Голубой пакет - Брянцев Георгий Михайлович (чтение книг .txt) 📗

А четыре басмача все еще бились, но теперь уже против трех аскеров. Но вот Ахмедбек поднял на дыбы своего коня и, изловчившись, рубанул красноармейца по плечу. Тот закачался, выронил саблю и сполз с седла. Осталось двое. И если удастся уложить еще одного… Но тут свалился и басмач, разрубленный чуть не надвое сильным ударом рыжего чубатого бойца. Трое против двоих. Этот чубатый, как дьявол, мечется из стороны в сторону. У него послушный и верткий, сухой и жилистый конь. Если бы не чубатый, можно было бы вырваться, но от такого коня не уйдешь.

Справа от курбаши бился басмач, слева — его помощник Саитбай. Их кони упирались задами в стену зарослей и дико храпели. Но вот Саитбай вырывается вперед. Его конь налетает грудью на круп коня противника, и конь падает на передние ноги. В тот же миг вылетает из седла и седок. Конец клинка Саитбая задевает кисть руки бойца, и тот роняет клинок. Победа! Остался один! Рыжий, чубатый. Хоть он и ловок, но что сделает один против троих? Но что это? Верный Саитбай, в руке которого курбаши видел свою лучшую защиту, удирает.

— Саитбай! Назад! Будь ты проклят! — яростно кричит Ахмедбек, сверкая глазами.

Но Саитбай не внемлет его призывам. Он спасает себя.

Теперь их осталось двое — Ахмедбек и его последний воин. Они пытаются сразить чубатого, но это не так просто. Боец зверски орудует саблей, вертится как волчок, и к нему не подступиться. Значит, надо перехитрить, обмануть, заманить, но срубить во что бы то ни стало, иначе не вырваться в степь.

— Бросай клинки! Сдавайся, а не то обоих порублю в капусту! — кричит вдруг чубатый.

Ахмедбек скрипит зубами, и желваки твердыми орешками ходят под его темными скулами,

— Заходи сзади! — приказывает он басмачу.

Тот выполняет команду своего повелителя. Конь его в несколько прыжков вырывается в сторону. Но чубатый проделывает почти такой же маневр. Теперь курбаши надо оторваться от стены тугаев и броситься на врага сзади. Но этому маневру помешали. Ахмедбек увидел несущегося к месту схватки всадника. Старый халат его развевался, голова была открыта, клинок в поднятой руке так мелькал и вертелся, что казалось — над головой крутится сверкающее колесо. Всадник с ходу налетел на убегавшего Саитбая, и клинок блеснул над его спиной.

"Перехватить этого… перехватить… Не дать ему соединиться с чубатым", — решает Ахмедбек и зло посылает коня вперед.

Два скачущих идут на сближение, но Ахмедбек мгновенно меняет решение. Лучше не здесь… Лучше завлечь этого выскочившего узбека в пески и там помериться с ним силами.

Ахмедбек клонит повод вправо, и послушный его руке иноходец несется вперед.

— Куда, Ахмедбек? Куда, старая собака? Нет, я тебя не выпущу. Твоим клинком зарублю!

"Мастер Умар… Да, Умар Максумов. И мой клинок! — мелькнуло в голове курбаши. — Надо заманить проклятого Умара. Заманить подальше в пески. Иноходец выручит…" А там… там уж Ахмедбек рассчитается с этим нищим шайтаном. И клинок, желанный клинок, пропадавший одиннадцать лет, вновь вернется в руки хозяина.

Ахмедбек опускает камчу на потные бока иноходца. Коня будто подбрасывает. Он срывается в карьер и выносит всадника из зеленой западни. Но что это? Впереди маячат конники. Это аскеры возвращаются из песков. Один… два… три… О! Их много. Нет, сюда нельзя. Ахмедбек вздыбливает коня, поворачивает направо, и конь стелется над землей вдоль зарослей тугаев.

Но Ахмедбек переоценил силы своего иноходца. В горячке смертельной схватки он не заметил, что конь его напрягает последние силы.

Проскакав несколько минут вдоль зеленой стены зарослей, Ахмедбек хотел было уже свернуть в пески, где царило спасительное безлюдье, как слева от него послышался натужный лошадиный храп. Курбаши чуть повернулся, скосив глаз, и на какую-то долю мгновения увидел над собой сверкающую полоску змеевидного клинка и блеснувшие рубиновые глаза желтого дракона.

