Ассистент - Шаманов Алексей (серии книг читать бесплатно .TXT) 📗
Вышел из дома и увидел внешне вполне реальный внедорожник японского производства. За рулем чех — Карел, помощник и переводчик, на переднем сиденье рядом — Жоан Каро, продюсер. Надо же, заехала, моя лапочка, меня проведать! Вот радость-то!
«И какую-то женщину сорока с лишним лет называл скверной девочкой и своею милой…» Не знаю, откуда в моих сумеречных мозгах возникли эти слова? Из американского блокбастера или русского телесериала, вероятно… В присутствии Жоан думать мне не хотелось. Ни о чем.
Тактичный Карел, выйдя из салона и поздоровавшись, спросил:
— Я вам нужен, Андрэ?
— Нет, Карел, — ответил я, — мы обходимся без переводчика.
И он пошел в степь, насвистывая. Увидел лошадиный череп и, заинтересовавшись, присел возле него на корточки…
Жоан стояла у машины и, почему-то виновато улыбаясь, смотрела вслед чеху.
— Жоан!
Она перевела на меня взгляд. Изумрудные очи, будто влажные. Поправила несбившийся локон светлых волос.
— Наин, Андрэ!
— Что «найн»? Что, девочка моя?
Я подошел. Я осторожно провел пальцами по мокрой щеке. Жоан беззвучно плакала.
— Вас ист дас?
— Я, Андрэ! Вас ист дас? Их… найн, ду… Их либе дир, абер дас ист… кошмар!
Она путалась, не могла подобрать слова чужого, забытого, вероятно, еще со школы языка. Она перешла на божественный французский. На нем, вероятно, говорят ангелы на Небесах. Жаль, не уточнил это у мудрого предка…
И я понимал ее речь, как когда-то в парящем на бреющем над Байкальским трактом «шевроле». Она говорила:
— Кошмар! Я не хотела любви, я хотела всего лишь секса. Экзотического секса с русским дикарем в ирреальной Сибири. И теперь — любовь… Зачем, Господи, что я дурного сделала? Чем прогневила Тебя?
Любовь — это боль! Любовь — это смерть! Я не переживу ее, я умру. Не надо! Уйди, Андрэ, ты — мой Ангел Смерти! Я тебя боюсь! Боюсь и желаю всем тем, что у меня осталось, — дряхлеющим телом, болезненным сердцем, истерзанной душой… Если она у меня есть. Нет, вероятно. Потому что… потому…
«Бог есть любовь», — говорят священники. Но я-то знаю, я видела: Бога нет в помине! Есть Дьявол, вершащий суд. Есть муки, есть страдания. Любви — нет! Ее придумали скверные поэты и переполненные, как презервативы, спермой, прыщавые юнцы…
Жоан вцепилась мне в плечо, как спасатель в волосы утопающего, закричала:
— Глупости! Я говорю глупости, не слушай меня, Андрэ! Впрочем, ты, молодой и красивый дикарь, все равно не понимаешь человеческого языка…
Я понимал. Я понимал много больше, чем она говорила в надежде на мое непонимание. А в голове у меня звучали слова, из того же телесериала, наверно:
«Вы говорили, нам пора расстаться, что вас замучила моя шальная жизнь, что вам пора за дело приниматься, а мой удел — катиться дальше, вниз… Любимая, меня вы не любили…»
Она любила меня, и это нежданное чувство рвало ей душу, как конфетный фантик. Душа у нее была. И тело было не дряхлеющим, нет. Про сердце не знаю, я же не кардиограф какой-нибудь… Хотя знаю. Жоан проживет долго-долго… если не умрет на Ольхоне. А на Ольхоне она не умрет! Я сделаю все, чтобы этого не допустить! Живи, Жоан! Живи и люби меня, скверная девочка, милая…
— Что мне с тобой делать, Андрэ? Подскажи! Не везти же в Париж! Ты выглядел бы там нелепо, как пингвин в курятнике. Все смеялись бы над тобой. И надо мной тоже… Нет, только не это! Мы расстанемся здесь. Но не сейчас, Сейчас я хочу… Я просто хочу!
И она набросилась на меня с каким-то утробным стоном и принялась целовать лицо, лихорадочно и торопливо, будто вот-вот меня отберут, как игрушку у капризного ребенка. Ей и мне было плевать, смотрит на нас чех или не смотрит…
Я взял ее на руки. Она охнула. Охнула и засмеялась звонко. И обняла меня за шею крепко-крепко. И я понес ее в дом. И не было на пороге никаких мертвых собак, это плод моего больного воображения…
Я захлопнул ногой дверь и лег вместе с Жоан на стол, крепкий, устойчивый. Может, подсознательно знал, для чего сколотил?
