Похождения Хаджи–Бабы из Исфагана - Мориер Джеймс Джастин (книги без регистрации .TXT) 📗

Встретив и здесь неудачу, мы разбежались по городу искать нашего злодея, чтобы истреблением его восстановить помрачённый им блеск Мухаммедова закона. Но дружок не дожидался нашего посещения и ушёл из города, когда мы были у хладнокровного правителя.

Я слишком далеко зашёл вперёд при этом случае и уже не мог опять сделаться равнодушным к пользам веры, как после турецкой палочной бани. Хотя правитель явно негодовал на меня за этот последний подвиг, но уважение жителей, видевших во мне опору ислама и защитника прав их совести, щедро вознаградило меня за его немилость. Столица представлялась моему воображению единственным приличным для меня поприщем, и я вознамерился перенесть туда своё предприимчивое усердие. Я отправился в Кум, чтобы стяжать себе одобрение и покровительство муджтехида. Приобретённая мною слава в преследовании неверных заменила в глазах его десятилетний срок молитв и поста, необходимый для заслужения его милости. Он принял меня весьма ласково и причислил к разряду любимейших и надёжнейших учеников своих. Я вдруг напитался его ожесточением против суфиев, и он сам признал меня чрезвычайно способным действовать по его видам в столице, которую почитал скопищем этих безбожников. По первому со стороны моей предложению святой муж охотно взялся отрекомендовать меня тегеранским улемам и знатным при дворе вельможам и простился со мною со слезами на глазах, убеждая меня не ослабевать в моём усердии к вере, искоренять терн заблуждения и деятельно побивать каменьем вольнодумцев.

Хотя я не считаю себя «отцом невежества», то есть ослом, но должен признаться, что надежда на скорый и блистательный успех в столице жестоко меня обманула. Сначала на каждом почти шагу встречал я непреодолимые трудности. Все важные места были заняты; соперников нашёл я пропасть, и они лучше меня знали пути, ведущие к почестям и отличию. Я увидел себя в необходимости начать ходатайство обыкновенным порядком, то есть являться ежедневно поутру к своим покровителям с поклоном и покорно стоять перед ними в толпе прочих искателей. Но когда мулла-баши удостоил меня приглашения сидеть в его меджлисе, тогда многие стали обращать на меня внимание и мало-помалу сделался я известным верховному везиру, главному казначею, государственному секретарю и другим сановникам. Вследствие этого из утренних поклонщиков я поступил в число вечерних собеседников; бывал у этих вельмож в дружеских собраниях и имел в них свой голос, когда разговор касался умовении семи членов или превосходства персов перед неверными. За всем тем, я был только бедный мулла и, невзирая на личные мои заслуги, вероятно, долго ещё валялся бы в пыли забвения, если бы один счастливый случай не подоспел на помощь. Верховный везир совершал у себя в доме обряд поминания кончины имама Хусейна. Я пел у него молебен и читал проповедь, от которой он прослезился. Едва только везир начал плакать, государственный секретарь и прочие, бывшие на молебне чиновники, которые прежде зевали во весь рот, вдруг нашли речь мою несравненною и, прославляя наперехват мои дарования, кончили тем, что Казий Бейзави и Замахшари [128] были в сравнении со мною – ослы!

С тех пор верховный везир получил высокое обо мне понятие, Через него я добыл все те места, при которых и вы меня застали. К сожалению, я слишком много понадеялся на соучастие в судьбе моей тех, которые покровительствовали мне единственно из необходимости казаться усердными сынами веры. Вы видели, что, когда шах прогневался, тот же самый везир первый выдал меня на жертву, и я теперь влекусь в родимый город без бороды и без копейки.

Глава XIX

Сделка между двумя плутами. Вор обманут вором. Наказание

Кончив повествование, мулла Надан долго ещё рассуждал со мною о непостоянстве судьбы человеческой и надеждах своих на счастливую перемену в бедственном его положении. Он сперва думал отказаться от духовного звания и поступить в купцы; но потом решился остаться муллою впредь до нового распоряжения. Он имел в виду прослыть мучеником за веру, зная, что и этим путём иногда достигают на свете до почестей и богатства.

Одинакие обстоятельства, непринуждённый разговор, любезность Надана и моя собственная откровенность положили в нас основания сердечной обоюдной любви, и мы поклялись быть всегда друзьями, несмотря на судьбу и её коварство. Мы почти радовались случившемуся с нами несчастию по тому поводу, что оно дозволило нам узнать покороче друг друга и сблизило два сердца, созданные любить и уважать себя взаимно. В излиянии нелицемерных чувств я спросил моего товарища:

– Что ж вы теперь предполагаете делать? Хотите ли сопутствовать мне до Багдада или же останетесь в Персии и будете высматривать, откуда дует ветер?

