Ленька Охнарь - Авдеев Виктор Федорович (читаем книги онлайн бесплатно TXT) 📗

С ребятами Ленька побежал на площадку гонять футбольный мяч и совсем забыл о маленькой неприятности. Случайно вспомнив, что он дежурный, понесся обратно к школе, шумно ворвался в класс и сразу остановился, точно вывихнул ногу.

Странная, необычайная тишина поразила его. У доски сгрудились пришедшие ребята. Впереди стоял Офенин и, нахмурив брови, брезгливо оттопырив нижнюю губу, стирал с доски тряпкой. Заметив Охнаря, одноклассники молча расступились. Образовался проход. По их взглядам, пытливым, любопытным и остро сожалеющим, Охнарь догадался, что в классе произошло что-то неладное, касавшееся именно его. Он сразу вспомнил, как «засыпался» с папиросой, трусливо оглянулся на дверь. Офенин уже увидел его, впился сквозь пенсне глазами. Показал пальцем на полустертую карикатуру на доске, и остатки подписи «…ук…поход… обрался…»

— Это вы рисовали?

— Я… Нет, не я… — ответил Охнарь, чувствуя, что почему-то краснеет, и не желая этого. Он твердо помнил, что свой рисунок стер. — Кто-нибудь из вечерней смены вчера.

Нижняя губа учителя сухо и насмешливо поджалась.

— И мел, конечно, не вы брали?

У Охнаря глаза стали круглые, словно пятаки. Он оглянулся на ребят, как бы ища поддержки, развел руками.

— Откуда мел? Не брал я никакого мела… — заговорил он торопливо, неуклюже размахивая руками, будто помогая ими объяснять. — Когда я пришел в класс, еще никого… Мел уже лежал на столе… — И он осекся.

Офенин качнул подбородком с таким видом, точно был заранее уверен именно в этом ответе, достал платок и с каким-то брезгливым выражением протер пенсне.

— Вы дежурный?

— Я.

— Видели вы этот рисунок на доске?

— Видел.

Сбитый с толку Охнарь не следил за тем, что и как отвечает.

— Почему же вы не стерли его?

— Охнарь пожал плечами, отвернулся.

— Не знаю. Забыл как-то.

Он все еще не совсем понимал, что произошло, в чем его, собственно, обвиняют.

Ему объяснили. Оказалось, что рано утром сторож обнаружил взлом в шкафу, где хранился мел и запасные тряпки. Очевидно, вор, а скорее всего хулиган, был из шестой группы «А»: там на столе нашли палки граненого мела. Не ограничиваясь этим, хулиган испакостил доску заборной карикатурой.

Солидно заложив руку за борт пиджака, Офенин торжественно отчеканил:

— Я не верю, чтобы такую мерзость мог сделать порядочный мальчик, воспитанный в нормальной семье. Во всяком случае, за грязный рисунок на доске отвечает Осокин, как дежурный по классу. Вдобавок сегодня утром Осокин совершил и другой проступок: пойманный мною с папироской во рту, он, вместо того чтобы подойти… — Педагог неожиданно замолчал и в упор уставился на Охнаревы руки.

Охнарь машинально поднял руки, глянул на них и вспыхнул: левая ладонь и рукав его бархатной толстовки еще носили густые следы мела. Тут он сразу понял, что произошло и в чем его обвиняли. Он вспомнил свое заносчивое, скандальное поведение в школе, то, как вызывающе лгал в глаза учителю, ругался, раздавал оплеухи более слабым, и понял, что Офенин виновником сегодняшнего хулиганства считает именно его и клеймит не только за взлом и рисунок, но за все безобразия скопом.

— Так это я… Так это меня? Отыграться хотите? Н-нет, какие у вас, г-гадов, доказательства? — крикнул Охнарь и задохнулся. Шея его побагровела, глаза затравленно бегали по лицам учеников, не останавливаясь ни на ком в отдельности.

Опанас Бучма схватил его за локоть, сказал успокаивающе:

— Не ругайся, Леня. Тебя ведь Клавдий Павлович только спрашивает. Если рисовал не ты, так и ответь.

Но Охнарь вдруг стал дрожать, как припадочный.

— Отойди. Слышь! — заорал он. — Отойди, сука!

— Я прошу тебя… и предупреждаю: здесь учитель, не смей такие слова!.. После поймешь, что был неправ, самому станет стыдно.

— Отойди! Каждый «мамин» учить меня станет? Еще и расчесочку носит… кораблики стругает!..

И, сознавая, что поступает отвратительно, но уже не в силах сдержаться, Охнарь ударил Бучму по щеке.

Бучма отступил, растерянно, недоуменно оглянулся на товарищей, точно все еще не понял, что произошло. Вдруг лицо его густо залила краска, оставив явственный белый след пяти пальцев от пощечины, растерянную улыбку сменило выражение обиды, гнева.

В коридоре зазвонил звонок на занятия. Никто не обратил на него внимания.

