Поединок. Выпуск 3 - Авдеенко Юрий Николаевич (мир бесплатных книг .txt) 📗
— Спасибо, Рыжиков! Спасибо! — поблагодарил я его от души. — Квитанции лично доставьте в Москву ко мне... И немедленно...
Не квитанции мне были нужны. Их можно было получить и другим путем. Мне был нужен Рыжиков. Пока это был единственный человек с профессиональными навыками, который видел таинственного незнакомца и говорил с ним.
В Москве утром меня застало еще одно известие. На перегоне Шилово — Проня нашли до неузнаваемости обезображенный труп человека. Его искромсало колесами поезда... Нашли и паспорт на имя Притыкова в кармане железнодорожной формы...
Но теперь мы знали, где пересекутся наши пути с убийцей.
11
К концу дня должен был приехать и Рыжиков. Он ехал на поезде. Но медлить было нельзя. С часу на час в Москве должен был появиться Сальге. Встречать на вокзале в Москве такого артиста не имело смысла. Он мог сойти на любой станции, сесть в электричку, в автобус... Словом, вокзал я исключил как место встречи. Он должен был, как я считал, связаться с Раскольцевым.
Мы установили, что у Раскольцева есть расписание частных приемов. Лучшего предлога для встречи не придумаешь.
Выбрали подходящую точку для наблюдения за всей улицей, на которой стояла дача Раскольцева.
На прием я решил пойти сам. Очень мне хотелось встретиться лицом к лицу с Сальге, заглянуть ему в глаза, взвесить силы этого противника. Любопытно было посмотреть и сразу после встречи с Сальге на Раскольцева. Окончательно это потерянный человек или он запутался где-то по слабости?
В соседний дом для наблюдения с нашими товарищами я направил и Рыжикова.
Ждать... Ждать... Ждать и догонять — нет ничего хуже.
Прошло двое суток.
Десятки раз были обсуждены все возможные варианты, как брать этого опасного человека. Он мог отстреливаться. Нельзя было дать ему этой возможности, нельзя было дать ему возможности и покончить с собой. Все заранее оговорили, предусмотрели все случайности и ждали...
И вдруг зуммер телефона.
Я снял трубку. Василий объявил:
— Он пришел! Идет к даче...
Я посмотрел на часы. Первый час дня. Доктор Раскольцев заканчивает прием в час. Выбрал время под конец приема.
— Иду! — ответил я Василию.
Я не торопился. Шел, посматривая на всякий случай на номера дач. Первое посещение... Мы наблюдали, но и за мной могли в это время наблюдать.
Вот и калитка. Она отперта. Я уже знал, что больные не стучатся, а сразу проходят на веранду и записываются у пожилой женщины.
Шел до веранды, упорно не поднимая глаз. Только безразличие, только равнодушие, никак не выдать себя. Он, этот господин, сейчас напряжен до предела.
Скрипят под ногами ступени. Вошел. Можно и поздороваться.
Я поклонился, ни к кому не обращаясь, и огляделся. На секунду, на мгновение скользнул по его лицу взглядом. Он стоял спиной к саду, облокотившись о барьер веранды. Буркнул в ответ:
— Здравствуйте!
У двери сидела пожилая пациентка. Она тоже ответила приветствием. Больше на веранде никого не было. Из дома вышла женщина.
— Вы на прием? — спросила она меня.
— На прием... Если, конечно, можно...
— Вы первый раз?
— Первый раз!
— Я спрошу доктора... Он скоро кончает, и двое на очереди...
— Спросите, пожалуйста! — ответил я.
Мы встретились с ним взглядом. Я смотрел потухшими глазами больного человека, робеющего перед решающим приемом у врача.
Его глаза горели. Тонкое, волевое лицо. Умен, его мозг не дремлет.
И стоит он так, что один рывок — и на локтях он перебросит тренированное тело через барьер. Тренированное тело, хотя ведь немолод, немолод... Он почти мне ровесник. Этот мог и воевать, с оружием в руках мог топтать нашу землю. И не так он нервозен, как это могло показаться по стремительности его действий. Он чуток, а не нервозен. Нет, это не наш! Это с чужбины гость! Это сильные руки. Он не мог бы годами сидеть в тени.
Представляя себе волнение Василия, я подал знак — «не брать».
