Похождения Хаджи–Бабы из Исфагана - Мориер Джеймс Джастин (книги без регистрации .TXT) 📗
Когда я вошёл к нему, он сидел в углу софы, по персидскому обычаю наклоня голову к плечу. Затянутое в обтяжку платье подчёркивало ширину великолепной груди его, которая украшалась чёрною завидною бородой. Лицо его, одно из прекраснейших, какие когда-нибудь видел я в Персии, отличалось особенною правильностью и приятностью черт. Орлиный нос и большие глаза, исполненные огня и ума, тонкие губы и белые как снег зубы довершали привлекательность его наружности. Словом, он мог назваться образцом мужской красоты народа, которого был представителем.
После обыкновенных между правоверными приветствий посол спросил меня:
– Вы перс?
– Точно так, к вашим услугам, – отвечал я.
– Зачем же вы одеты, как настоящий турок? Слава аллаху, у нас есть свой шах и своё государство, которых никто стыдиться не может.
– Конечно, вы приказываете чистую правду, – сказал я. – Раб ваш, надев на себя турецкий кафтан, оборотился прямым псом. Душа моя превратилась в горечь, и чрева мои растаяли в воду с тех пор, как я связался с этим отверженным народом. Единственное моё убежище – аллах и вы, господин посол!
– Что такое с вами случилось? – спросил он. – Говорите, ради Али! Судя по вашему выговору, вы должны быть исфаганец. Это быть не может, чтобы глупые, неуклюжие турки поддели сына нашего правоверного Исфагана! Странно, странно! Мы если и приезжаем сюда из нашей благословенной земли, то для того только, чтобы кормить нашею грязью турок, а не для того, чтоб есть ту, которую они производят.
Я рассказал ему с начала до конца всё своё приключение с Шекерлеб. По мере моего повествования любопытство посла возрастало более и более. Свадьба моя забавляла его чрезвычайно. Когда я упомянул, какие суммы отписал своей невесте брачным договором, он захохотал от всего сердца и несколько минут смеялся без умолку. Описание, с каким родственники жены принимали меня после свадьбы, и величавый мой образ жизни в Стамбуле доставили ему неизъяснимое удовольствие. Чем более сообщал я ему подробностей об искусстве, с которым обманывал турок, называемых им «коровами», тем большее принимал он участие в моём рассказе и беспрестанно перерывал меня восклицаниями:
– Ай, славно! Ах, как хорошо! Ну, хват, исфаганец! – Ах ты, пустодом! Клянусь аллахом, славно, превосходно, чудесно! Если бы я сам был на твоём месте, то не увернулся бы ловче этого!
Наконец когда я высказал ему все печальные следствия моего величия: как безбожно изменили мне наши земляки, которым я никакого зла не сделал; как турецкий чиновник грозил мне палками; как бесились и кричали мои женщины и как родственники Шекерлеб насильственно вытеснили меня из моего дома; когда со свойственным мне даром подражания представил ему в натуре тот унылый и отчаянный вид, с каким выбежал я на улицу, то благоговение ко мне турок, которые приняли меня за святого, считая сумасшедшим, тогда мирза Фируз вместо ожидаемого мною сострадания так и покатился на софе со смеху и хохотал с таким беспамятством, что я, право, боялся, чтоб у него жилы на лбу не лопнули.
– Извольте, однако ж, ага, рассудить в своей мудрости, – присовокупил я с досадою, – в каком плачевном положении нахожусь я! Я спал на розах, а теперь не имею и подушки, чтоб покойно преклонить голову. Мои жирные лошади, вызолоченные сбруи, бархатные чепраки, богатое платье, шубы, янтари, чашки, мраморные бани, служители – словом, всё исчезло в одно мгновение ока, и я остался нищим! Теперь я рад бы иметь осла с деревянным седлом; по и того у меня нет. Вникните в мою горесть, в неслыханную наглость этих негодяев, в несправедливость, которой сделался безвинною жертвой. Вам смех, а мне хочется плакать.
