгляды пяти охранников в полувоенной форме.
Служащая музея уже собиралась высказать недовольство относительно молодых людей, которые, несмотря на строжайший запрет, каким-то образом сумели пронести в музей мороженое, но внезапное появление директора музея Сильвио Мелу остановило её. Она быстро сообразила, что доктор Мелу может подумать, будто она следит за порядком только в присутствии руководства музея: директора не было, и все было тихо, директор появился — и тут же прозвучит её карающий голос. Поэтому она благоразумно осталась на месте.
Сильвио Мелу подошел к идолу в сопровождении двух человек. Его стремительные движения и особенно прическа под Эйнштейна за милю выдавали в нем ученого. А так как на нем был довольно небрежно завязан галстук, а рука с пожелтевшими кончиками пальцев воровски прятала дымящуюся сигарету, то даже неискушенному он виделся именно директором музея.
Пожилая пара очень громко и почему-то по-немецки поздоровалась с директором и уступила ему место возле идола.
Сильвио даже рта не успел открыть, как его спутница, внезапно побледнев и воздев руки к небу, упала перед идолом на колени. Ее мертвенная бледность сменилась ярким румянцем.
Привлеченные необычным поведением молодой женщины к идолу быстро подтянулись толпы любопытствующих. Сегодня был третий день выставки предметов народа альмаеков, и репортеров оказалось всего двое, но они мгновенно оказались рядом.
— Лори, я прошу тебя, — полковник Кертис пытался поднять её с колен. Нечто подобное он предвидел, принимая от Ричарда Харлана приглашение на открытие выставки. «Мой друг Сильвио Мелу встретит вас», — сказал археолог при очередной встрече в доме полковника. За последние несколько месяцев он раз десять-двенадцать посещал жаркий Эверглейдс и встречался с «амазонками», требуя от них полной информации о племени альмаеков. Кертис принял предложение профессора не очень охотно, в пору было отказаться, но он все же надеялся, что сумеет каким-то образом удержать Лори. Однако даже не мог представить себе, насколько сильны в ней были религиозные чувства. Они не притупились даже за то довольно продолжительное время, что они жили вместе в одном доме.
Конори по характеру оказалась домоседкой. Вначале боязливо, а потом постепенно привыкая к окружающему её со всех сторон необычному и удивительному миру, она не то чтобы приняла его, а как-то смирилась. И сам Кертис из состояния легкого помешательства вместе с Конори переходил в состояние нормальное. Но это с его точки зрения. А вот с Конори все происходило наоборот. Она нормальное состояние меняла на совсем уж непонятное, отчего, как и Кертис первое время, чувствовала себя на грани безумия. И где-то в середине этих состояний они все же сошлись. Конори уже давно перестала бояться легкого шума бытовых приборов, глаза её приобретали нормальную величину, когда Кертис сажал её в машину и возил по городу. Чего не скажешь о первых днях. Внутренне полковник метался подобно дикому зверю, называя дочь то настоящим именем, то сбиваясь на её родное — Конори. Точку в этом деле поставила Джулия и Сара. Они в первый же вечер после возвращения из Гейнсвила усадили Конори напротив себя и очень серьезно с ней говорили. Даже жестко. «Ты теперь — Лори, — сказала девушке Сара. Альме угодно было оставить тебя здесь. Ты не должна перечить ему. Ты должна говорить. Обет с тебя снимается ав-то-ма-ти-чес-ки. Гит [52]?»