— Фу, какая низость! — громко прошептала Оксана, и сразу в классе поднялся ропот.

Садько из-за спины ребят выкрикнул:

— Чего смотреть, хлопцы? Отволохаем его, чтобы не нарывался!

Охнарь сам не понимал, как и за что он ударил Опанаса. Просто в бешенстве искал, на ком сорвать зло. Будь па месте Опанаса восьмиклассник Шевров или хотя бы Кенька Холодец, может, он и не поднял бы руку, а просто оттолкнул, выругал площадно. Порядочность Бучмы колола ему глаза, вызывала скрытую зависть и раздражение. Интеллигент! Наверно, гордится, что ни разу чужой копейки не утаил. А на что они ему нужны, чужие? И своих, поди, хватает…

В следующую минуту линия рта Охнаря жалко обмякла, он рванулся к Бучме, стараясь объяснить, что стукнул нечаянно. Движение его было всеми понято превратно: Опанас одним прыжком расставил ноги, закрыл кулаками грудь, сбычился и встретил его грозной боксерской стойкой. Кенька и чубатый шестиклассник, не допуская до драки, с двух сторон повисли на Охнаре, больно завернули руки за спину. Жесткий голос учителя определил положение:

— Это хулиганство, Осокин! Ваше отъявленное поведение само говорит за себя. Я немедленно доложу обо всем заведующей школой Евдокии Дмитриевне. Ступайте сейчас же в канцелярию. К уроку я вас не допускаю.

Краска медленно отливала от шеи, от щек Охнаря. Ему стало обидно, что на него возведен поклеп, не поняли его раскаяния. Это чувство обиды было настолько велико, что совершенно заглушило вину. Он с силой вырвался от ребят, оскалил зубы, как загнанная в угол собака.

— Загрозили? — сказал он, злобно щурясь на Офенина. — Ой, дайте скорей валерьянки, а то заволнуюсь!

Ленька рывком вынул из парты кепку: об учебниках забыл.

Плевал я на все канцелярии… земные и небесные. А на уроках ваших и сам не останусь.

Длинно и цинично выругавшись, он вышел из класса. Дверь с треском закрылась за его спиной. Эту последнюю подлость, уличную брань, Охнарь позволил себе потому, что теперь ему уже было все равно. Он понимал, что безнадежно зарвался. В голове все плыло, грудь горела, точно натертая перцем.

— Это форменный люмпен, босяк… — уже в коридоре донесся до него возмущенный голос учителя.

Сунув руки в карманы, Охнарь быстро шагал вдоль длинного серого забора, и состояние у него было такое, точно он снова очутился на панели, как несколько лет тому назад. Оторван ото всех, одинок, никому не нужен.

— Ну и ладно, сорвусь на волю, — пробормотал он сгоряча, чувствуя странное, злое удовлетворение оттого, что может всем насолить. Рука его все еще горела от удара. Он старался не думать о пощечине и не мог.

Охнарь старался уверить себя, что, как и всегда, он страдал безвинно. Ясно, что фраера хотят его уничтожить. Им обидно, что он был вором, а… лучше всех рисует. Правда, нехорошо получилось с Бучмой. Главное, за что ударил, псих несчастный? Ведь как Опанас внимательно относился к нему, помогал нагонять класс в учебе, подарил книжку «Хижина дяди Тома». Охнарь вспомнил выражение недоумения, затем обиды, гнева, появившееся на лице Опанаса после пощечины: так его ошарашило это неожиданное хамство. И Леньке стало мучительно стыдно.

Что ж делать? Теперь Офенин, конечно, заведующей пожаловался, а та, наверно, сказала сторожу Никите, чтобы не пускал его в школу. Залиться в степь, что ли, побродить? Но все равно от себя никуда не денешься.

По улице с базара шли хозяйки, неся в корзинах свежие яички, уснувших карасей, редис, щавель, темные перья молодого лука, а кое-кто нежные букетики ярчайше-белых, словно восковых ландышей, завернутых в широкие глянцевитые листья.

Утро еще не утеряло свежести, на ясном небе не появилось ни одного облачка; за плетнями, заборами цвели сирень, белая калина, жимолость, в тени чувствовался холодок, и казалось, что и солнце сегодня не будет жечь, а так и останется розовым. От далекого семафора к вокзалу, деловито пыхтя, приближался поезд: весь его вид будто говорил: «Не мешайте, я занят». Проехал тяжеловесный гнедой битюг, запряженный в зеленый фургон с надписью во всю стенку «Церабкооп [22]», и запахло свежевыпеченным хлебом. Мерно отбивая шаг, с песней прошла рота красноармейцев, неся фанерные щиты: в овраги на стрельбище. Да, весь городок трудится, учится, один он, Охнарь, обречен на безделье. Это было похоже на то, когда его в колонии за воровство сняли с работы. А впереди целый длинный майский день. Чем его заполнить?