Два капитана (худ. Л. Зеневич) - Каверин Вениамин Александрович (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
— Этот Ромашов, — продолжал я, — явился ко мне часа полтора тому назад и предложил следующее: он предложил мне воспользоваться доказательствами, из которых следует, во-первых, что вы обокрали экспедицию капитана Татаринова, а во-вторых, еще разные штуки, касающиеся вашего прошлого, о которых вы не упоминаете в анкетах.
Вот тут он уронил шляпу.
— У меня создалось впечатление, — продолжал я, — что этот товар он продает уже не в первый раз. Не знаю, может быть, я ошибаюсь.
— Николай Антоныч! — вдруг закричал Ромашка. — Это все ложь! Не верьте ему! Он врет!
Я подождал, пока он перестанет кричать.
— Конечно, теперь это, в сущности, все равно, — продолжал я, — теперь это дело только ваших отношений. Но вы сознательно…
Я давно чувствовал, что на щеке прыгает какая-то жилка, и это мне не нравилось, потому что я дал себе слово разговаривать с ними совершенно спокойно.
— Но вы сознательно шли на то, что этот человек может стать Катиным мужем. Вы уговаривали ее из подлости, конечно, — потому что вы его испугались. А. теперь он же приходит ко мне и кричит: «Он у нас полетит вверх ногами».
Как будто очнувшись, Николай Антоныч сделал шаг вперед и уставился на Ромашку. Он смотрел на него долго, так долго, что даже и мне трудно было выдержать эту напряженную тишину.
— Николай Антоныч… — снова жалостно пробормотал Ромашка.
Николай Антоныч все смотрел. Но вот он заговорил, и я поразился: у него был надорванный старческий голос.
— Зачем вы пригласили меня сюда? — спросил он. — Я болен, мне трудно говорить. Вы хотели уверить меня, что он негодяй. Это для меня не новость. Вы хотели снова уничтожить меня, но вы не в силах сделать больше того, что уже сделали, — и непоправимо. — Он глубоко вздохнул.
Действительно, я видел, что говорить ему было трудно.
— На ее суд, — продолжал он так же тихо, но уже с другим, ожесточенным выражением, — отдаю я тот поступок, который она совершила, уйдя и не сказав мне ни слова. Поверив подлой клевете, которая преследует меня всю жизнь.
Я молчал. Ромашка дрожащей рукой налил стакан воды и поднес ему.
— Николай Антоныч, — пробормотал он, — вам нельзя волноваться.
Но Николай Антоныч с силой отвел его руку, и вода пролилась на ковер.
— Не принимаю, — сказал он и вдруг сорвал с себя очки и стал мять их в пальцах. — Не принимаю ни упреков, ни сожаления. Ее дело. Ее личная судьба. А я одного ей желал: счастья. Но память о брате я никому не отдам, — сказал он хрипло, и у него стало угрюмое, одутловатое лицо с толстыми губами. — Я, может быть, рад был бы поплатиться и этим страданием — уж пускай до смерти, потому что мне жизнь давно не нужна. Но не было этого, и я отвергаю эти страшные, позорные обвинения. И хоть не одного, а тысячу ложных свидетелей приведите, все равно никто не поверит, что я убил этого человека, с его мыслями великими, с его великой душой.
Я хотел напомнить Николаю Антонычу, что он не всегда был такого высокого мнения о своем брате, но он не дал мне заговорить.
— Только одного свидетеля я признаю, — продолжал он, — его самого, Ивана. Он один может обвинить меня, и, если бы я был виноват, он один бы имел на это право…
Николай Антоныч заплакал. Он порезал пальцы очками и стал долго вынимать носовой платок. Ромашка подскочил и помог ему, но Николай Антоныч снова отстранил его руки.
— Здесь бы и мертвый, кажется, заговорил, — сказал он и, болезненно, часто дыша, потянулся за шляпой.
— Николай Антоныч, — сказал я очень спокойно, — не думайте, что я намерен отдать всю жизнь, чтобы убедить человечество в том, что вы виноваты. Для меня это давно ясно, а теперь и не только для меня. Я пригласил вас не для этого разговора. Просто я считал своим долгом раскрыть перед вами истинное лицо этого прохвоста. Мне не нужно то, что он сообщил о вас, — больше того, я давно знаю все это. Хотите ли вы сказать ему что-нибудь?
