Поединок. Выпуск 9 - Акимов Владимир Владимирович (книги бесплатно читать без .txt) 📗
Их ждала знаменательная встреча в Звездном городке, где заканчивали подготовку к совместному советско-французскому полету в космос французские космонавты.
Жан Лу Кретьен и Патрик Бодри увиделись со своими соотечественниками, ветеранами полка «Нормандия — Неман», у подножия памятника Ю. Гагарину. Есть такой обычай у космонавтов — перед отлетом посетить этот священный памятник.
«В школе, — сказал Жан Лу Кретьен, — мы изучали боевой путь вашего полка, а теперь видим вас здесь, в Звездном». Ветераны вручили им памятное издание «Боевой путь «Нормандии — Неман» с просьбой, чтобы альбом этот тоже побывал в космосе…
В Звездном городке мне пришлось побывать впервые, но с советскими космонавтами уже посчастливилось встречаться во Франции. Это замечательные люди космоса: Юрий Гагарин, Владимир Комаров и генерал-лейтенант Береговой.
Мое знакомство с Гагариным произошло вскоре после его полета, когда мэр города Сен-Дени (рабочее предместье Парижа) вручал ему золотую медаль. Узнав, что я из полка «Нормандия — Неман» да еще говорю по-русски, он забросал меня вопросами. Потом, несколько лет спустя, у нас произошла встреча у Эйфелевой башни. Мы узнали друг друга, обнялись — кто-то сфотографировал нас — и теперь это фото всегда висит в моем доме. Я очень уважал Владимира Комарова, дружил с ним и, как многие другие, считаю, что это был один из самых замечательных, мужественных и простых людей, талантливейший космонавт. Трижды он бывал во Франции на съездах по космонавтике, и каждый раз я был его переводчиком. Часто он приглашал в свой номер, угощал колбасой, черным хлебом — в общем, это были такие товарищеские ужины, и мы подолгу разговаривали с ним, и всегда он очень интересовался «Нормандией — Неман».
Я счастлив, что вместе с представителями своего полка снова в Советском Союзе. «Надо жить по-братски, чтобы земной шар никому не удалось взорвать», — вот что выражали нам все советские люди, которые подходили к нам на улицах Москвы, Волгограда, Звездного. А генерал Захаров, возлагая венок у мемориальной доски погибшим французским летчикам, сказал: «Слово «война» должно навсегда исчезнуть из языков всех народов земного шара».
Война должна быть объявлена во всем мире вне закона — за это отданы миллионы жизней, в том числе и жизни наших товарищей.
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
Каждый год в августе французы, участники Сопротивления, приходят на могилу Неизвестного солдата. Они надевают боевые ордена. Они не молоды и чем-то похожи друг на друга. Похожи потому, что у них была одинаковая молодость.
Каждый год 9 мая у дома на Кропоткинской набережной, там где была в годы войны и находится сейчас французская военная миссия, собираются советские летчики, ветераны 303-й истребительной авиадивизии. Они читают фамилии на мемориальной доске. Сорок два отважных французских рыцаря погребены в нашей земле. Минутой молчания чтут живые память погибших братьев по оружию.
Дружба, скрепленная кровью, — самая крепкая. Дружба французского и советского народов прошла испытания войной.
Мы помним все, что принесла война на землю Франции и России. Помним и никогда не забудем, потому что только память об ужасах минувшего может остановить безумие новой войны.
В августе французы приходят на могилу Неизвестного солдата. Вслушайтесь, ветераны! Стучит метроном Ленинграда, звенят колокола Хатыни, гудит набат Бухенвальда.
Мы верим, что воля наших народов не позволит разжечь новую войну. Ветераны «Нормандии» вновь в строю, они борются за мир, за чистое небо над нашими городами. Об их судьбе — рассказ Александра Сабова.
АЛЕКСАНДР САБОВ
ВАСИЛЕК, РОМАШКА, МАК
1
В ранних декабрьских сумерках 1944 года в гостинице Центрального Дома Советской Армии происходило событие, которое, несмотря навею его оживленность, отдавало пронзительной человеческой грустью.
Французский авиаполк «Нормандия — Неман», разделившись на два списка, разъезжался в разные стороны.
