Осужден пожизненно - Кларк Маркус (читаем книги онлайн txt) 📗
Норт в это время сражался с департаментом, ведавшим делами каторжников, добиваясь возмездия за смерть Керкленда, и, став жертвой «чернильных душ», отсылавших его из одного места в другое, встречал то холодность, то чопорное презрение. Руфус Доуз, прождав его целое утро, уже устыдился своей просьбы, но тут в его камеру почтительно проводили врачевателя душ мистера Микина.
Глава 48
УТЕШЕНИЯ РЕЛИГИИ
– Ну что, друг мой, – вкрадчиво сказал Микин, – вы, кажется хотели видеть меня?
– Я просил позвать капеллана, – буркнул Доуз, все больше злясь на себя за свой порыв.
– Я и есть капеллан, – с достоинством ответил Микин, как будто желая сказать: «Я вам не Норт в гороховом пиджаке, то и дело прикладывающийся к бутылке, а добропорядочный священник, друг самого епископа!»
– Я думал, что мистер Норт…
– Мистер Норт уехал, сэр, – сухо ответил Микин, – но я выслушаю вас. Констебль, не уходите, подождите меня за дверями.
Руфус Доуз подвинулся на деревянной скамье и, прислонив к стене камеры еще саднящую спину, горько усмехнулся.
– Можете не бояться, сэр, я вам ничего не сделаю, – сказал он. – Мне просто хотелось поговорить.
– Читаете ли вы Библию, Доуз? – спросил Микин. – Думаю, что вам полезнее будет почитать Библию, чем «просто поговорить». Смиряйте себя молитвой.
– Библию я читал, – сказал Доуз, продолжая сидеть откинувшись и наблюдая за посетителем.
– Но смирило ли это гордыню вашу? Понимаете ли вы бесконечное милосердие господа, который жалеет даже самых отъявленных грешников?
Арестант сделал нетерпеливое движение. Значит, ему снова предстоит слушать набившие оскомину тошнотворные и пустые слова о благонравии. Он просил хлеба, а ему, как всегда, подали камень.
– Мистер Микин, а вы верите, что бог существует?
– Заблудшая душа! Хотите оскорбить духовного наставника таким вопросом?
– Если бог существует, то он должен обрушить страшную кару на голову тех, кто так издевается здесь над людьми.
– Арестант! Я не желаю слушать ваши кощунственные речи! Не добавляйте богохульство к прочим вашим грехам. Боюсь, что при вашем нынешнем состоянии наша беседа более чем бесполезна. Я отмечу в вашей Библии места, которые хорошо бы вам прочитать теперь и выучить наизусть. Хэйлс, запирайте дверь!
И «духовный врачеватель» с поклоном удалился.
У Руфуса Доуза защемило сердце. Значит, Норт уехал! Единственный человек, у которого было что-то живое в душе, покинул его. Единственный человек, который решился пожать его мозолистую и окровавленную руку, уехал. Повернувшись, он увидел сквозь открытое и незарешеченное окно суровые дали Порт-Артура – особенности его местоположения делали решетки излишними – изумительную по своей красоте бухту, гладкую как стекло и сверкающую в лучах вечернего солнца, длинный мол, а на нем партии кандальников, каждая из которых была одета в свой цвет. Он услышал за тихим рокотом воли и шорохом деревьев беспрестанное звяканье цепей и стук молотов. Неужели он будет похоронен в этом выбеленном солнцем склепе, скрытом от глаз людей и самого господа бога?
Появление Хэйлса прервало его размышления.
– Вот тебе книга, – сказал тот, ухмыляясь. – Ее прислал пастор.
Руфус Доуз взял Библию и, положив ее па колено, заглянул в страницы, заложенные полосками бумаги. Таких страниц было три или четыре, на них около двадцати отмеченных текстов.
– Пастор сказал, что придет завтра и выслушает тебя, и велел не пачкать книгу – «Не пачкать книгу»! И он «выслушает» меня! Должно быть, Микин спутал меня с учеником приходской школы.
