Призраки бизонов. Американские писатели о Дальнем Западе - Линдсей Вэчел (бесплатные полные книги .TXT) 📗

— Не может человек на части разорваться, — вздумалось мне вмешаться в разговор. — Долина-то вон какая большая…

Джил ухмыльнулся, давая понять, что на этот раз пинка заслужил я.

— Ну, знаешь, можно и не разрываясь побывать, где нужно, не будь ты Ризли, — заметил Уайндер и посмотрел на меня так, что мне захотелось заехать ему в рожу.

— Ризли — хороший человек, — сказал Дэвис, — и хороший шериф.

— Вы вроде Тайлера и проповедника — все у вас хорошие! Только что мы с них имеем, с ваших хороших людей? Тысяча голов скота пропала, человек убит — вот что мы с них имеем. Нет, видно, самим действовать надо. Чтоб скоро и споро было. Расправимся без всякой там писанины, и вся недолга!

Руки Дэвиса лежали на столе перед ним, он вытянул узловатые пальцы, сложил кончиками вместе и уставился на них, ничего не ответив Уайндеру.

— Все одно, что чугунка — кровопийца ненасытная, — сказал Уайндер, яростным взглядом обводя всех нас троих: мол, только пикните что-нибудь против! — И закон на их стороне, и действуют они по закону, будьте уверены. А людей, скажете, не гробили? Да сколько угодно, будьте покойны. На каждую шпалу, которую эти гады положили под свои рельсы, почитай, по покойнику приходится. И еще ограбили народ — от Сент-Луиса до Фриско человеку не осталось возможности честным трудом деньги заработать. И ради чего? Да чтоб какие-то расфуфыренные толстозадые белоручки, которые и лошадьми-то править не умеют, могли разъезжать по всей стране и загребать в Калифорнии все, что под руку попадется! Грабить, как они грабят на Востоке уж сто с лишним лет! Вот ради чего! А ведь закон на их стороне. Еще тогда нашему брату надо было не зевать, а брать закон в свои руки. Господи, да я индейца, например, на дух не переношу, но если его с железнодорожником сравнить, так он цветок благоуханный. Чтоб у нас в стране порядочные люди могли жить, нам нужно было помогать индейцам разорять железные дороги. Ей-богу, нужно было. А закон? Да чем это не тот закон, по которому вы удерживаете нас здесь, — тот самый закон, который даст убийце достаточно времени, чтобы уйти и замести следы, а потом поможет ему найти оправдание в ваших судебных книжках. Шел бы ты, знаешь куда, со своим отрядом и всей этой канителью! Я говорю, надо выступать, пока мы не остыли, а эти недавно понаехавшие хлыщи с заячьими душонками не оробели окончательно, иначе придется нам снова сесть слушать, как судья Тайлер разливается о законе и порядке и прочем вздоре! Нет уж, хватит с меня! — Он сплюнул в сторону, прямо на пол, и свирепо посмотрел на Дэвиса.

Ненависть, которую Уайндер испытывал к железным дорогам, была единственным выношенным им самим чувством: стоило ему обозлиться, и он непременно сворачивал разговор на тех, кто эти дороги строил. Все остальные чувства возникали в нем под влиянием чужих слов, повторяемых многими — только он умел так распалить себя, что никто не усомнился бы, что речь идет о его личном убеждении. Беда в том, что он был однолюб, и единственное, что любил — это восседать на козлах дилижанса. С самого возникновения компании «Уэлз Фарго» в Санта Фе он работал в ней кондуктором и кучером, но оказалась она столь недолговечной, что к нашим дням, к 1885 году, когда Линкольна не было уже на этом свете, а Гранта в Белом доме, железные дороги завладели всей страной, оставив дилижансам несколько незначительных боковых веток, вроде той, по которой гонял свои упряжки Уайндер. Работа по-прежнему была тяжелой, но платили за нее скудно, не больше, чем ковбоям, и кучер в почете уже не был. Уайндер воспринимал это как личное оскорбление.

Дэвис знал все это и дал ему остыть. Затем, не поднимая глаз, сказал:

— Суд не всегда бывает скорым и справедливым, спорить тут не приходится.

— Вот это вы правду сказали.

— А как по-твоему, Билл, что такое вообще справедливость?

Уайндер насторожился:

— То есть, как это?

— А вот так — допустим, тебя спросят, что такое справедливость, как бы ты ответил?

Ответить на такой вопрос трудно любому. Уайндера он привел в бешенство. Он терпеть не мог, когда его припирали к стенке здравыми рассуждениями.

