Том 1. В дебрях Индии (с илл.) - Жаколио Луи (читать книги txt) 📗

— Нет, — сказал он после нескольких минут глубокого размышления, — только измена может открыть это убежище… Я спокойно могу ехать.

Повернувшись затем к склону, высившемуся над обширным Индийским океаном, волны которого слегка отливали лазурью под первыми лучами пробуждающегося дня, он протянул руку в сторону острова Цейлон и воскликнул:

— Теперь наша с вами очередь, сэр Уильям Браун!

Путешественники и не заметили, спускаясь к берегу, вдоль которого они должны были ехать вплоть до самого Гоа, как из-за группы пальм выглянула чья-то голова и долго со зловещей улыбкой следила за ними. Это был Кишнайя, предводитель тхугов.

Спустя некоторое время после того как его противники потерялись среди зарослей леса, он вышел из-за деревьев, где скрывался.

— Хорошо, — сказал он, — Рам-Шудор с ними, они скоро узнают, что значит доверяться Рам-Шудору… Ха-ха! Славную историю придумал он им… Его дочь, прекрасная Анниама, у тхугов!.. И «страшная клятва»… Безумцы, они не знают, что тхуги признают одну только Кали, мрачную богиню, и что для них не существует никаких клятв, кроме тех, которые они произносят над трепещущими внутренностями жертв…

Уверенный в том, что никто его не услышит, он со злорадным хохотом воскликнул:

— Ступайте, спешите в пасть волка; Уильям Браун уже предупрежден, что Рам-Шудор везет ему друзей… Вы будете довольны приемом.

И он повернул в сторону озера Нухурмур.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Развалины храмов Карли

I

В ЭТО УТРО БАРБАССОН БЫЛ В ПРЕКРАСНОМ расположении духа, а Барнет видел все в розовом свете; отъезд Сердара ничем не нарушал безмятежного существования двух друзей. Мы даже не поручимся за то, что этот отъезд не способствовал в сильной степени их спокойствию и жизнерадостности.

Этот человек, по-видимому, знатного происхождения, с изысканными манерами, приветливый, но сдержанный, внушал им почтение; они чувствовали себя неловко в его присутствии: нельзя было похлопать его по плечу или обратиться к нему с бесцеремонными шуточками, допускаемыми между друзьями. Он не был, одним словом, из их общества, и хотя и позволял им обращаться с собой просто, что было вполне естественно при их образе жизни и положении, они никогда не могли решиться на это. А между тем нет никого более фамильярного по своей натуре, чем провансалец, а тем более янки. Вот вам пример — одолжите провансальцу раз-друтой лошадь, а на третий раз он скажет: «Доброе животное эта наша лошадь». Янки же со второго раза вообще вам ее больше не отдаст.

Несмотря на то, что в Нухурмуре пользовались полной свободой, руки у Барбассона и Барнета были не так развязаны, как они того хотели бы; присутствие Сердара сдерживало их, что происходило более от сознания собственного ничтожества, чем от его отношения к ним. Теперь, когда он уехал, они становились хозяевами пещер, потому что о Нана-Сахибе бесполезно и говорить; принц жил один в той части пещер, где Сердар приготовил для него помещение, пил только воду, курил все время гуку и не мог стеснять наших двух авантюристов, которые дали себе слово в отсутствие Сердара кататься, как сыр в масле. В тот же день они принялись исполнять свое намерение. Было уже двенадцать часов, а на столе все еще красовались остатки десерта.

— Скажи мне, Барнет, — начал Барбассон после вкусного завтрака, который привел его в прекрасное расположение духа, потому что оба несколько злоупотребили отличным бургундским, — скажи мне… У меня накопилось множество идей, и мне хочется, чтобы ты одобрил их.

И он налил себе вторую чашку душистого мокко, отливавшего золотистыми искрами.

— Как и у меня, Барбассон.

— Зови меня Мариусом, хочешь? Так как-то приветливее… Ты мой друг, не правда ли?

— Идет, пусть будет Мариус, — отвечал Барнет с сияющим лицом, — с одним условием.

