Любовник Большой Медведицы - Песецкий Сергей Михайлович (хороший книги онлайн бесплатно .txt) 📗
— Что говорил?
— «Повстанцы» тихо сидят. Не идут за границу. Алинчуки донесли в полицию, что ты их ограбил по дороге с Ракова в Олехновичи.
— Да быть не может! Что, правда?
— Щур сказал. Клял на чем свет стоит. Первая категория!
— Так ведь узнать меня не могли! Я ж ни слова не сказал, и не видели они меня вовсе!
— Щур говорил, это с понтом они, западло кинули. Сами не знают, кто их обработал, а на тебя со злости. Альфреда работа. А тебе чего? Никто ведь не верит, что у них товар в самом деле по дороге в Олехновичи отобрали.
— Да плевал я на них! — говорю, злясь. — Пусть доносят. Попрошу Щура, чтоб вызнал, когда снова за границу пойдут, и вот тогда за понты их уже и покатаю!
— Такое я понимаю! Люблю такие игры, — согласился Грабарь.
— Что еще Щур сказал? Работа будет?
— Пока ничего нет. Сказал потерпеть. Пусть темные ночи подойдут. Вот тогда начнется работа! Первая категория!
— Скучно ждать-то.
— Тогда пошли по бабам! Знаю я в одной деревеньке таких женщинков, что аж холера побери! Первая категория!
Солнце зашло. Отправились мы на вылазку в одну из соседних деревень. Уселись на большой камень поблизости от крайней хаты и наблюдаем за вечерним движением в деревне. Пастушки гонят с пастбища среди клубов пыли стадо коров. Мимо нас проходит мужик. У него огромная кудлатая голова, большие, почернелые, кривые ступни.
— Бог в помощь, Валент! — кричит ему Грабарь.
— А?.. Спасибо.
И пошел дальше.
— Видишь, карабин автоматический какой, — говорит Грабарь.
— Где карабин?
— Вон, на плече несет.
— Так это ж вилы!
— Само собой. Это белорусский автоматический карабин — за раз пять дырок делает.
— А белорусская пушка тогда как выглядит?
— Топор это, — отвечает Грабарь. — В лоб ляснешь — конь свалится!
С луга идет к нам группа девчат с граблями. Юбки подоткнуты высоко, рубахи взмокли от пота. Тряся цыцками, маршируют мимо нас, оставляя за собой густую волну вони: пот, гниль, лук, навоз. Оглядывают нас внимательно коровьими глазами, пустыми, безо всякого выражения, и идут дальше, зазывно колыхая бедрами.
— Ганка, косу заплети! — орет Грабарь.
Одна касается ладонью спины.
— Да не сзади, спереди!
— А чтоб на тебя лихоманка! — огрызается Ганна.
Остальные девчата улыбаются, показывая розовые десны и ровные рядки здоровых, белых зубов.
— Приходите, кто захочет, к Акулине! Позабавимся! — кричит вслед Грабарь.
— Добре! — отвечает одна издали.
Мы по-прежнему сидим на камне. Наступает теплый весенний вечер. Темнеет. Грабарь встает, стискивает кулаки, потягивается, аж кости трещат.
— Ну, пошли! Позабавимся — первая категория!
Идем узкой кривой улочкой в глубь деревни. Тут все настоящее: вонь, грязь, голод. И женщины — если красивые, то красивые, а если уж гадкие, так гадкие. Во всей деревне не найдешь ни корсета, ни парика, ни искусственных зубов. Разве только немного есть румян, пудры и помады. И то хорошо, если в половине семей, кто побогаче или родных в местечке имеет.
8
Ночь теплая и тихая. Небо черное, усеянное множеством ярких звезд, и в свете их видно ясно и далеко. Сижу, свесив ноги, на краю обрыва в несколько метров. Под ним проходит тракт с Ракова до Минска. В левой моей руке — карманный фонарик, в правой — заряженный парабеллум.
Смотрю внимательно в сторону моста. Он в сотне шагов. Слышу шум воды, но ни самого моста, ни речушки разглядеть не могу. Слева от моста вода журчит на камнях. Ждем мы группу «повстанцев», возвращающихся из Советов с грузом шкурок. Должны «повстанцы» — как сказал нам верный человек, и как ясно из местности вокруг — перейти речку по камням. Потом дорога идет по ложбине, прокопанной в длинном взгорье, и выходит на большую поляну. Ложбина широкая, метра четыре-пять, а длиной в несколько десятков шагов.
