Один на дороге - Михайлов Владимир Дмитриевич (библиотека книг .txt) 📗
Можно свернуть самокрутку или (как я в свое время) набить махрой дешевую трубку, прикурить от прутика или уголька и бездумно глядеть в огонь, ощущая ту полноту счастья, радость существования, которую, наверное, ощущают растения, когда после пасмурной холодной погоды вдруг появляется солнце и соки убыстряют бег. Оружие, составленное в пирамиды поодаль (металлу вредно оттаивать), потихоньку покрывается снегом, время от времени дневальный смахивает его, мечтая о минуте, когда сменят и он займет освободившееся место у огня. Агитатор читает вслух газету, ты лениво слушаешь, и тебе кажется, что все в мире должно быть в порядке, потому что здесь горит костер, портянки уже почти совсем просохли, и махорка сегодня вкусна до невозможности…
Костер; камин, конечно, совсем не то, но в нем тоже горит огонь, а огонь – это эмоция, тогда как центральное отопление – всего лишь технология. Огонь общается с тобой, потрескивая древами, – это его слова, – и прикасается теплом к коже, будто прося внимания, а радиаторы лишь нагревают воздух, они – словно витамины в таблетках, которые, сколько их ни будь напихано в один маленький шарик, не заменят живого помидора или яблока; есть разница, общаешься ли ты с природой, с естеством – или с производными НТР.
Природа по сути своей тепла и исполнена любви, – и когда в мыслях моих возникло это слово, я приподнял руку и коснулся руки Ольги, коснулся мягко, как огонь издалека, словно один из нас был костром, а другому надо было согреться – или сгореть.
– О чем ты думал? – спросила она прозрачным, отрешенным голосом.
– Я не думал. Вспоминал. – Меня не удивило это внезапное «ты»; время его настало, как только мы переступили порог дома, где оказались вдвоем, а весь мир остался где-то в стороне.
– Больше не вспоминай, – медленно проговорила она. – Прошлое кончилось. Его больше нет. Я только что попрощалась с ним. Есть только будущее. Оно рождается в этом вот огне. Завтра. Через год. Через десять. Я вижу его ясно…
– Что же ты видишь через год?
Она глянула на меня чуть прищуренными глазами; щека ее, освещенная огнем, была тугой и розовой, блики играли на лице, и казалось, что она улыбается, но она была серьезной.
– Там все хорошо. Меня заботит не то, что будет через год, а завтра. Беспокоит…
– Что именно? Я думал, мне только кажется, что ты вдруг загрустила…
Я боялся, что она ответит невыразительным: «Да нет… ничего…», после которого разговор сам собой угаснет, потому что невозможно оживить его назойливыми: «Нет, все-таки… Я же вижу…» Но Ольга ответила иначе:
– Не знаю… Как будто бы и не из-за чего, но… Только, пожалуйста, не надо потом говорить о женской мнительности, подозрительности, неуравновешенности – одним словом, обо всем, что говорят в таких случаях, чтобы только не признать, что мы обладаем более точной интуицией. Мужчины, разумеется, считают себя горячими сторонниками рассудительности и логики.
– Если это обо мне, – сказал я, – то к интуиции я отношусь с великим уважением.
– Женщины очень часто интуитивно отличают правду от лжи…
– Значит, настроение тебе испортила интуиция?
– Наверное…
– Что же она тебе подсказала?
– Ты ведь серьезный человек, – сказала Ольга, – и относишься ко мне серьезно… Только не говори: «Мы знакомы лишь пару дней», и так далее. Можно быть знакомым с человеком десятки лет и относиться к нему никак.
– Ты права, – ответил я негромко. – Да и что удивительного в том, что я отношусь к тебе серьезно? Но вот ты? Для меня очень важно знать, как относятся ко мне, как и – почему, то есть насколько это серьезно.
– Груз прожитых лет давит на тебя? – спросила она не без иронии. – Комплекс неполноценности – разве это возрастная болезнь? Как я отношусь к тебе – чтобы судить об этом, ты знаешь достаточно. Я ведь здесь! Почему? Для начала – ну, хотя бы потому, что тебе со мной лучше, чем без меня. Я тебе нужна. А для нас многое начинается именно с желания, с потребности быть нужной. Только не воображай, что такое чувство было присуще лишь эпохе неравенства. Равенство – не подобие, это разные вещи, и сегодня} как и всегда, мы будем думать, чувствовать и оценивать по-своему… Надолго ли? Откуда я знаю? Ни я, ни ты и ни одна цыганка этого не предскажет. Месяц. Год. Десять лет… Но разве прожить такой год – мало? Нет, погоди, – сказала она громче, заметив, что я собираюсь заговорить, – я хочу ответить и на тот вопрос, который ты не задал, но который вертится у тебя на языке: не слишком ли я легкомысленна, не стремлюсь ли к удовольствиям, и все такое прочее. Конечно, стремлюсь, как и любой человек… То, о,чем ты, наверное, подумал в первую очередь, для меня не самое главное, хотя и не последнее; ради этого я не стала бы… во всяком случае, соблюла бы приличия. Если бы все проблемы решались в наши дни так легко, как эта…
Что-то кольнуло меня при этих ее словах, и я снова попытался перебить ее – и вновь мне не было позволено.
– Знаешь, я просто почувствовала, что ты – человек, которому я нужна не только по этой причине, – ты, кстати, сам еще и не знаешь, нужна ли я тебе именно так, – я тебе нужна всерьез. А таких людей, которым ты нужна всерьез, и которые чем-то нужны тебе, пусть ты еще и не знаешь, чем, но чувствуешь, что нужны, – таких встречаешь не каждый день и не каждый год, а встретив, не думаешь, насколько прилично или неприлично подойти к ним и, используя это самое равенство, сказать: не проходите мимо, вот я, здесь! Понял?
– Не совсем, – сказал я. – Если ты так хорошо почувствовала все с самого начала, как же ты могла сбежать куда-то, чтобы только случайность помогла нам встретиться во второй раз? Сбежать из-за какой-то ложной обиды…
Она расхохоталась, звонко и неожиданно, так что мне тоже захотелось смеяться, неизвестно чему.
– Господи! – проговорила она сквозь смех. – Мужчины, повелители мира, проницательные создания! Значит, ты действительно думаешь, что я сбежала и провела ночь где попало?
– То есть…
– Нет, это чудесно, это просто неподражаемо! И ты – прелесть. Столько времени терпел… Я-то решила, что ты сразу догадался!
– О чем?
Наверно, выглядел я в этот миг глуповато, потому что Ольга расхохоталась снова.
