Шесть серых гусей - Кулонж Анри (список книг .TXT) 📗
— Дай мне тоже, — услышал он умоляющий тонкий голос.
Ларри поднял голову. К нему беззвучно подошла женщина. Ее лицо, обрамленное застиранным платком, было не лишено какого-то равнодушного и усталого соблазна, словно она вынырнула из сумерек только для того, чтобы околдовывать монахов, терзаемых предрассветными демонами. Прежде чем он смог ей помешать, она нагнулась над немудреной снедью, пожирая ее блестящими от вожделения глазами.
— Дай мне что-нибудь, обо мне некому заботиться, — настаивала она.
— Ты смотришь на эту еду так, словно это витрина довоенной кондитерской! Ты что, не видишь, что я сам умираю с голоду и что это солдатский паек? Ты не видишь, что я так же изможден, как паломники, приходившие сюда в Средние века? Тебе известно, что я отнял эту коробку с кинжалом в руке?
Она закрыла глаза, и на лице ее появилось такое же выражение, какое бывает на картинах у скорбящей Богоматери.
— У меня больше нет сил попрошайничать, но я сумею тебя отблагодарить. Если ты дашь мне немного еды, я сделаю тебе все, что ты захочешь.
Ларри возмущенно взмахнул рукой.
— Как ты можешь предлагать мне такое в святом месте, как только что сказал Феличе?! Вы что, все ведете себя как шлюхи?
— А разве у нас есть выбор?.. Знаешь, когда-то я была красивой женщиной и могла бы с высоко поднятой головой ходить в кафе и кондитерские… Ну, дай же мне…
— Ладно, выбирай, но поторопись, я не могу оставлять это у всех на виду, сама понимаешь.
Она внимательно рассматривала этикетки, словно прикидывая энергетическую ценность каждого продукта.
— Пожалуй, я, как и ты, возьму бобы, — сказала она, повеселев. — Конечно, лучше было бы их подогреть, но они сытные сами по себе, а в соусе плавают приличные куски мяса.
Даже не попытавшись поискать вилку, она жадно отправила в рот часть содержимого банки и, прикрыв глаза, словно вспоминая давно забытые ощущения, начала медленно жевать. Позабыв о собственном голоде, он завороженно смотрел, как она ела.
— Ты тоже ешь, — сказала она, встретившись с ним взглядом.
— Ты слишком любезна.
Последовав ее примеру, он отправил остатки консервов прямо в рот и протянул женщине кусок фруктового пирога:
— Десерт.
По ее лицу промелькнуло некое подобие улыбки, и она мгновенно расправилась со сладким.
— Теперь моя очередь ублажать тебя. Сядь поудобнее, — сказала она.
— Что?
— Расстегнись.
Он пожал плечами:
— Ты не мыла голову с самого начала войны, по подбородку у тебя течет соус, поверь, это совсем не аппетитно.
Она удивленно посмотрела на него.
— Какой ты капризный, Джо, — сказала она. — Многие, очень многие остались довольны.
Он как раз отрезал ножом кусок говядины, но при этих словах замер на месте.
— Почему ты называешь меня Джо? — спросил он настороженно.
— Ты неплохо говоришь на итальянском, — насмешливо ответила она, — но если бы ты слышал свое произношение!
Он недовольно поморщился, и женщина поняла, что зашла слишком далеко.
— Давно ты здесь? — спросила она. — Есть у тебя акцент или нет, ты можешь рассказать мне все, мужчины всегда любили мне исповедоваться.
Он колебался. Может быть, пришла пора проверить достоверность придуманной им легенды.
— В аббатство я пришел вчера вечером, — начал Ларри. — Я провел в пути два месяца. Я итальянец, но жил в Соединенных Штатах и вне дома всегда говорил по-английски. Меня призвали, а потом, когда заключили перемирие…
— Знаю, — перебила она. — Я видела на дорогах целые орды людей в лохмотьях, возвращавшихся в родные деревни вместо того, чтобы защищать нас. Многие пытались меня изнасиловать, и кое-кому это удавалось.
— Мне кажется, это было нетрудно, — сказал он.
— Смотря что они мне предлагали. Они жили грабежом, и мне иногда тоже что-то перепадало.
Он не смог сдержать улыбку.
— У меня не было ничего, что я мог бы тебе дать, и мне некуда было идти, — продолжал он. — Аббатство, фотографию которого я в детстве видел в Америке, было моей единственной целью, моей мечтой, недостижимым убежищем. Должно быть, во мне живет дух тех паломников, которые в былые времена укрывались в монастырях на время войн. Ты не поверишь, но вчера, едва добравшись сюда, я поспешил в Райскую лоджию, которую видел снизу, чтобы убедиться, что я наконец добрался туда, куда мечтал.