– Мне хочется воротиться на родину, в Хамадан, где отец мой пользуется значением и может пособить мне разными средствами, – отвечал он. – Конец концов, шах не сумасшедший и знает, что неверные – сор, щепа, которою черти подгнещают огонь в аду! Чтоб приобресть любовь и признательность христианских купцов, он счёл за нужное наказать меня в пример прочим; но ислам восторжествует, и сам шах не осмелится долее преследовать человека, в котором народ обожает красу благочестия. Через отца я надеюсь выхлопотать позволение возвратиться в Тегеран и быть допущенным к прежним местам. Иншаллах! дела мои пойдут ещё хорошо. Но в таком случае вы опять будете мне нужны, чтобы выдавать замуж моих невест. Я вам советую остаться в Хамадане и подождать, пока мои дела устроятся.

– Это невозможно! – возразил я. – Платье муллы-баши и конь главноуправляющего благочинием лежат камнем на моём сердце. По этим приметам меня легко откроют и четвертями моего тела украсят все тегеранские ворота. Мне, видно, суждено уходить за границу, и я не в состоянии бороться с предопределением.

При этих словах удачная мысль промелькнула в моей голове – поделиться с Наданом частью моей добычи, чтобы вовлечь его некоторым образом в сообщество со мною и принудить к молчанию. Я предложил ему десять туманов, которые он принял с радостью и обещал уплатить мне при первой возможности; но, спрятав деньги за пазуху, он опять стал убеждать меня не разлучаться с ним, верным своим приятелем.

– Куда хотите вы ехать? – примолвил он. – До границы неблизко и не так легко добраться, как вы полагаете. Как только насакчи-баши спохватится, что у него спровадили любимого туркменца, он непременно разошлёт поимщиков во все стороны, и они вдруг вас отыщут. В этом платье и на таком коне вы лицо заметное: всяк укажет дорогу, куда вы поехали. Послушайтесь меня: я могу доставить вам безопасное убежище, где вы пробудете, пока не пройдёт гроза; а потом мы оба выступим в свет смелее и почтеннее прежнего. У моего отца есть деревня поблизости Хамадана. Ступайте туда и сидите покойно под именем нашего, например, служителя. Лошадь и платье ваше мы осторожно спустим с рук: тогда и сам отец благочиния не отыщет вашего следа. Подумайте, что Хамадан недалеко: если возьмёте меня с собою на коне, то, выехав в полночь, мы поспеем туда чуть свет, тогда как до турецкой границы вам предстоит более пятнадцати дней пути.

Этот дружеский совет сообщил моим понятиям совершенно другое направление. Рассуждения Надана мне показались основательными. В самом деле, пути той страны были мне вовсе не известны. Я мог легко заблудиться; расспрашивая же у поселян о дороге, проложил бы за собою тропу, по которой сыщики тотчас настигли бы меня. Поэтому я предпочёл скорее ввериться доброму приятелю, чем стремиться наобум, быть может, прямо чёрту в когти.

Уснув несколько часов, мы пустились в дорогу около полуночи и ехали до самого рассвета. Поднявшись на возвышение, с которого уже виден был Хамадан, мы остановились, чтобы сообразить план дальнейших действий. По некоторому рассуждению, товарищ мой сказал:

– Знаете ли, что делать? Видите эти строения влево – Это Гуразабад, деревня моего отца, муллы Ибн-Муарреса. Но вам нельзя показываться там в таком богатом платье: конь, седло и узда ваши породят в поселянах подозрение, тем более, что вы будете иметь вид вельможи, а приедете без слуг, без поезда. Всяк подумает, что вы убили где-нибудь путешественника и похитили его собственность, с которою укрываетесь. Хотя и скажете, что принадлежите моему отцу, но когда молва пронесётся о пропаже туркменца насакчи-баши, то сами мужики готовы будут навесть на вас поимщиков. Скорее сделайте так: дайте мне своего коня и платье – я поеду с ними в город. Таким образом, и вы устраните от себя подозрение, и я прилично явлюсь к родным. Весть о моём приключении, вероятно, скоро дойдёт до их сведения; она огорчит их и может обесславить во мнении народа. Но, видя, что я воротился домой на пышном коне, с великолепною сбруею, в прекрасном плаще и с кашмирскими шалями на поясе и голове, многие станут сомневаться в истине рассказываемого и будут ещё кланяться мне и искать моей дружбы. При пособии этих вещей, которые прольют отраду в сердца моих родителей, нетрудно мне будет представить всё событие в выгодном для меня виде и восстановить доброе имя. Через несколько дней я придумаю благовидный предлог, продам лошадь и вещи и вручу вам наличные деньги.