Мы со Щуром сидим напротив друг друга у выхода из этого выкопанного оврага. Он — отличная ловушка для группы, за которой охотимся две недели. Уже трижды ускользала из наших рук! Удивительное и непонятное везение. Мы оттого злимся и упорно охотимся именно за ней. Третью ночь уже сидим в засаде в том овраге.
Уже половина августа. Лето кончается. Четвертый месяц охотимся на «повстанцев». Поймали больше десятка групп — должно быть, больше, чем погранцы по обе стороны границы за целый год. Малые группы, идущие под своей рукой, не ловим — слишком малая для нас добыча. Выискиваем большие, с дорогим товаром. Несколько групп мы загубили совсем. Купцы, видя, что они все время попадаются, перестали давать товар. С некоторыми участниками и машинистами тех групп Щур договаривается втайне от их коллег, и они сами выдают дороги и пункты. А мы устраиваем засады в Советах. Изображаем агентов, чекистов или сексотов, берем «повстанцев» наскоком, они даже и понять не успевают, что случилось и кто мы.
На мне — черная кожанка и шапка с красной звездой. Ношу темно-синие вельветовые штаны, обшитые кожей, сапоги с длинными голенищами. Так же одет и Грабарь. На Щуре — длинная военная шинель и военная шапка без знаков отличия.
Уже первый час ночи. Очень хочется спать. Но борюсь с сонливостью, внимательно смотрю в сторону моста. Слышу позади легкий шорох. Наклоняюсь к земле, взвожу курки. Слышится тихий посвист. Два раза. Я отвечаю. Сбоку, из-за деревьев, показывается Щур. Садится рядом и шепчет:
— Наверное, не пойдут уже.
— Наверное. Уже давно за полночь.
— Закурим?
— Давай.
Отхожу в глубь леса. Снимаю куртку, ложусь наземь. Укрываю курткой лицо и верх туловища. Закуриваю. Потом прячу папиросу в рукав и возвращаюсь к Щуру. Он тоже закурил.
Долго сидим молча, курим. И прислушиваемся внимательно к тому, что вокруг делается, да и присматриваемся тоже.
Сидим на краю обрыва, свесив ноги. Под нами расстилается серое полотно дороги, уходящее в серый же сумрак.
Грабарь не с нами. Он сидит в засаде по другую сторону реки, прячется в кустах у моста. Мы учли, что группа может пойти другой дорогой. Слева от моста тоже есть брод. Если Грабарь увидит, что переправляются там, даст нам знать и мы тогда перехватим группу через несколько километров.
Сидели мы на краю обрыва, куря потихоньку, и вдруг заметили: внизу что-то движется. Выглядело так, будто часть дороги начала беззвучно ползти вверх… Наклоняюсь поспешно. Слышен легкий звучок, будто металл соприкоснулся с металлом. Повторился. Может, оружие звякнуло? Беру парабеллум с колен, укладываюсь на краю рва. Щур скорчился рядом с пистолетом наизготовку. Проходит несколько секунд, и видим: низом, уже прямо под нами, проходят два вооруженных красноармейца. Их серые шинели сливаются с серым сумраком дороги, и если бы не движение, вовсе бы их не заметили, даже и с такого расстояния. Только оружие позвякивает тихонько при каждом шаге. А звук шагов не слышен, ноги красноармейцев тонут в мягкой, застилающей дорогу пыли.
Долго смотрим вниз. Красноармейцы пропадают из виду. Звяканье растворяется вдали.
— Прошли, — говорю тихо Щуру.
Тот долго молчит, вслушиваясь.
— Не-а, стоят.
— Пойду посмотрю.
Встаю и медленно, тихо иду, описывая полукруг, между растущими вдоль края рва соснами. Выхожу на край большой поляны, посередине которой идет дорога от границы. Не видно ни дальнего, поросшего лесом берега поляны, ни моста, но кажется мне: слышу удаляющиеся звуки. Ложусь на землю и смотрю так, чтобы фоном служило небо — таким способом ночью видно гораздо лучше. Кажется, различаю уменьшающиеся силуэты. Чтобы удостовериться, наблюдаю их еще с минуту. Потом возвращаюсь в лес и иду к краю рва, где мы оставили между корнями сосны брезентовый мех с шестью бутылками спирта, литром ликера и несколькими плитками шоколада.
Ищу место. Медленно бреду меж деревьями, глядя под ноги. В левой руке — фонарь, в правой — парабеллум. Вдруг замечаю на краю рва, рядом со стволом старой сосны, серое пятно. Думаю, торба. Наклоняюсь, чтобы взять. А пятно отдергивается от протянутой ладони, и слышится вскрик:
