Поединок. Выпуск 10 - Хруцкий Эдуард Анатольевич (читать книги .TXT) 📗

Пожилой удэгеец с седеющей короткостриженой головой и ершистыми усиками, склонившись над выносным столиком, черпал деревянной ложкой из тузлука красную икру и бросал ее в обливную чашку.

— А вот вам и Сусан, — сказал Пантелей Иванович, приподняв кепочку, и подался восвояси, исчезнув в таежных зарослях так же внезапно, как и появился.

Сусан подошел, чинно поздоровался с Кялундзигой и Коньковым. Из раскрытых дверей омшаника выглянула старуха в черном халате и с медной трубочкой в зубах и снова скрылась.

— Рыбачил? — спросил Кялундзига, кивнув на икру.

— Худо совсем, — ответил Сусан, — утром ходил — всего две кеты взял. Нет рыбы! Юколы [3] не будет, что зимой есть будем? Чем собачек кормить?

— Да у тебя и собачек-то нет, — сказал Коньков. — Тигр утащил, говорят?

— Ай, беда! — покачал головой Сусан. — Куты-мафа [4] вчера приходил. Его одинаково как вор. Ночью приходил. Два улья повалил. Собачки побежали, гав, гав! Я думал медведь. Ружье взял. Выбегаю — нет никого. Что такое? Побежал туда, дальний конец пасека. Смотрю, след у ручья. Большой! Куты-мафа оставил. И собачек нет. Ой, беда! Плохой тигр. Так нельзя делать. Мы соседи с ним одинаково. Зачем собачек таскать? Пантелей его накажет за такое дело.

Он водил их в дальний конец пасеки, показывал огромный, как сковорода, отпечаток тигриного следа на сырой и черной земле. Все головой качал. И вдруг зычно и гортанно крикнул через всю пасеку:

— Алимдя! Кушать давай! Га!

Из дальнего омшаника опять выглянула старуха и, вынув изо рта трубочку, спросила его что-то по-удэгейски.

— Все давай! Все! На стол неси. Га! — покрикивал Сусан.

Старуха полыхала дымком из трубки и скрылась в темном дверном проеме.

Пока они ходили по пасеке, осматривали ульи и слушали, как Сусан ругал за нахальство Куты-мафа, Алимдя накрыла на стол и пригласила их обедать.

— А у вас служба поставлена, — сказал Коньков, глядя на дымящуюся полную сковороду с темным жареным мясом, на миску с икрой, на тарелку с темно-зеленой обмытой черемшой. И глиняная поставка с медовухой стояла посреди стола.

— Женщина свое дело знает, — заметил Кялундзига. — Наши люди так говорят: если женщина плохо делает, виноват хозяин.

— Почему?

— Учил ее плохо. Вот и виноват, — посмеивался Кялундзига.

— Что за мясо? — спросил Коньков, присаживаясь и поддевая вилкой прожаренный до темноты кусок.

— Кабан, — ответил Сусан.

— Тот самый, что приволок Пантелей Иванович?

— Ага! — радостно закивал Сусан.

— Значит, Пантелей Иванович у тигра взял кабана без спросу, а тигр взял у вас собак не спросясь. Вроде бы у вас продуктообмен получился, — сказал Коньков и засмеялся.

— Сондо! Нельзя, — строго сказал Сусан.

— Сондо, сондо! — подхватила и старуха, присевшая на чурбак, поставленный на попа.

— Что это значит? — спросил Коньков.

— Нельзя про тигра говорить, да еще смеяться, — пряча улыбку, сказал Кялундзига.

— Нельзя, нельзя, — всерьез подтвердил Сусан. — Куты-мафа ходи здесь, там и слушай, — указал он на лесные заросли. — Нехорошо! Его обижайся. Ночью опять придет. Охотиться мешать будет, — с озабоченностью на лице говорил Сусан, разливая по берестяным чумашкам медовуху.

— Разве он по-русски понимает? — пытался отшутиться Коньков.

— Куты-мафа все понимает, — Сусан поднял чумашку, похожую на ковшик, и выпил медовуху.

— А ты знаешь, здесь на реке Гээнта умер? — сказал вдруг Коньков, пытаясь вызвать удивление Сусана.

— Конечно, знай, — невозмутимо ответил тот.

— Ты видел, как Гээнта проходил на оморочке? — с надеждой спросил Коньков.

— Когда человек пошел умирать, нельзя глядеть. Нехорошо, — ответил Сусан и добавил: — Сондо!

— Почему? — с досадой спросил Коньков.

— Зачем мешать такое дело? — сказал Сусан.

— А кто виноват в его смерти?

— Никто.