— Да уж, наверное, не такое положение, когда всякая сволочь, угонщик скота, может убить человека, а потом сидеть, посмеиваясь в кулак! Во всяком случае, не это, — защищался он.

— Нет, конечно, — согласился Дэвис.

— Это когда следят за тем, чтобы каждый получал по заслугам.

Дэвис обдумал его слова:

— Да, тут ты почти в точку попал.

— Уж как пить дать!

— Вот только кому же решать, что ты заслужил?

— То есть, как это кому решать? — Уайндер скривился на слове «кому», будто оно чем-то припахивало.

— А вот так, кому решать, кто что заслужил? Уайндер зыркнул на нас, мол, попробуйте только улыбнуться.

— Нам! — сказал он запальчиво.

— А кто это «мы»?

— То есть как это кто, черт подери? Все мы остальные, честные люди!

Гэйб встал и снова уставился на нас, пошевеливая руками. Уайндер взглянул на него.

— Сядь! Слышишь ты, горилла! — рявкнул он. — Сказано тебе, что это не твоего ума дело! — Гэйб опустился на стул, но продолжал тревожно следить за нами. Уайндер заметно приободрился. Беспокойство Гэйба пришлось ему маслом по сердцу. Дэвис сказал:

— Да, наверное, ты прав. Решаем мы, остальные.

— А как же иначе? — хвастливо сказал Уайндер.

— Иначе нельзя, это конечно. Хотя кое-кто и пытался…

— Но это им не удавалось.

— В конечном счете, нет, — согласился Дэвис. — Если слово «мы» расширить до того, что оно будет значить «все».

— Ясное дело.

— Но как же мы все-таки решаем? — спросил Дэвис с таким видом, будто этот вопрос его очень беспокоит.

— Что решаем?

— Кто что заслужил.

— Ну, как это вообще решают. Человек просто знает: убивать плохо, угонять скот плохо. Так ведь?

— Так-то так, но почему мы все-таки уверены, что это плохо?

— Дурацкий вопрос! — сказал Уайндер. — Это ж против закона. Всякий… — Тут он понял, что дал маху, шея начала багроветь. Но Дэвис стремился вовсе не к тому, чтобы выставить его дураком. Сказав свое слово, он оставил Уайндера в покое и стал доказывать — нам с Джилом, главным образом, — что даже если бы вся долина проголосовала за повешенье, этого недостаточно, и если уж кого вешать, то только по закону.

— Если мы самовольно отправимся в погоню и повесим двух-трех человек, — закончил он, — не исполнив того, что требует закон, то есть не сформировав по всем правилам уполномоченный отряд, и не передадим этих людей в руки правосудия, то мы — в глазах того же закона — будем вовсе не вершителями правосудия, напротив, сами окажемся кандидатами на виселицу.

— А кто это, интересно знать, нас повесит? — пожелал узнать Уайндер.

— Возможно, никто, — признался Дэвис. — И в этом случае наше преступление будет более тяжким, чем преступление убийцы. Своим проступком он ставит себя вне закона, но сам закон остается ненарушенным, наш же проступок подрывает закон.

— Что-то больно хитро, — сказал Джил. И надо было ему встревать… Дэвис тотчас повернулся к нему.

— На первый взгляд — да, но подумай хорошенько и увидишь, что вовсе это не так. — И стал горячо доказывать, что несколько ненаказанных преступников скорее всего следа не оставят, но ненаказанная произвольная расправа даром никогда не проходит. Даже из истории примеры привел. Доказывал, что его рассуждения в одинаковой мере относятся к тем случаям, когда закон попирает правитель, и к тем, когда это позволяют себе простые люди. — Это зло распространяется как заразная болезнь, — утверждал он, — и, когда закон попирается людьми, строящими из себя поборников справедливости, это куда тлетворнее случаев несовершенного правосудия и даже тех, когда выборные его исполнители корыстны.

— Ну, а если закон вообще пальцем о палец не ударяет? — спросил Джил, а Уайндер ухмыльнулся.

— Тогда мы должны заставить его действовать!

— Господи, твоя воля, — терпеливо сказал Уайндер, — так ведь это мы как раз и пытаемся сделать, — и, когда Дэвис повторил, что только если по всем правилам организовать отряд и передать преступников в руки правосудия, можно рассматривать это как такого рода попытку, он возразил: — Еще чего! Чтобы ваш закон отпустил тех на волю?