Когда боги спят - Алексеев Сергей Трофимович (книги бесплатно без txt) 📗
Показалось, стартер завизжал на всю улицу, двигатель едва проворачивался, но надежда была, чувствовалось ускорение вращения. Зубатый подождал, давая восстановиться аккумулятору, после чего снова повернул ключ. Мотор начал уже схватывать и наверняка бы запустился, однако дверь распахнулась, и на крыльце оказался Василий Федорович:
– Алексеич? Ты куда? Мы тебя потеряли!
Он сбежал с крыльца и открыл дверцу машины.
– Я здесь...
– Ну что? Встретил?
– Только Ивана Михайловича.
– Неужели и на этот раз не пришел? – искренне изумился Василий Федорович.
– Ни по митинской, ни по макарьинской. Может, здесь еще какая дорога есть?
– Нет больше дорог...
– Напутал что-то твой Женьшень.
– Не может такого быть! Ни разу не случалось, чтобы обманула! Ты где встречал-то?
– На реке, по дороге ходил, по снегу...
– А что там Ванька делал?
– С озера шел, лыжу сломал. А потом плакал. Забыли про него, никто не хватился. Даже зять-рыбнадзор.
Василию Федоровичу это уже было не интересно.
– Он и спугнул старца! Ванька, он везде залезет!
– Неужели святые кого-нибудь боятся? – серьезно спросил Зубатый.
– И то правда... А зачем машину заводишь? Куда собрался?
– Никуда, прогреть хотел...
– Слушай, Алексеич. – Он вдруг стал виниться. – Все ведь из-за меня да из-за моего Женьшеня. Сбили с панталыку. Ты уж меня прости и на Степаниду не сердись. Видела она, видела – идет Святой!
– Да ладно...
– Мы тебе Новый год испортили, и у Зубатых «девок» все насмарку пошло. Поругались они с матерью! Неслыханное дело. Получается, из-за нас с тобой. На тебя-то ничего, а нам с Женьшенем попало. Я уж и так, и эдак каялся... И ты сейчас поди к Ленке, принеси извинения. Она часа два где-то ходила, тебя искала. Вот мать и поднялась...
– Искала?
– Ну!.. Пришла, всех откостерила и легла. А старшая Ромку взяла и к нам. Ромка на печи спит, а они с Женьшенем сидят в горнице, колдуют.
У Зубатых «девок» оказалось не заперто, но в сенях темно, и повсюду поленницы дров. На ощупь он пробрался к двери, потянул за ручку, выпутался из одеяла, которым был завешан проем, и сразу ощутил тепло. Постоял у порога, присматриваясь: в просторной и украшенной ветками и игрушками комнате, в свете елочных гирлянд стоял накрытый и почти не тронутый новогодний стол, нераспечатанная бутылка шампанского, неразрезанный торт – следы так и не состоявшегося праздника. Он присел возле голландки и открыл дверцу – дрова догорали, полтопки нажженного угля излучали свет и жар, однако, настывший, он не мог согреться, и когда лицо и руки уже палило, по спине пробегала дрожь. Он расстегнул куртку и, раскинув полы, встал к огню. Скоро запахло раскаленной тканью, но тепло дальше не проникало. Потом он снял ее, подстелил и повернулся спиной, как возле костра. И не увидел, как из спальни вышла Елена, – почувствовал, кто-то смотрит. Он глянул через плечо и сказал то, о чем думал:
– Я испортил вам праздник...
– С Новым годом. – Она встала сначала на колени, а потом села рядом, на куртку.
– С Новым...
– Мне кажется, это не последний праздник.
– В общем, я тоже так подумал.
– Да и этот еще не кончился...
– Тогда принесу шампанское?
– И закройте дверь на крючок...
Утро выдалось тихое, новогоднее, на улице немного потеплело, и пошел снег, на который так приятно смотреть из постели сквозь полузамороженное окно. Нужно было встать и подбросить в печку дров, пока еще тлели угли, но так не хотелось выбираться из-под одеяла, и он оттягивал минуты, ощущая у плеча теплое дыхание.
Первый раз постучали около одиннадцати, и он машинально сел, намереваясь встать, одеться и открыть, но Елена сонно прошептала:
– Не надо... Это мама... Она все поймет.
Еще около часа он лежал, глядя в окно, и в голове не было ни одной беспокойной мысли. Потом залаяли собаки, причем все разом, будто по зверю работали, но и это не могло встревожить его в то утро. И вдруг снова постучали – чужой, осторожной рукой, отчего Елена вздрогнула и приподняла голову. Зубатый встал, не спеша оделся, подбросил дров в печь и снова услышал стук. На кухне, откуда было видно крыльцо, окно напрочь затянулось изморозью, так что пришлось протаивать глазок. У входной двери стоял Василий Федорович.
– Что там стряслось? – спросил Зубатый через дверь.
– Выйди сюда, Алексеич.
Он набросил куртку и вышел на крыльцо: шел снег и одновременно светило солнце, делая весь мир пенистым и искристым, как новогоднее шампанское.
– Тут две женщины приехали, на машине, – полушепотом сообщил Василий Федорович. – Одна говорит, твоя супруга.
– Что?..
– В шубке такой красивой. А вторая молодая, говорит, сноха... Ну и что им сказать?
– Начинается новый год... Ни раньше, ни позже.
Искристый мир вокруг лопнул, как мыльный пузырь, остался только снег, опадающий на землю из чистого неба.
– А если отправить их? Они сейчас возле меня, в машине своей сидят... Сказать, ты уехал? Но твоя «Нива» во дворе, видели...
– Ничего не говори, я сейчас приду.
– Алексеич, конечно, смотри сам. Но, может, не надо?
– Надо.
Василий Федорович покряхтел, подергал плечами и удалился.
При любых обстоятельствах Зубатый не смог бы ничего сказать Елене и испортить ей это утро. Лишь наклонился, поцеловал и обронил на ходу, что скоро вернется.
Она что-то почувствовала.
– Я сейчас встану...
Деревня отдыхала после ночного гулянья, и лишь кое-где топились печи, пахло снегом и дымком. На полпути ему попались старшая Елена с Ромкой, возвращались домой.
– С Новым годом, – вместо приветствия сказал Зубатый.
Она прошла мимо с гордо поднятым подбородком, но Ромка вывернул голову и помахал рукой. Деревня еще спала, но уже все знала...
Машина бесприданницы стояла к нему носом, поэтому его увидели издалека и ждали. Когда оставалось десять шагов, дверца открылась, и появилась Катя.
– С Новым годом, дорогой муженек! – сказала она, застегивая шубку. – Хотелось встретить его всей семьей, но не удалось. Мы с Лизой проехали полторы тысячи километров и застряли недалеко отсюда! Просидели всю ночь в лесу!
Эта веселое и радостное начало значило лишь то, что у Кати большие проблемы и приехала она за помощью. Бесприданница из машины не показывалась.
– Зачем ты приехала? Мы же с тобой разошлись.
– Ну и что? Почему мы должны остаться врагами?
– Что у тебя случилось? Выселяют из дома?
– Кто нас выселит? Мы сейчас судимся с администрацией, Ал. Михайлов помог нанять московского адвоката. А он уверен, дело выиграем.
– Тебе нужен развод? – догадался Зубатый.
– Я не хочу с тобой разводиться! – засмеялась Катя, вводя его в заблуждение. – Так и будем разговаривать на улице? Мы замерзли! Пришлось экономить бензин, и в машине всю ночь было холодно. Мы третьи сутки без домашнего тепла, а Лизе это вредно.
Бесприданница, как в спектакле, на условленной реплике вышла из машины – несчастная, замерзшая, брови домиком, и сладенько, нараспев:
– Здравствуйте, Анатолий Алексеевич. С Новым годом.
Зубатый открыл калитку:
– Входите...
В натопленной избе они сразу прилипли к печи, видно, и в самом деле перемерзли за ночь. Василий Федорович накинул полушубок, сказал с порога:
– Чаем напои! И водочки добавь. Вон как трясет...
В этом доме без устали принимали всех, кормили, поили, обихаживали, лечили душевные язвы, но не имели представления об актерском искусстве, которое, как сорняк, прорастает в жизнь и собственно ею становится. Едва хозяин скрылся за дверью, женщины тут же отошли от печки, скинули шубки и сели к столу – будто и не тряслись полминуты назад.
– В самом деле, Толя, где чай с водочкой? – засмеялась Катя.
– Может быть, ты все-таки скажешь, зачем приехала?
Он давно привык к ее постоянной игре, и если на сцене существовал еще текст, всегда с разным содержанием, то в семейной жизни слова и краски были однообразными, и с первой же реплики можно было угадать, с какой драматургией станут развиваться события. Но странное дело, этот нехитрый набор всегда точно срабатывал, действительно вызывая искренние чувства. Наверное, здесь и крылся секрет театрального искусства...