Полная неспособность капеллана понять его показалась Руфусу смешной и нелепой. Он стал просматривать отмеченные тексты: благочестивый Микин в своей непроходимой тупости выбрал те места, где пророк Исайя обрушивает проклятия на головы своих врагов, забывших веру, где апостолы и евангелисты грозят божьей карой идолопоклонникам. И эти тщательно отобранные тексты были преподнесены Доузу в качестве утешения! И эти слова, в которые Микин верил, грубо вырванные из общего текста, а потому лишенные как поэзии, так и смысла, невежественной рукой капеллана были брошены в лицо страдающему грешнику. Несчастный, искавший в Библии мира и утешения находил в ней только обещания «адских мук», пророчества о «негаснущем огне», «кипящей сере» и «бездонной пропасти», из которой «дым его мучений» будет подниматься к небу во веки вечные. Перед его глазами не предстал образ кроткого спасителя с рукой, простертой, чтобы утешить, со взглядом, полным неизбывной жалости, – спасителя, который умирает на кресте, чтобы даровать грешникам надежду и научить их человеколюбию. Почтенный фарисей, посланный к нему, чтобы рассказать о том, как человечество искупило первородный грех любовью, в действительности проповедовал только тот жестокий закон, чья варварская сила послала на Голгофу Иисуса из Назарета.
Обескураженный столь неожиданным крахом его надежд и упований, он уронил книгу на пол. «Неужели в этой жизни и в будущей меня не ждет ничего, кроме мук?» – дрожа, простонал он и глянул на свою правую руку, и ему почудилось будто это не его рука, будто отмечена она неким отличием. «Он так бы не поступил! Он не обрушил бы на меня эти свирепые кары, эти угрозы ада и смерти. Он назвал меня братом!» И, обуреваемый жалостью к себе и любовью к человеку, обратившему к нему слова привета, он, раскачиваясь из стороны в сторону, ласкал и гладил руку, которую оросила слеза капеллана.
На следующее утро Микин застал своего ученика еще более угрюмым, чем прежде.
– Ну как, изучили эти тексты, мой милый? – весело спросил он, стараясь не сердиться на грубияна, которого он пытался приобщить к религии. Руфус Доуз указал ногой на Библию, со вчерашнего дня валявшуюся на полу.
– Не изучили? Почему же?
– Я не хочу учить такие слова. Лучше забыть их раз и навсегда.
– Забыть их! Голубчик, да ведь я… Охваченный внезапным гневом, Руфус Доуз вскочил и, указав Микину на дверь жестом, исполненным достоинства, неожиданным для человека, закованного в цепи и растоптанного, воскликнул:
– Что вы знаете о чувствах таких, как я! Возьмите вашу книгу и убирайтесь. Я хотел видеть другого священника, а не вас. Уходите!
Микин, хотя и старался придать своей персоне ореол святости, вдруг почувствовал, что вся его кротость исчезла вместе с прочими его добродетелями. Они стояли друг против друга, как два обычных человека, и хлипкий проповедник, спасовав перед мужественным гневом грешного каторжника, поднял свою Библию и пятясь вышел из камеры.
– Этот Доуз очень наглый тип, – сказал Берджесу оскорбленный капеллан. – Сегодня он дерзко говорил со мной, я бы даже сказал – свирепо.
– Вот как? – удивился Берджес – Видно, он слишком долго отдыхал. Завтра я пошлю его на работу.
– Это хорошо, – сказал Микин, – ему полезно заняться чем-нибудь.
Глава 49
ЕСТЕСТВЕННАЯ ТЮРЬМА
«Заняться» в Порт-Артуре можно было земледельческими работами, работой на верфи, кожевенным делом. Вместе с другими кандальниками Доуз перетаскивал бревна из лесу и сваливал их в гавани. Это было нелегко: давление бревна на плечо, как подсчитал один смышленый любитель математики, равнялось в среднем 125 фунтам. Кандальники были одеты в желтые куртки, и для устрашения остальных на видных местах их одежды было проштамповано «Преступник».
Вот как он жил. В летнее время он вставал в половине шестого утра и работал до шести вечера, на завтрак ему отводили три четверти часа и час на обед. Раз в неделю он получал чистую рубашку и раз в две недели – свежие носки. Если он заболевал, он мог доложить об этом лекарю. Если он хотел написать письмо, он должен был испросить позволение коменданта и послать письмо незапечатанным через этого наместника господня, который имел право по своему усмотрению задержать письмо.
Даже если приказ казался арестанту несправедливым, он был «обязан немедленно его выполнить, но затем он мог, если считал это нужным, подать жалобу коменданту». При подаче жалобы на офицера или констебля арестанту было строжайше предписано «соблюдать почтительность в словах и выражениях». Каторжник отвечал только за целость своих цепей, в остальном он полностью зависел от воли надзирателей. Надзиратели могли в любое время появиться в камере и устроить обыск, за свои действия они отвечали только перёд комендантом, а комендант – перед губернатором, то есть, иначе говоря, ни перед кем, кроме бога и собственной совести. Юрисдикция коменданта распространялась на весь Тасманийский полуостров с его островами и водами в радиусе трех миль; правда, комендант был обязан посылать отчеты в административное управление, но, в сущности, он пользовался неограниченной властью.
