Поединок. Выпуск 9 - Акимов Владимир Владимирович (книги бесплатно читать без .txt) 📗

Техникум находился против старинного монастыря, и Андрей, которому это учебное заведение было «до фонаря», полгода занимался исключительно тем, что из окон разных аудиторий, где проходили занятия, рисовал монастырь во всевозможных ракурсах.

Сессию он завалил с тихим, как он потом выражался, грохотом и отправился в армию — родители слишком поздно узнали о результатах его детального знакомства с великим творением русского зодчества.

Служба поначалу давалась ему не труднее, чем другим, — он шоферские курсы кончил, да и солдатское кафе у себя в стройбате оформил любо-дорого. Но тут из осторожного письма соседки он узнал, что родители вроде разводиться собираются… Ринулся к командиру, выпросил отпуск, обещанный ему за кафе. Послал отцу телеграмму, что едет, и получил ответ:

Он не поехал ни к отцу, ни к матери, а рванул в деревню к приятелю, только что уволившемуся в запас из их части. В деревне он две недели глушил самогон, а по ночам зло и пьяно плакал на сеновале. Хотя сам себя уговаривал, что ничего в этом такого нет. Ну, развелись. Делов-то куча…

«…Хотя бы дождались, сволочи…»

Вездеход миновал небольшую гавань, черно-белую от нагнанного штормом ломаного льда. Сквозь мятущиеся вихри темнел толпящийся на пирсе люд, тракторы и тралеры, груженные конструкциями буровой.

Это была нефтеразведочная партия Николая Спиридонова, о существовании которой ребята еще не знали, а потому, мазнув глазами по пирсу без всякого интереса, уставились вперед, где едва желтели пятнышки огней поселка и где был аэродром.

— Ну, допустим, мы пробьем головой стену… — после долгого молчания мрачно произнес Смолин. — Что мы будем делать в соседней камере?

— Мысль свежая, — усмехнулся Романцев. — Твоя?

Смолин промолчал.

— Вопрос снят, — кивнул Романцев. — Как говорится: не та мать, что родила, а та, что воспитала. Не столько, главное, придумать, сколько вовремя сказать.

— Как вы любите языками молоть, — Степа покрутил головой. — Вроде по-русски говорите, а ни шиша не понятно…

— Товарищ не понимает… — притворно вздохнул Романцев.

— Ты вот чего… — с неудовольствием покосился на него Степа. — Ты из меня себя не делай! Я все понимаю, когда говорят толково. А то камера какая-то… Ты вон мать для чего-то приплел…

— Это моя ошибка, — согласился Романцев, покосившись на непроницаемое лицо Смолина. — Ты погляди-ка лучше, Степушка дорогой, в тримплекс — что видишь?

Степан, пожав плечами, просунулся к смотровому тримплексу:

— Снег. Метет.

— И никто не летает? — продолжал серьезно спрашивать Романцев.

— Кому ж летать-то? — Степа опять пожал плечами.

— Верно, — согласился Романцев. — В такую погоду одни бабы-яги летают.

Андрей все поглядывал на бело-серое окошко: то, казалось, в перекрестье рамы дребезжит потише, то наоборот. Уже маялись здесь несколько часов, а конца-краю не было. Лена подремывала на тюках, привалившись к стене, Женьки уныло играли в очко на пальцах. Вошел давешний старик каюр, сел поближе к печке-голландке. Не спеша набил и раскурил трубочку. Никто в зале ожидания не курил, но каюру ничего не сказали, видимо, потому, что он бы навряд ли понял: почему надо куда-то выходить, когда так хорошо курить именно здесь, у огня. Когда же закурил Женька Черный, на него зашикали, замахали руками, и он счел за лучшее, невнятно отругиваясь, отправиться в тамбур.

«…Какая ж связь, — размышлял Андрей, исподволь разглядывая каюра, — римское: «Человек человеку — волк» и «Волк орочону брат… когда-то человеком был»… Разве есть связь между каким-нибудь римским философом или, там, боевым центурионом, который первым это сказал, и этим каюром, наверняка не знающим ничего ни про Рим, ни про римлян… Может, какой-то другой смысл был? Не такой, как мы понимаем?..»