Да, да! Именно «не брать». Ситуация для ареста явно не созрела. Такой господин по пустякам сюда не приехал бы. Не убивать же Шкаликова он сюда ехал. Это для него мелочь.
— Жарко! — сказал я. — Парит...
Вытер носовым платком пот на лице.
Вышла женщина и объявила мне:
— Доктор вас примет... Ваша очередь последняя...
Время, однако, шло...
Прошла в кабинет пациентка. Мы остались с Сальге вдвоем. Он молчал. Я сидел в кресле, не глядя на него, но кожей лица чувствовал его присутствие, каждый его жест.
Прошел наконец и он в кабинет. На веранде оставил портфель и трость. Отличный прием, но для кого? Не дети же с ним сойдутся в поединке. Это уже профессиональное неуважение — рассчитывать, что чекист кинется проверять, что у него в портфеле. Проверка, не ведется ли за ним наблюдение. Проверка всеми средствами, даже наивными. Широким фронтом работа. Есть только одна разведка, которая так работает... ее стиль... Массированный, тотальный. Даже в деталях, в мелочах!
Шаги за дверью, дверь раскрылась, вышел Сальге. Я встал.
Из-за двери раздался голос:
— Пожалуйста!
Сальге раскланялся со мной, обнажив ослепительные зубы, улыбнулся он только ртом, глаза смотрели пронизывающе и холодно. Какого-либо недовольства встречей я не отметил.
А что, если? Импровизация и в нашей работе, как и в поэзии, иной раз решает все дело! Я задумался, входя в кабинет. Что-то интересное показалось мне в промелькнувшей мысли. Ну конечно же!
Все это по-житейски очень просто и открывает Раскольцеву возможность подумать, как бы подталкивает его под локоть к спасению...
Когда я вошел в кабинет, Раскольцев сидел за столом, что-то записывал в тетрадь. Не поднимая головы, он приказал:
— Садитесь!
Я сел на стул, поставленный сбоку стола для пациентов. Он поставил точку в конце фразы, поднял на меня глаза.
Обычно говорят, что глаза — это зеркало души. Но это действительно только в том случае, если у человека открытая душа. У Раскольцева глаза серые. Вообще, серый цвет обманчивый, хотя и немного у него оттенков. Словно бы туман у него в глазах, словно бы дым, и ничего сквозь него не видно. Спокоен и ровен. Профессиональные вопросы, профессиональные жесты...
Он высок и барствен, барствен по натуре, по скрытому чувству превосходства над другими, красив, хотя и немолод.
— Имя, возраст?
Перо зависло над бумагой.
Я окончательно решился; то, что мелькнуло при входе в кабинет лишь проблеском, теперь окрепло в решение.
— Дубровин Никита Алексеевич!
Он записал.
— Возраст?
— Пятьдесят шесть лет...
— Работаете?
— Работаю...
— Профессия?
— Полковник...
— Военнослужащий? В штатском?
— По условиям службы приходится в штатском...
Здесь бы ему и споткнуться, если бы его мысли в эту минуту работали в определенном направлении. Но его внимание скользнуло мимо моей оговорки о штатском.
— Курите?
— Трубку, доктор!
— Не глядя, сразу говорю, курить бросайте! Ничего не знаю! Если хотите у меня лечиться — сразу бросайте! Ночные работы? Нервы?
— Сейчас какие там нервы? И ночных работ нет. Все было, доктор... и по полторы пачки курил за ночь... Во время войны досталось!
— Всем, кто воевал, досталось. Ранения были?
— Ранений не было, но работа была сложной...
Потихоньку я его выводил на главный вопрос, выводил на свою новую задумку. Он глянул на меня из-под очков.
— Что-нибудь было особенным в вашей работе, что могло повлиять на ваше здоровье?..
— Наверное... Я много лет, доктор, провел в Германии... До войны... И во время войны...
— Простоте! Это по какой же линии во время войны?
— По нашей, доктор! На нелегальном положении.
— Зачем вы мне это говорите, пациент?
Ого! Легко и свободно, без усилия он принимает вызов!
— Это уже давно не тайна, доктор. Теперь я занимаюсь историей... А вот там, наверное, и закладывалась моя болезнь... Сердце болит, доктор!