— И правда, как ты сюда вошел?
— Мне повезло. У ворот стояли несколько монахов, которые разговаривали с жителями Черваро, насколько я понял. Им не разрешали войти потому, что в монастыре слишком много людей и слишком мало пищи. Я был один и сумел проскользнуть мимо…
— Хорошо, что тебя никто не видел на лоджии! Беженцы не имеют права заходить в эту часть монастыря. Мы можем находиться в семинарии и кельях послушников.
— Представь себе, меня видели! Самолет-разведчик, который вчера вечером пролетал так близко от аббатства, что я мог видеть лица двух наблюдавших за нами парней так же ясно, как сейчас вижу тебя.
Она быстрым движением сняла платок, под которым была густая масса черных волос, поддерживаемых гребнями. Свет восходящего солнца освещал ее высокие скулы и придавал чертам оттенок трагизма. «Вот женщина, которую простой солдатский паек смог вернуть к жизни», — подумал Ларри.
— Как тебя зовут? — спросил он.
Она взглянула на него со странной улыбкой:
— Какая разница, если через пять минут ты забудешь мое имя; ты из тех, кто нигде не задерживается, ведь так? Проходишь мимо и исчезаешь…
— Это ты правильно заметила.
— Даже если все кончится плохо, я уверена, что этот завтрак будет твоим последним приятным воспоминанием! — воскликнула она. — А что касается меня, то это был самый лучший завтрак в моей жизни.
— Не преувеличивай…
— Нет, правда.
— Правда то, что в коробке больше ничего не осталось, — прозаически заметил он.
— Ты отобрал ее у солдата? Ты храбрый, надо же.
Он не ответил и поднялся на ноги. Когда она поняла, что он уходит, то вцепилась в него с силой, которой он в ней не предполагал.
— Ты не оставишь меня одну? — умоляюще спросила она.
— Оставлю, — ответил он.
Шум, доносившийся со стороны семинарии, усиливался по мере того, как светало.
— Пойду немного посплю, — заявил он. — Этой ночью я вызвался сходить за водой, чтобы меня потом не выгнали, и очень устал.
— Останься здесь! — воскликнула она. — Я подежурю около тебя, разбужу, если хочешь…
— Я не хочу, чтобы обо мне заботились, — буркнул он.
Она умоляюще взглянула на него и, когда он встал, снова на нем повисла. Он грубо оттолкнул ее и почти бегом удалился. За спиной раздался ее протяжный стон. Перед ним раскинулось самое прекрасное сооружение, какое он когда-либо видел: монастырский дворик, удивительный в своей стройности, над которым, как на картине Джотто, еще сияло несколько звезд. Подходя к колокольне, он заметил в стене слева углубление, похожее на нишу, в которой можно было укрыться от ветра. Завернувшись в плащ, он опустился на холодную землю и тотчас же забылся тяжелым сном.
Он шел по бесконечным, вымощенным мрамором галереям, висевшим над пустотой. Они все время поворачивали под прямым углом, и ему казалось, что он блуждает в лабиринте, не имеющем выхода. Многократно повторявшееся приглушенное эхо его шагов неотступно сопровождало его, и ему казалось, что вот уже много месяцев он идет и идет, не останавливаясь даже во сне. Поэтому, проснувшись от холода, Ларри очень удивился тому, что лежит у стены, а не бредет неизвестно куда.
Он с трудом встал на ноги. Хотя солнце еще не показывалось, было почти совсем светло — значит, он спал не так уж долго. Он чувствовал себя продрогшим и разбитым и мучился от жестоких болей в желудке. Еле передвигая ноги, он добрался до первого двора. Большинство беженцев еще спали, укрывшись от ветра под колоннадами, собравшись в кружки семьями, а иногда, как он успел заметить за прошедшие сутки, и целыми деревнями. В центре некоторых групп лежали нищенские запасы пищи, которые защищали, как сокровище: ветчина, связки лука, банки с маслинами. Некоторые семьи варили на жаровнях ячменный кофе и всякие отвары, один запах которых (так много он выпил их за два месяца) вызывал у него тошноту. На колоннадах дворика стояли маленькие переносные алтари, украшенные целлулоидными цветами, как на улицах Неаполя. Женщины, с которой говорил ночью, нигде не было, да он и не узнал бы ее. В его воображении она представала сейчас в образе какой-то неистовой горгоны, постаревшей Домитиллы, изможденной страданиями, которая, как ночная хищная птица, должно быть, спала сейчас, забившись в какой-нибудь дальний угол подальше от толпы. Неподалеку от входа в большую трапезную послышался шум ссоры, моментально переросшей в настоящую драку.