Этот скрип снега под ногами — там, в Париже, вы его не услышите. Там мороз не изрисует окон замысловатой вязью русской зимы. Вы поспеете как раз к рождеству, а за долгие четыре года для парижан это будет первое рождество без бошей, без войны. Ну как вам не позавидуешь, старики!..
А ты не грусти, молодежь, мы же всего только в отпуск, на месяц! Он промелькнет, как зенитный разрыв перед твоим носом: пронесет мимо, значит, разминулся с судьбой. Все равно победу отпразднуем вместе, и не где-нибудь, а именно тут, на русском фронте, в нашем же полку. Вы уж бейте бошей, как мы их били, а мы скоро вернемся, да не одни, а с подмогой…
Капитан Жан де Панж уединился в углу с походным дневником полка и, привычно начав с обозначения даты: 12 декабря 1944 года, вдруг остро, будто укол, почувствовал, что писарствует, вероятно, в последний раз. Два года подряд это было его вечерней обязанностью, и только если капитан бывал в отъезде, кто-то другой разворачивал журнал и вносил туда события дня. Де Панж не был летчиком-истребителем, он служил в полку пилотом связи. Его маленький У-2 («столь похожий на французский авион «Люсиоль»!), который капитан, ходила легенда, мог посадить на спичечный коробок и с него же поднять влет, был всеобщим любимцем полка, потому что всегда сулил сюрприз, добрую весть, какую-нибудь перемену. События дня, и особенно воздушные бои, излагались де Панжу точно, со всеми подробностями, он составлял из них лаконичный и полный отчет, который тут же вслух зачитывался, обсуждался и, если надо, подправлялся, ибо принципом было — коллективное добро на изложение хроники дня. Нет на свете книг более скупых и, однако, более красноречивых, чем всякие походные да бортовые журналы с их скрупулезной привязанностью к факту. Де Панжа тянуло и на шутку, ибо полк и состоял, казалось, из одних пересмешников, но порой и на возвышенную фразу, ведь случалось, что событие заслуживало того. Но если шуткам еще как-то удавалось уцелеть, то обороты приподнятые изгонялись беспощадно, с едким смешком. Только в память о погибших или пропавших без вести, когда воцарялся траур в живых сердцах, в дневник проникали слова торжественной боли.
В этот день, однако, остроумием словно нарочно скрывали печаль, хроника шла сухая, как бы и не рукой писано.
«Генерал Захаров объявил нам, что мы сегодня же вечером возвращаемся в Пруссию. Поезд ждет нас в 20 часов…»
Капитаново перо вдруг остановила такая мысль: он-то ведь сам возвращается не на фронт, а в Париж — так от какого же «мы» он пишет? Перед такой дилеммой — делить полк на два «мы» — де Панж еще не вставал никогда.
— Эй, Жан, — окликнули его, — ты помнишь, два года назад мы поехали в Россию, имея право только на 10 килограммов багажа?
— Помню. Ну и что?
— А то, что теперь кое у кого перевес. Кто возвращается на фронт, тем и горя нет: поезд, он потащит. А кто вылетает в Париж, да еще кружным путем?
— Какой перевес? — не понял капитан.
— А ты погляди на де ля Пуапа, на Альбера, на Андре, на Риссо… Да ведь их грудь теперь бронебойной пушкой не возьмешь, столько орденов да медалей навешано! Бьюсь об заклад, в каждом перевесу на килограмм, а то и два. Ты это запиши, запиши!
Все хохочут, тут же импровизируют тост за «вынужденный перевес». В Париж уезжают двадцать человек, на фронт возвращаются сорок, и, кто кого провожает, кто кому больше завидует, не понять. Отсмеявшись со всеми, де Панж продолжает хроники, и по тексту можно судить, как «мы» постепенно отдаляется от него:
«…Ветераны полка, побыв недолго в Москве, скоро поедут во Францию в отпуск на пару недель. В 11 часов мы нанесли визит в военную миссию, где генерал Пети предложил тост в нашу честь. В 18.30 мы прощаемся с ветеранами, которых мы увидим теперь не раньше, чем через несколько месяцев, и отправляемся на вокзал…»
