Метрополис. Индийская гробница (Романы) - Харбоу Теа фон (читаем книги бесплатно .txt) 📗
Он сунул руку в карман за носовым платком, чтобы обтереть лицо. Он почувствовал твердую бумажку, которую вытащил вместе с платком.
Бумажка была не больше мужской ладони. Она. была испещрена странными значками. Фредер тут же узнал ее. Он несколько часов тому назад видал такую же бумажку в руках своего отца, который получил ее от Грота. Что означал этот план?
За спиной его раздался голос.
— Следи за своей машиной 11.811.
Относилось это к нему? Да, к нему. Он носил костюм рабочего и был среди них номером 11.811.
Машина задрожала…
Он сунул план обратно в карман и положил руку на рычаг.
Олерт был бесконечно терпелив. Если надо было, он мог часами стоять на том же месте, выкуривая папиросу за папиросой, читая газету за газетой. И все же он не спускал с глаз одного предмета — ослепительно белого автомобиля сына Джо Фредерсена.
Его терпение было вознаграждено. Худощавый молодой человек, блондин в белом шелку, который носили в Доме Сыновей, быстро, почти бегом пересек огромный холл Новой Вавилонской Башни и приблизился к белому автомобилю за № 3759401.
Шофер открыл дверцы. Он увидел пред собою листок, где почерком его молодого хозяина было написано:
«Геймердинг, улица Девяносто, д. № 7, 7-ой этаж».
Затем дверцы захлопнулись, и автомобиль тронулся.
Упав на мягкие подушки автомобиля, Георг сжал голову обеими руками так, что казалось, кровь должна была брызнуть у него из глаз. Он хотел наконец проснуться… понять…
Тело его сладко ныло. С дрожью, которая расслабляла все его члены он ощущал на своей коже нежное прикосновение шелка. Его охватило сознание освобождения от мучительной тяжести жизни — и смех и слезы подступили к его глазам.
Он хотел было вытереть слезы рукавом шёлковой рубашки, как привык стирать грязным полотняным рукавом пот со лба. Но затем он сунул руку в карман от брюк — он искал платок.
Он нашел его там, но нашел, и кое-что другое.
Деньги… Много денег. Небрежно сунутые в карман банкноты.
Георг, рабочий номер 11.811, никогда в жизни не видал и маленькой доли таких денег — и подавно не держал их в руках.
Испуганным рефлекторным движением он бросил от себя деньги, так что они упали к его ногам. Он смотрел на них, точно вор, и подтянул под себя ноги, чтоб не задеть их.
Растерянный, потрясенный он выглянул сквозь широкие, блестящие окна на улицу.
И он понял, что этот город машин, этот трезвый город, город-фанатик работы — имеет и другую жизнь. Его тело вздрагивало от фейерверка электрических реклам, от надписей в десять цветов, от ослепительно белых фонтанов слишком сильных ламп, от взлетающих ракет, от холодных мигающих световых башен.
Одно слово возвращалось все снова и снова. Буквы складывались в одно и то же слово.
Иошивата.
Что означало это: Иошивата?
На одном из перекрестков в автомобиль был брошен пучок объявлений и реклам, он упал на колени к Георгу, к ногам его. Механически Георг нагнулся, поднял их.
На этих листках, из которых исходил пронизывающий, горьковатый, расслабляющий аромат, большими странными буквами начертано было тоже слово: Иошивата…
Георг хотел распахнуть дверцы автомобиля, чтобы выскочить на улицу, но движение экипажа заставило его откинуться на подушки. Он сжал кулаки, к которым прилипли банкноты и поднес их к глазам. Но слово было уже в нем, оно было выжжено в нем, зов — и неугасимое пламя.
Точно в тумане, пронеслась перед глазами его бесформенная картина: машина, величиной с мамонта, перед нею человек в грязном синем полотне.
— Нет! — сказал Георг, разжимая кулаки.
Но перед глазами его горело слово: Иошивата.
В воздухе была музыка, брошенная радио в вечерние улицы. Горячая, разнузданная радость.
