Свирепая справедливость - Смит Уилбур (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
– Для нас обоих есть только одно лечение, – сказала Магда. – Оно состоит из трех частей. – И помогла Питеру встать с койки, словно он старик.
Он нарочито преувеличивал свои страдания, чтобы развеселить ее. Смех Магды звучал чуть хрипло, но голос стал чище и сильней, и на палубу она его вела, почти не обращая внимания на собственные ушибы. Она восстанавливалась, как молодая, превосходно подготовленная породистая лошадь.
Они прыгнули с трамплина на корме яхты и поплавали.
– Помогает, – признался Питер, когда теплая соленая вода смягчила ломоту в теле. Они, оба нагишом, поплыли рядом, сперва медленно, потом быстрее, перейдя от спокойных гребков к размашистым, доплыли до рифа и там остановились, тяжело дыша от усталости.
– Лучше? – спросила Магда. Ее волосы плавали вокруг, как стебли прекрасного водяного растения.
– Гораздо лучше.
– Плывем обратно: я тебя перегоню.
Они добрались до яхты одновременно и пошли в кубрик, смеясь, тяжело дыша и разбрызгивая воду. Но, когда Питер потянулся к ней, она позволила только легкую ласку и отстранилась.
– Вторая фаза лечения.
Магда по-прежнему нагишом хлопотала на кухне, повязав цветастый передник, который прикрыл темный кровоподтек на животе.
– Никогда не думал, что передник может быть таким завлекательным.
– Тебе положено готовить кофе, – укорила она и игриво толкнула Питера ягодицами.
Магда приготовила золотистый мягкий омлет, и они съели его на залитой солнцем палубе. Пассат гнал по небу стаи пушистых серебряных облаков, и в прогалинах между ними небо казалось особенно ярко-синим.
Завтракали с огромным аппетитом: яркое новое утро, казалось, прогнало обреченность, охватившую их накануне. Никому не хотелось нарушать это новое настроение, и Питер с Магдой болтали какой-то пустяковый вздор, восхищались красотой дня и бросали чайкам крошки хлеба, как дети на пикнике.
Наконец Магда села ему на колени и притворилась, что считает пульс.
– Пациенту гораздо лучше, – заявила она. – Вероятно, он достаточно силен, чтобы выдержать третью фазу лечения.
– А что это за фаза? – спросил он.
– Питер, cheri, ты, конечно, англичанин, но не настолько же туп? – И она поерзала у него на коленях.
Они любили друг друга в теплом солнечном свете, на одном из надувных матрасов, и ветер гладил их тела невидимыми пальцами.
Началось с подшучивания и смеха, легких вздохов открытия заново, радостного и одобрительного шепота – а потом все изменилось, налилось почти невыносимым напряжением, шквал чувств унес все гадкое, безобразное, все сомнения. Поток подхватил их и понес, беспомощных, в неведомые измерения, откуда нет пути назад. Все остальное казалось несуществующим.
– Я люблю тебя! – вскрикивала она, будто отрицая все, что ей пришлось сделать. – Люблю тебя одного! – Этот крик рвался из самой глубины души.
Им потребовалось очень много времени, чтобы вернуться издалека, вновь стать двумя отдельными людьми. Но вот это наконец произошло – и оба почувствовали, что никогда уже не смогут разъединиться полностью. Их единство было куда значительнее, чем простое единство двух тел. Это знание отрезвило их и в то же время придало новые силы, вызвало величайший подъем. Они не могли выразить это словами, просто знали.
Они спустили с кормы большую надувную шлюпку «Эйвон С 650», подплыли к берегу, вытянули свое резиновое суденышко за границу воды и привязали к стволу пальмы.
И, держась за руки, пошли в глубь острова, пробираясь между птичьими гнездами, устроенными в земле. Здесь, в одной большой колонии, занимавшей большую часть двадцатиакрового острова, гнездились с полдесятка разновидностей птиц. Яйца были самые разнообразные: от больших, с гусиное, холодно-синих до мелких, с куриное, пестрых, с произвольным, не повторяющимся пятнистым рисунком. Птенцы попадались либо уродливые, с телами, словно обваренными кипятком, либо симпатяшки, как в мультфильмах Уолта Диснея. Остров заполнял непрерывный шорох тысяч крыльев и крики и писк дерущихся и спаривающихся птиц.
Магда знала зоологические названия каждого вида, район его обитания, повадки, а также шансы на гибель или выживание в изменчивой экосистеме океанов.