Ни до чего путного не додумавшись, он вспомнил их первую с Леной встречу. Тут достаточно прямая была связь между встречей с Леной, там, в московском метро, и тем, что они очутились сейчас здесь, бог знает где, за Полярным кругом, с браконьерским грузом мехов тысяч на тридцать пять — сорок и медвежатины для лихих московских торжеств…

После армии он первое время пытался заниматься живописью и рисунком, потом плюнул. На этот раз окончательно. Работал ночным сторожем, агентом по снабжению, таксистом, радистом на пляже в Серебряном бору, механиком игровых автоматов в саду «Эрмитаж»…

И все время его жалила мысль, подсасывало под ложечкой до противной горечи во рту: он должен отомстить кому-то, стать первым в споре с кем-то, показать себя, да так, чтобы его боялись. Раз и навсегда! Чтобы с ним считались! Но кому надо было мстить? Родителям? Так они ему двухкомнатную «распашонку» оставили. Деньжонок подбрасывали, не то чтоб густо, но и не слабо, если честно говорить. Доказать-показать, но опять же — кому? И — как? И что за выигрыш в результате? Ведь интересно, он считал — выиграть много, да еще в игру, в которую другие играть опасаются. Вот тогда ты — силен! Вот тогда ты король, которого уважают, завидуют и боятся. Вот тогда ты ого-го! С тобой считаются. Может, в этом и месть тем, кто пренебрег тобой? Мол, смотрите, в каком я порядке, а вы еще чего-то там питюкали!

Из армейской своей жизни, против общепринятого, он не вынес ничего, кроме обостренного чувства власти и желания подчинить. Его никогда не привлекала хрестоматийная уголовщина, всякие там кражи со взломом или без оного, грабежи по темным переулкам, раздевание машин. Он знал нескольких парней, занимавшихся этим, — тупые морды, вроде Черного и Белого, алкоголем заливали они свой страх «залететь». И, как правило, «залетали». Он слышал, конечно, о неких «мастерах» подобных дел, у которых все сходило чисто, но никогда их не встречал и думал, что это, скорее, область легенды, чем правда жизни. Да и с «мастером» надо было начинать в подмастерьях, а он этого никак не хотел. По той же причине не шел и под крылышко родителей в торговлю.

Ему нужна была своя игра! Свой выигрыш! Свое королевство! Свое…

Однажды один его приятель, художник-декоратор с «Мосфильма», вернувшись из киноэкспедиции, рассказал в компании о Заполярье. С массой подробностей, которых никто и не предполагал. Про северное сияние, которое, как недавно выяснилось, повторяет своими изломами контуры побережья, над которым возникает. А почему — неизвестно. Про забойку оленей, что устраивают в начале зимы оленеводы и забивают по тысяче животных в день на льду специально избранного, огороженного толстыми сетями озера, что носит странное, какое-то даже африканское название — кораль. Рассказывал про обычаи промысловиков-охотников, добытчиков песца, белки и прочей, как в старину говорили, «пушной рухляди».

Уходя, приятель подарил Андрею деревянного кетского божка, «алэла» — покровителя дома, завернутого в лоскутки шкур и нитки бисера…

А на следующий день он увидел Лену на перегоне метро «Спортивная» — «Ленинские горы». Он тогда возвращался от женщины, которая четыре года назад была его женой. Они разошлись без скандала, тихо. Так же скучно, как и сошлись. Но продолжали иногда встречаться. Чаще у нее. Болтали о своих романах, не ревнуя. Давали друг другу разные полезные советы. Выпивали чего-нибудь легонького или крепкого, но немного. А наутро расставались улыбчиво и без затей.

Но в тот вечер оба поняли, что это последний раз, Он посидел с час, даже фляжку с коньяком не вынул из плаща. И ушел. Было отчего-то грустно и противно. Может, оттого, что на вешалке висел забытый мужской пестрый шарф. Он все время лез Андрею в глаза, будто орал, издевался беззвучно: «Допрыгался, козел?» А может, потому, что она была суетлива, раздражена и явно ждала кого-то. В кокетливом домашнем халате с распахивающимися полами. В том, что халат был надет не для него, он был уверен. А может, оттого, что действительно все ушло. То малое, что было…

И вот теперь он ехал в метро, глядел на девушку, совсем девчонку, которая смущалась от его пристального взгляда. И вдруг ясно так стало в голове, будто кто всезнающий принялся нашептывать: «…И чего я, в самом деле… Нет, так и пес с ней, и с шарфом, и с халатом… Вот сидит напротив… Очень даже… Что ж ты глазки отводишь, глупая… Такие не надо отводить… Такими надо сверкать постоянно… А может, ты и есть та самая, предназначенная?.. А та, с шарфиком, — случай?.. Сюжет для небольшого рассказа?..»