— Нет! — простонал Георг.
Кровь текла из его прокушенных губ. Но сотни пестрых ракет выкрикивали в черном бархатном небе Метрополиса слово: Иошивата. Георг высунулся в окно. Он крикнул в музыку, в пьянящую жизнь улицы: «Иошивата!» и откинулся на подушки.
Описав дугу, автомобиль поехал по новому направлению.
ГЛАВА IV
Горбун с печальными трагическими глазами открыл Джо Фредерсену дверь в дом Ротванга, и манеры его ясно показывали, что самый большой человек в Метрополисе был в этом доме гостем, которого принимали неохотно, хотя и не решались не принимать.
Дом, где жил великий изобретатель Ротванг, был сдавлен между двумя небоскребами. Он находился близ церкви и несомненно был построен в то время, когда Дева Мария с Младенцем, которая стояла на церкви, высилась над красными черепичными крышами окрестных домов. Дом Ротванга был узок, как полотенце, и не имел ни одного окна на улицу — кроме закрытого решеткой отверстия, которое вело в подвальное помещение.
Чужой человек не мог бы определить, сколько комнат в этом фантастическом пережитке былых времен. Спиральная лестница вела вверх и вниз, а дом казался слишком хмурым и недружелюбным, чтобы возбудить охоту к исследованиям.
Горбун провел Джо Фредерсена по лестнице и молча отворил дверь.
С гулом щелкнул замок.
Джо Фредерсен стоял в комнате, которую он знал, знал слишком хорошо… Он равнодушно бросил на стул свою шляпу. Глаза его медленно и утомленно скользили по комнате. Она была пуста. Большой почерневший от времени стул, какие бывают в старых церквах, стоял перед задернутой портьерой. За ней была ниша, шириной в стену.
Джо Фредерсен долго стоял возле двери, не двигаясь. Он закрыл глаза. Потом, не открывая глаз, немного неверной походкой он подошел к тяжелой черной портьере и раздвинул ее. Тогда лишь он открыл глаза. На широком цоколе покоилась высеченная из камня голова женщины.
Это не было творение художника, это было создание человека, который в муках, коим нет названия на языке людей, днями и ночами боролся с белым камнем, покуда, казалось, сам камень понял его и сам принял форму женской головки. Камень сжалился, и в нем расцвел портрет молодой женщины, которая была для двух людей их небом — и адом.
Гельга Ротванг, жена великого изобретателя, которая принадлежала ему всецело — пока не встретилась с Джо Фредерсеном.
Тогда она должна была покинуть мужа, который горячо любил ее, и уйти к другому.
Глаза Джо Фредерсена оторвались от головы женщины и опустились на высеченные на цоколе слова:
«Гель, родившаяся мне на счастье, всем людям на радость, потерянная из-за Джо Фредерсена и скончавшаяся, когда она подарила жизнь сыну его, Фредеру».
Да, тогда она умерла. Но Джо Фредерсен слишком хорошо знал, что она умерла не от родов. Она умерла потому, что сделала то, что должна была сделать. Она, собственно, умерла уж в тот день, когда пришла от Ротванга к Джо Фредерсену и удивилась, что ноги ее не оставляли на пути своем кровавых следов. Она умерла, потому что не могла противостоять великой любви Джо Фредерсена и потому, что он заставил ее разбить жизнь другого человека.
Никогда не было на лице человека выражения такой радости освобождения, как на лице Гель, когда она узнала, что умирает.
Но тот же самый могущественный человек в Метрополисе в жутком сознании своего бессилия лежал на полу и кричал, как дикий зверь, которому переламывают кости.
И когда он через 4 недели встретился с Ротвангом, густые упрямые волосы над чудесным лбом изобретателя были белы как снег, а в глазах его горела ненависть, граничащая с безумием.
В этой великой любви, в этой великой ненависти Гельга осталась живою для обоих мужчин…
Джо Фредерсен не заметил, как за ним открылась дверь, и кто-то тихо вошел в комнату. Но он услышал смех, обернулся — и увидел лицо Ротванга.