— С каким?

— Чтобы ты звал меня Бобом, это нежнее; ты мой друг, как и я твой, не так ли?

— И получается два друга.

И приятели расхохотались с тем глупым видом, какой бывает у людей, дошедших до предела опьянения.

— Условие принято, — сказал Барбассон, — ты будешь меня звать Мариусом, а я тебя Бобом.

— Я говорил тебе, мой милый Мариус, что и у меня в голове скопилась куча проектов, относительно которых мне хотелось бы знать твое мнение.

— Ах, милый Боб, — отвечал марселец, — если бы ты мог видеть все мысли, которые шевелятся у меня в мозгу, их… Их, как звезд на небе… Как ты находишь, однако, удобно ли нам здесь разговаривать. Эта лампа прожигает мне череп, а с меня довольно и моих идей, которые толкутся в моей голове… К тому же я не нахожу нужным, чтобы Сами присутствовал при нашем конфиденциальном разговоре… Не пройтись ли вокруг озера? Беседуя о своих делах, мы можем употребить с пользой время и наловить превосходных форелей… Недурное блюдо к ужину.

— Браво, Мариус! Не считая того, что мы подыши свежим воздухом, насладимся прекрасной природой, голубыми волнами, обширным горизонтом, листьями деревьев, мелодичным пением птиц…

— Я не знал, что ты поэт, Боб…

— Чего ты хочешь? Разве может прийти вдохновение, когда живешь в норе?

— Идем…

— Возьму только карабин и сейчас к тебе…

— Вот еще, Боб… Никакого оружия, кроме наших удочек.

— С ума ты сошел, Мариус? Или на тебя действует это превосходное бургундское…

— Ни слова больше, не то пожалеешь… Слушай и удивляйся моей проницательности. Что сказал маратх, вернувшись из Бомбея?

— Ей-богу, не помню.

— Он сказал, — продолжал Барбассон, отчеканивая каждое слово, — что англичане даровали полную амнистию всем иностранцам, участвовавшим в восстании, с условием, что эти иностранцы сложат оружие.

— Так что ж, мы ведь не можем сложить его, мы… Мы клялись защищать до самой смерти…

— И наивен же ты, мой бедный Боб! Дай я кончу…

И он продолжал поучительным тоном:

— Видишь ли, Боб, надо уметь жить, иначе ты сделаешься жалкой игрушкой в руках судьбы, с которой сильный человек должен уметь справляться. Ясно, что пока Нана-Сахиб платит нам и мы не вынуждены бежать, мы не складываем и не сложим оружия; что касается англичан… Представь себе, что мы в одно прекрасное утро попадем, — ведь они тут как тут, — попадем в руки хиглендеров. [24]

— Хайлендеров!

— Что ты говоришь?

— Хайлендеров!

— Хайлендеров, хайлендеров, мне-то что до этого? В Марселе мы говорим «хиглендер». Ну, предположим, что они захватили нас. «Что вы делаете?» — говорит нам их командир. — Мы дышим свежим воздухом. — А так как у нас не будет другого оружия, кроме удочек, нас не имеют права повесить, мой добрый Боб!.. Если нас обвинят в том, что мы участвовали в восстании, мы ответим: «Очень может быть, но мы сложили оружие». Что они скажут на это, раз мы выполнили условие амнистии? Если же у нас найдут револьвер, даже простой кинжал, мы погибли; первое попавшееся дерево, три метра веревки — и предсказание Барбассонов-Барнетов-старших исполнится… Понимаешь теперь?

— Мариус, ты великий человек.

— Понимаешь, таким способом мы сохраним наше положение у Нана-Сахиба и удовлетворим требованиям англичан.

— Понимаю… понимаю, что я ребенок в сравнении с тобой.

— И потом, разве ты не видишь, что при настоящем положении вещей всякая попытка к сопротивлению была бы абсурдом… Нет, клянусь честью, занятная штука: Барнет и Барбассон вошли в соглашение и объявили войну Англии. Надо быть экзальтированными, как Сердар, чтобы мечтать о подобных вещах.