Николай Антоныч молчал.
— Ну, тогда пошел вон! — сказал я Ромашке.
Он бросился было к Николаю Антонычу и стал ему что-то шептать. Но как бесчувственный стоял, глядя прямо перед собой, Николай Антоныч. Только теперь я заметил, как он постарел за эти дни, как был удручен и жалок. Но я не жалел его — только этого еще не хватало!
— Вон! — снова сказал я Ромашке.
Он не уходил, все шептал. Потом он подхватил Николая Антоныча под руку и повел его к двери. Это было неожиданно — тем более что я выгонял именно Ромашку, а не Николая Антоныча, которого сам же и пригласил. Мне хотелось еще спросить у него: кто написал статью «В защиту ученого»? И. Крылов — не потомок ли баснописца? Но я опоздал — они уже уходили.
Кажется, я все-таки не поссорил их. Они медленно шли под руку вдоль длинного коридора, и только на одну минуту Николай Антоныч остановился. Он стал рвать волосы. У него не было волос, но на пальцах оставался детский пух, на который он смотрел с мучительным изумлением. Ромашка придержал его за руки, почистил его пальто, и они степенно пошли дальше, пока не скрылись за поворотом.
Накануне отъезда Ч. позвонил мне и сказал, что он говорил с начальником Главсевморпути и сам прочитал ему мою докладную записку. Ответ положительный. В этом году уже поздно посылать экспедицию, но в будущем году — вполне вероятно. Проект разработан убедительно, подробно, но маршрутная часть нуждается в уточнении. Историческая часть весьма интересна. Буду вызван, извещение получу дополнительно.
Весь этот день я провел в магазине: мне хотелось подарить что-нибудь Кате — мы опять расставались. Это было нелегкое дело. Бабу на чайник? Но у нее не было чайника. Платье? Но я никогда не мог отличить креп-сатэна от файдешина. Лейку? Лейка была бы ей очень нужна, но на лейку не хватало денег.
Без сомнения, я так бы ничего и не купил, если бы не встретил на Арбате Валю. Он стоял у окна книжного магазина и думал — прежде я бы безошибочно определил: о зверях. Но теперь у него был еще один предмет для размышлений.
— Валя, — сказал я. — Вот что: у тебя есть деньги?
— Есть.
— Сколько?
— Рублей пятьсот, — отвечал Валя.
— Давай все.
Он засмеялся:
— А что — ты опять собираешься в Энск за Катей?
Мы пошли в фотомагазин и купили лейку…
Для всех я уезжал ночью в первом часу, но с Катей мы стали прощаться с утра — я все забегал к ней то домой, то на службу. Мы расставались ненадолго: в августе она должна была приехать ко мне в Заполярье, а я ждал, что меня вызовут еще раньше: быть может, в июле. Но все-таки мне было немного страшно — как бы опять не расстаться надолго…
Валя принес на вокзал «Правду» с моей статьей. Все было напечатано совершенно так же, как я написал, только в одном месте исправлен стиль, а вся статья сокращена приблизительно наполовину. Но выдержки из дневника были напечатаны полностью: «Никогда не забуду этого прощанья, этого бледного, вдохновенного лица с далеким взглядом! Что общего с прежним, румяным, полным жизни человеком, выдумщиком анекдотов и забавных историй, кумиром команды, с шуткой подступавшим к самому трудному делу? Никто не ушел после его речи. Он стоял с закрытыми глазами, как будто собираясь с силами, чтобы сказать прощальное слово. Но вместо слов вырвался чуть слышный стон, и в углу глаз сверкнули слезы…»
Мы с Катей читали это в коридоре вагона, и я чувствовал, как ее волосы касаются моего лица, и чувствовал, что она сама чуть сдерживает слезы.
КНИГА ВТОРАЯ
Часть шестая, рассказанная Катей Татариновой
МОЛОДОСТЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Глава первая
«ТЫ ЕГО НЕ ЗНАЕШЬ»
Иван Павлыч деликатно ушел из вагона, а Валя все передавал приветы какому-то Павлу Петровичу из зверового совхоза: «Фу, черт! И доктору! Чуть не забыл!», пока Кира не вернулась и не увела его за руку. Мы остались одни. Ох, как мне не хотелось, чтобы Саня уезжал!