Разговор зашел в тупик.

Конькову помог Кялундзига:

— Сусан, — сказал он, — когда ты встретил Гээнту, ты ведь еще не знал, что он идет умирать?

— Не знал такое дело, — согласился Сусан.

— Значит, ты можешь рассказать капитану, о чем вы говорили.

— Такое дело могу рассказать.

— Пра-авильно, Сусан! Мне и не надо знать, что он умирать шел, — обрадовался Коньков. — Ты расскажи, что он тебе насчет лесного склада говорил?

— Говорил — беда! Склад загорайся…

— А что он про своего начальника говорил? Про Боборыкина? Не ругал его?

— Зачем ругай? Хороший, говорил, начальника, водку давал. Сам уходи на запань, Гээнта лег юрта покурить, засыпал немножко.

— Погоди! — остановил его Коньков. — Скажи мне, Гээнта наркотик курил?

— Курил такое дело, если кто-нибудь давал.

— Понятно… Ну, так что дальше было? Уснул он в юрте…

— Уснул немножко. Трубочка его падай изо рта — пожар делай. Проснулся Гээнта — юрта гори, склад гори… Ай, беда! Его ходил оморочка, брал шест и толкай, толкай до сопка Банга. Помирать надо. Тут, говорит, все болит. Шибко болит! — Сусан прижал ладонь к груди. — Плохо делал. Надо Банга просить, чтобы шибко не наказывал его.

— А это что за Банга? — спросил Коньков Кялундзигу.

— Есть такое удэгейское поверие или сказка, — ответил тот. — На вершине той самой сопки Сангия Мама?, наш главный бог, вырыл чашу и наполнил ее водой. Озеро там, понимаешь. И будто в том озере, на дне, есть небесные ракушки — кяхту?. Кто эти ракушки достанет, тот будет самый богатый и сильный, как Сангия Мама, И вот смелый охотник Банга решил достать кяхту для своей невесты Адзиги. Он нарезал ремни из камуса, сплетал лестницу и влез по скале на ту сопку. Озеро там глубокое, и вода будто ядовитая. Мне геологи говорили. И вот Банга нырнул на дно за кяхту и не вынырнул. Старики так говорят — Сангия Мама взял Банга к себе, потому что он был храбрый и честный. И с той поры Банга живет на большом перевале в самых лучших лесах и отводит туда души умерших охотников. Вот почему старики, когда подходит смерть, идут к сопке Банга.

— А что же невеста его? — спросил Коньков.

— Адзига? Она, понимаешь, пришла к сопке и стала стучать в нее кулаками. Кричала, плакала, просила Сангию Мама отпустить Банга. Много плакала, в реку превратилась и все еще и теперь стучится в сопку, шумит.

— Н-да… — Коньков только головой покачал. — Сусан, а бригадира Чубатова ты знаешь?

— Конечно! Хороший человек. Бывал у меня. Гость богатый…

— А ты видел, как он плоты вязал?

— Видел такое дело.

— Откуда он брал топляк? Как из воды он лес доставал?

— Кран приходил. Люди были. Наши охотники тоже помогай такое дело. Чубатов всем деньги давал. Хорошо платил! Пиво привозил! Целая бочка! Хорошо. Все пили! Его наши люди называют «лесной король».

— Вы ему выделяли людей? — спросил Коньков Кялундзигу.

— Специально нет. Я слыхал, что он топляк подымал. Ну, кто из охотников был свободен, помогал. Зимой лошадей давал, бревна вывозить на санях.

— А Боборыкин не давал ему леса со склада?

— Я не знай, — ответил Сусан.

— Ну что ж, спасибо и на этом, — сказал Коньков, вставая, и хозяйке: — Спасибо за угощение! Все было вкусно.

Та согласно кивнула головой и выпустила целый клуб дыма изо рта.

— Куда теперь поедем? — спросил Кялундзига.

— Заедем на место заготовки… На протоку Долгую. А потом к Боборыкину, на склад.

9

На лесной склад приехали уже в сумерках. Их поджидал Голованов; он сидел на берегу возле удэгейского бата, на котором отвезли Гээнту, курил.

— Успели застать врачей? — спросил его Коньков.

— Застали.

— Что ж врачи сказали?

— Говорят, разрыв сердца. Перетрудился. Оно, конечно… На шесте вверх по реке дойти туда не шутка. К тому ж он был выпивши. Вот оно и не выдержало, сердце-то.

— Вот что, мужики, — сказал Коньков, беря под руки Голованова и Кялундзигу. — Положа руку на сердце скажите мне откровенно: сколько надо заплатить, чтобы снять плоты, то есть разобрать их и перегнать через перекаты?