– Но эти турки, братец, ха, ха, ха! Эти неповоротливые буйволы! – воскликнул он, опять ложась со смеху на софу. – Нет бога, кроме аллаха! Ну, морочил же ты их, злодей! Я так и вижу, как эти соломою набитые болваны с длинными бородами, с пустыми головами, в огромных, как бочки, тюрбанах, сидят да слушают, что им врёт иранский шут, и, ленясь поразведать у людей, кто он таков, кланяются ему почтительно, душевно благодарные за то, что он их надувает. Скажи пожалуй, ведь они и теперь верили бы добродушно всему твоему вздору, если бы другие, подобные тебе шуты не разуверили их в этом! Ха, ха, ха! Уж, признаться, мы, иранцы, нарочно созданы для того, чтоб надувать род человеческий; нас же надуть может только родной наш брат, иранец.
– Но как я могу помочь в вашем деле? – сказал он мне, перестав смеяться. – Я вам ни отец, ни дядя, чтоб мирить вас с женою и её семейством; судить же вас я не казий.
– Ваша правда, – отвечал я, – но вы мой природный покровитель, наместник Убежища мира, и можете потребовать от везиров Кровопрвливца, чтоб мне было оказано правосудие. Нельзя же так притеснять бедного странника!
– Положим, что по моему предстательству они и возвратят вам жену, – возразил он. – Тогда что? Они вас убьют или отравят ядом. Хотите ли жертвовать жизнью для двух или трёх дней роскоши и блеска? Вот лучше повесьте ухо и послушайте меня. Оставьте эту турецкую одежду; оборотитесь опять персом; тогда я об вас подумаю и увижу, нельзя ли сделать вам добра. Рассказ ваш доставил мне удовольствие: я приметил в вас остроту, ум и ловкость, которые можно употребить гораздо полезнее. Поверьте мне, что на свете есть важнейшие и приятнейшие занятия, чем сидеть весь день с длинною трубкою в зубах, ездить на жирной лошади и спать на розовых листьях. Если вам угодно, иа первый случай поместитесь в моём доме и считайте себя принадлежащим к моему посольству. Когда я захочу повеселиться, то пришлю за вами, и вы опять расскажете мне, как морочили турок.
Я подошёл к нему, поцеловал его в колено в знак моей признательности и удалился.
Глава XXIX
Цель персидского посольства. Восточная политика. Хаджи-Баба полезен своему послу
Вышедши от мирзы Фируэа, я увидел себя в той же, как и прежде, неизвестности насчёт моего положения. «Нужда, – говорит один стихотворец, – есть всадник с острыми стременами, который иногда заставляет полубокую клячу делать такие прыжки, каких не сделает лучший конь в свете». Я чувствовал себя обманутым в своих ожиданиях, обиженным, огорчённым до крайности. Мечты мои о сладостной, беззаботной жизни на лоне богатства и счастия рассеялись, как облака после весеннего дождя, и я опять доведён был до смутной необходимости промышлять умом, чтоб не умереть с голода.
«Но, потеряв всё, я, по крайней мере, приобрёл приятеля, – думал я, утешая себя в беде. – Он предлагает мне своё покровительство, – я был бы глуп, если бы отверг его. Та же звезда, которая неоднократно выводила меня из несчастия, может ещё поблагоприятствовать моим усилиям и неожиданно ниспослать мне независимое состояние».
Рассуждая таким образом, я старался всячески сблизиться с послом. Я примечал с удовольствием, что благорасположение его ко мне усиливалось с каждым свиданием. Мало-помалу он стал употреблять меня к собиранию в Стамбуле нужных ему сведений и рассуждать со мною о делах своего посольства.
Занятый всю жизнь преследованием обманчивого призрака счастия, я почти не обращал внимания на политические происшествия мира. Из числа народов, населяющих поверхность земли, одни персы и турки были мне известны. Я знал только понаслышке имена китайцев, индийцев, афганцев, татар, узбеков, курдов и арабов. О существовании Африки имел я некоторое понятие по чёрным невольникам и невольницам, которых встречал на улицах Тегерана и Стамбула. Что касается до франков, то имена французов и англичан нередко доходили в Персии до моего слуха, хотя ни я, ни те, которые упоминали о них передо мною, не умели отдать отчёта, в чём именно они различны от русских. Прибыв в Стамбул, я удивился, когда мне сказали, что, кроме французов, англичан и русских, существуют ещё многие другие франкские народы, которые стреляют не хуже русских и делают такое же хорошее сукно и точно такие же часы, как англичане. Но за чубуками и за свадьбою я не имел времени расспросить, как зовут эти народы и где они имеют местопребывание.