— Я увезу тебя во Францию, Андрэ… — бормотала Жоан, срывая с меня одежду. — И пусть смеются, пусть… мой пингвин…
ГЛАВА 21
От заката до рассвета
Бордовый диск солнца медленно опускался за гряду скал противоположного материкового берега Малого моря. По белоснежным кочевым облакам-барашкам гуляли всполохи всех оттенков красного. Будто догорающий костер милосердные западные тэнгрии разбросали по краю небес, дабы не спалил он Срединный мир с прилегающими окрестностями…
Я вынес скамью на торец дома, что выходил на байкальский ледяной берег. У ног поставил пакет с нетронутой бутылкой водки и остатками обеда. Не бросать же. Вечером после бани с пиротехником Петей и художником Гришей выпьем и съедим. За упокой души безвинно убиенного Нойона-полуволка. Не зря же он мне полдня мерещился…
Сумку с инструментом я от греха засунул под фундамент в окошко для вентиляции, а материал — краску, морилку, побелку оставил в доме. Мало ли, может, завтра что-то придется доводить до ума по прихоти режиссера или оператора. Кстати, никаких претензий я к ним не имел, это их фильм, их работа. А свою я успел закончить, и более мне ничего не оставалось, как пассивно сидеть под прибитыми мной разрисованными бутафорскими ставнями, наблюдать за красочным закатом в чуть мутноватом небе и ждать транспорт до Хужира.
Сам же и предложил водителю, чтобы тот выезжал за мной из деревни, как начнет смеркаться. Думал, уже при нем буду добеливать и докрашивать, но управился на удивление быстро. И это несмотря на то, что отвлекался то на Анну Ананьеву, то на Жоан Каро.
И что мне с ними делать? Как выкручиваться, когда они соберутся вечером по мою душу и тело? Ума не приложу. Может, сами найдут общий язык без меня и до моего возвращения?
Приглашения в Париж не будет, я не обольщался, это бред, выданный женщиной в порыве страсти. Общеизвестно, что самки в этот момент неадекватны. Как и самцы… Да и не хочу я уезжать из России даже с любимым человеком. Не фиг мне там делать. Я от тоски умру в ихней холеной Европе. На месяц-другой отдохнуть — с удовольствием, а навсегда — нет, увольте…
Россия, какая уж есть, такой ее и люблю. За что, не знаю. У любви нет причин. Она есть или ее нет. Все просто.
С другой стороны, Москва, как бы я ни прикалывался, несомненно, русский город. Дерьмеца в ней много, так где его нет? Там, где не ступала нога человека. Русского по крайней мере. Но боже меня упаси от столичных спеси, спешки и сутолоки. В молодости — нравилось, а теперь не хотел бы я там жить, даже и за пресловутую «московскую зарплату»…
Я сидел и смотрел. Время от времени по ледяной трассе, пролегающей в километре или полутора от меня, проезжали машины. Если справа, с севера, я дергался, всматривался, но они, не сворачивая, проходили мимо, на юг к переправе.
Мог бы водитель и пораньше приехать, не ждать сумерек…
Через некоторое время эту мысленную фразу я произносил чуть по-другому: «Мог бы водитель-сука…» и так далее. А потом солнце село и сумерки наступили. И я понял, что надо готовиться к ночлегу, потому что никто за мной не приедет. Что там у них произошло, машина поломалась? Так не одна же она у киногруппы и Никиты!
Я попробовал, конечно, воспользоваться сотовым телефоном, но, кроме того, что связь отсутствовала, он еще и разрядился, сволочь…
Все ополчилось против меня Даже холмы за домом, теряющие в густеющих сумерках краски, выглядели враждебно…
В первую очередь — заготовка дров, чтобы не шастать потом в полной тьме по малознакомой местности. На одну хорошую растопку на утро я заготовил заранее, но на всю ночь этого, конечно, не хватит.
Занес сумку с инструментом в дом. Топор и ножовка мне понадобятся.
Собрал обрезки у крыльца. Потом в два приема принес штук десять досок, оторванных днем от забора, но забракованных из-за сучков или гнили. Свалил у печки. Должно хватить. По мере необходимости буду их пилить и рубить на дрова.