Питер терпеливо слушал, чувствуя, что за этим лепетом и деланной веселостью скрывается желание подготовиться к ответу на обвинения, которые он предъявил ей.
В конце острова одиноко рос большой бальзамический тополь, его густая зеленая крона широко раскинулась над белым песком. Солнце теперь светило нестерпимо ярко, жара и влажность окутывали их, как шерстяным одеялом, которое окунули в кипяток.
Питер и Магда с благодарностью устремились в тень тополя, сели бок о бок на песок и стали смотреть через спокойные воды лагуны на очертания главного острова в пяти милях от них. С такого расстояния и под таким углом не было видно ни зданий, ни причала, и у Питера возникла иллюзия первобытного рая, где они одни: первый мужчина и первая женщина – на свежей и невинной земле.
Но первые же слова Магды разрушили эту иллюзию.
– Кто приказал тебе убить меня, Питер? Как был отдан этот приказ? Я должна знать, прежде чем расскажу тебе о себе.
– Никто, – ответил он.
– Никто? Не было послания вроде того, в котором тебе приказали убить Паркера?
– Нет.
– А сам Паркер или Колин Нобл? Они не приказывали этого? Не предлагали?
– Паркер подчеркнуто приказал мне не делать этого. Тебя нельзя трогать, пока тебе не будет предъявлено обвинение.
– Это было твое собственное решение? – настаивала она.
– Это был мой долг.
– Отомстить за дочь?
Питер заколебался, не желая говорить, но потом откровенно признался:
– Да, это главное. Мелисса-Джейн. Но я также считал своим долгом уничтожить зло, которое способно угнать «ноль семь ноль», похитить и убить Аарона Альтмана и искалечить мою дочь.
– Калиф все о нас знает. Понимает нас лучше, чем мы сами себя понимаем. Я не трусиха, Питер, но сейчас я по-настоящему боюсь.
– Страх – его главное оружие, – согласился Питер, и Магда молча придвинулась, приглашая его к физическому контакту. Он положил руку на ее голые загорелые плечи, и она легко прислонилась к нему.
– Все, что ты говорил обо мне вчера вечером, правда, вот только выводы и заключения неверны. Смерть папы, одинокие годы в чужих семьях... я помню, как ночами лежала без сна и пыталась одеялом заглушить звуки рыданий. Возвращение в Польшу... да, это было, и школа в Одессе – все было. Когда-нибудь я расскажу тебе об Одессе, если захочешь...
– Вряд ли, – сказал он.
– Наверно, это мудрое решение; хочешь услышать о возвращении в Париж?
– Только если это необходимо.
– Хорошо, Питер. Были мужчины. Для этого меня выбрали и учили. Да, были... – Она замолчала, взяла его лицо в ладони, повернула, чтобы посмотреть ему в глаза. – Это как-то меняет наши отношения?
– Я люблю тебя, – твердо ответил он.
Магда долго смотрела ему в глаза, выискивая признаки обмана, но ничего не обнаружила.
– Да. Это так. Ты говоришь правду. – Она с облегчением вздохнула, прижалась головой к его плечу и заговорила – негромко, с легким акцентом, изредка ошибаясь в построении фраз. – Мне не нравились мужчины, Питер. Я думаю, именно поэтому я выбрала Аарона Альтмана. Один мужчина – да, тогда я могла уважать себя... – Она слегка пожала плечами. – Я выбрала Аарона, и Москва согласилась. Ты правильно сказал – это была трудная работа. Вначале я должна была завоевать его уважение. Прежде он не уважал женщин. Я доказала ему, что с любой работой, которую он мне поручал, справляюсь не хуже мужчин. А когда завоевала уважение, последовало все остальное... – Она помолчала и негромко рассмеялась. – Жизнь выкидывает забавные штуки. Вначале я обнаружила, что он мне нравится, потом научилась уважать его. Он был большой уродливый бык, но сила и власть... Огромная сила и власть, как космическая сила... они стали смыслом моего существования. – Магда подняла голову и коснулась щеки Питера губами. – Нет, Питер. Я так и не полюбила его. Я благоговела перед ним, как первобытный дикарь благоговеет перед молнией и громом. Именно так. Барон заполнил мою жизнь – больше, чем отец, больше, чем учитель. Как бог. И все же меньше, гораздо меньше, чем любимый. Он был жесток и силен. Он не мог любить, только насиловал, покрывал, как бык. – Она замолчала и серьезно посмотрела на него. – Ты понимаешь, Питер? Может, я плохо объясняю?