Раздался свист, и голова Ахмедбека полетела в песок, покатилась и уткнулась в тугаи. А серый иноходец сразу перешел на спокойную рысь, унося на спине безглавое тело своего хозяина.

Чеканщик Умар с ходу промчался мимо, круто развернулся и поехал назад. К нему подскакали командир отряда с ординарцем.

— Здорово вы его, товарищ Максумов! — восторженно воскликнул ординарец.

— Можно поучиться у вас рубке, Умар-ата, — с уважением произнес командир.

Умар вытер клинок о круп своей лошади и вложил его в ножны.

— А вы знаете, кто это? — спросил он.

Командир усмехнулся:

— Кто его знает… Не представлялся мне… Зверюга, басмач…

— Все они, бандюги, на один лад, — добавил ординарец. — Рубать их надо, не спрашивая фамилии.

Умар покачал головой:

— Да нет, не все… Это Ахмедбек…

— Курбаши?! — воскликнул командир,

— Курбаши?… — недоверчиво повторил ординарец.

— Да, он, — подтвердил Умар. — Уж я-то знаю эмирскую собаку. И рассчитался с ним его же клинком… Этот клинок подарил беку эмир бухарский… Не гадал, видно, курбаши, что так обернется для него подарочек…

— Что ж… по заслугам, — проговорил командир.

— Собаке собачья смерть, — поставил точку ординарец.

Всадники медленно отъехали.

6

Быстро катилось вниз злое солнце пустыни. На западной окраине неба полыхал багровый пожар. Мертвая зыбь песков простиралась вокруг, и, казалось, не было ей ни конца ни края.

Вторые сутки брели по безлюдью сквозь прохладу короткой ночи и зной долгого дня Узун-кулок и Хаким.

Впереди виднелись неясные очертания того кишлака, где недавно провел дневку отряд особого назначения.

Жажда и голод — самые страшные враги в пустыне — не пугали путников. Они отправились в свой нелегкий путь не с пустыми руками. Выждав, когда аскеры, забрав своих раненых и убитых, лошадей и разбросанное оружие, покинули поле боя, Узун-кулок и Хаким вышли из укрытия.

Они долго всматривались, вслушивались и, убедившись окончательно, что никакая опасность им не угрожает, стали пробираться в заросли.

При виде людей стервятники всполошились и с недовольным клекотом прервали начатую трапезу. Но они не улетали, а кружились в воздухе, будто знали, что этим двум живым нечего задерживаться среди мертвых.

Узун-кулок и Хаким не на шутку перепугались, когда чуть не из-под их ног с визгом выпрыгнул и умчался шакал. У него была золотисто-серая шерсть и небольшие, широко расставленные уши.

— Падаль, — пробурчал Узун-кулок, стараясь вернуть утраченную храбрость.

Выйдя на место битвы, они остановились, окинули взором распростертые на песке трупы басмачей, и Узун-кулок изрек:

— Души правоверных воинов уже на небесах. Им теперь ничего не нужно. О них позаботится всемогущий. Ты поищи что-либо из еды, а я пороюсь у них в карманах.

Мертвых Узун-кулок не боялся. Сказывалась профессия: в течение семи лет он усердно нес службу палача при хивинском хане и набил руку основательно. Удалить язык у подкандального, выпустить ему кровь через вены, отрезать нос или уши, снять кожу со спины или отпилить голову — для него было сущей безделицей. Хивинский хан любил даже похвастаться своим палачом и, поцокивая языком, говорил приближенным: "Золотые руки".

Узун-кулок ощупал убитых, собрал несколько серебряных табакерок, пузыречки с насом [15], тюбетейки, пачки сигарет, серьги, кольца и браслеты, награбленные его собратьями в домах колхозников. Подумал и стянул с убитого Саитбая лакированные сапоги.

Хаким в это время промышлял по части еды, хотя и не так смело, как Узун-кулок. Красноармейцы угнали лошадей, нагруженных провизией, и Хакиму удалось собрать лишь несколько лепешек, горсти четыре урюка и два куска вяленого бараньего мяса. Самой удачной находкой оказался бурдюк, наполовину наполненный водой. Хаким вытащил его из-под убитой лошади.

Когда путники достигли брошенного кишлака, солнце уже опустилось за горизонт.