Злой дух Ямбуя - Федосеев Григорий Анисимович (книги без регистрации txt) 📗
К Илье подходит Карарбах, приседает на корточки рядом, тоже деловито разглядывает больную ногу, что-то говорит. Илья одобрительно кивает головой.
Иду к ручью, умоюсь и займусь Степаном. Надо промыть рану- большего ничего придумать не могу.
К ночи резко похолодало.Вода звенит по скользким камням, уходит в темноту. Раздеваюсь догола, захожу на середину ручья. Выбираю поглубже мебто, хочу схватиться с бурунами… Но тут в ночную тишину врывается душераздирающий крик. Он повторяется еще и еще, будит уснувшую ночь.
Быстро одеваюсь, бегу на стоянку. Под лиственницей собрались почти все обитатели лагеря.
— Ну и мастак! С маху, без наркоза оперировал!- встречает меня Павел.
Илья обеими руками держит ногу Степана. Тот дико ревет, бьется, пытаясь вырваться. Рана в крови. Карарбах вытирает лезвие ножа о засаленные лосевые штаны. Рыжий в гневе поднимает здоровую ногу, обутую в солдатский сапог, нацеливается,хочет влепить кованым каблуком в лицо Ильи.Каюр не отодвинулся, не стал защищаться, смотрит на Степана добрыми глазами. Все вокруг стоят в оцепенении. У Степана вдруг спадает гнев, опускается на подстилку нога. Заскрежетав зубами, он смолкает.
Илья пододвигает к себе котелок с густой коричневой жидкостью, хочет промыть ею рану.
— Что это у тебя за раствор? — спрашиваю его.
Слышу сзади голос Лангары:
— Он хорошо делает. Его отец умел лечить всякие болезни. Утренняя роса, почки осины, брусничник, корни папоротника, троелиста, зверобоя, цветы багульника- его лекарства. Он много добра делал людям. Илью мало-мало учил. Сейчас он варил из маральего корня и разной травы лекарство, это поможет Степану. Ты только не мешай,- она властно отталкивает меня от больного.
Я положился на Илью. Когда долго живешь в окружении дикой природы и в какой-то степени предоставлен самому себе, проще смотришь на все эти вещи. Мне много раз в походной жизни приходилось лечить раны народными средствами, и я не отношусь к ним с недоверием. К тому же понимаю, что у Степана нет злокачественного процесса, но что-то надо было предпринимать, и, может быть, хорошо, что с нами оказался Илья. Каюр продолжает сидеть перед больным, заботливо промывая рану отваром.
Потом он долго отпаривал над кипящим чайником листья подорожника, смазал их зеленой мазью, сделанной тоже из каких-то трав, наложил на рану. Я помог ему забинтовать ее.
Степан сник. Не сводит глаз с Ильи. Ему, кажется, стыдно. А Илья кладет на спальный мешок его забинтованную ногу, встает и, не взглянув на больного, уходит к своей палатке. Уходит прежним, замкнутым, непримиримым.
— Ужинать! — кричит повар.
Каши, конечно, не хватило, все ведь здорово проголодались, к тому же она действительно была вкусной.
Лангара разлила по чашкам чай, и через полчаса лагерь стал засыпать.
Ночью будут караулить поочередно три человека. Первым дежурит Федор.
У восточного края земли из туч вырвалась огромная луна и замерла у края небосклона, точно не узнав вечно старую землю, иссохшую в недугах, в латках из марей и болот. И тотчас же из тьмы вышли косматые лиственницы, купы стлаников и обозначились горы. Побежали по болотистой равнине синие тени. Олени, отдыхавшие у затухающих дымокуров, поднялись и лениво разбрелись по лунным полянам.
Перед сном я подхожу к Карарбаху, допивающему чай, как всегда, одинокому. Лицо его осунулось. На щеках впадины, еще более приплюснутым кажется широкий нос. Шутка ли, такая нагрузка в семьдесят лет!
— Лангара, помоги мне поговорить с Карарбахом, — позвал я старуху, расстилавшую у огня шкуры для постели.
Она подошла к нам и, распустив широкую юбку, как квочка крылья, плавно опустилась на землю.
— Какой у тебя разговор к нему? — насторожилась она.
— Я прошу его остаться у нас на несколько дней, пусть поможет нам убить людоеда.
Лангара потянула Карарбаха за рукав. Он оторвался от чашки, взглянул безразличным взглядом, и мне стало жаль старика. Я не имел права втягивать его в это слишком рискованное предприятие. Не пора ли действительно отблагодарить их с Лангарой за помощь, оказанную нам, и пусть возвращаются к своей привычной жизни кочевников. Они и без того много сделали для нас, открыв тайну Ямбуйского гольца. Но я твердо знаю; без старика нам трудно будет справиться с людоедом.
— Карарбах толмачит: от сытого желудка голова плохо думает, отдыхать надо. Вечер не знает, что будет утром, — сказала Лангара.
— Хорошо, давайте спать. Вы завтра не собираетесь возвращаться в стадо? — спросил я осторожно.
Старуxa удивленно посмотрела на меня. Она положила горящий уголек в потухшую трубку, не спеша затянулась.
— А ты уехал бы, когда люди такая беда?
— Конечно, нет! — обрадовался я.
Уходя от костра, я увидел между корней лиственницы спящего Загрю. Молча погладил его по спине; он даже глаз не открыл, только вздрогнул.
Спальный мешок после минувшей ночи у холмиков показался мне неслыханной роскошью.
Как бы я ни устал, какой бы ни была спокойной ночь, непременно пробудишься перед рассветом, когда просыпаются в тайге первые звуки утра, и на этот раз я проснулся именно в этот ранний час. По небу плыла полная луна. Теплый запах горящего сушняка смешивался с запахом поджаренной копченки. У огня, горбя спину, сидела Лангара с винтовкой, изредка поднимая голову и бросая тревожный взгляд в пространство. Красные блики костра плясали по ее лицу.
Почему она дежурит?…
Выбираюсь из-под полога. Никого нет, все спят.
За костром лежит Федор, прижавшись к стволу лиственницы и уронив беспомощно голову на грудь. Но ведь он должен был дежурить с вечера! Неужели еще полночь? Гляжу на небо, скоро рассвет.
Неслышно подхожу к Лангаре. Она вздрагивает от неожиданности.
— У тебя, однако, есть махорка? С пустой трубкой ночь шибко длинная, — говорит она.
— Еще этого не хватает, чтобы ты, Лангара, ночью дежурила!
— Я правильно делаю. Этот спи, он молодой, ему сон хорошо,- она показывает на Федора,- а те люди вчера шибко морились, вот я и сижу. Да без табаку ночь не пересидеть…
— Зачем тебе эта забота? Спала бы.
— У старого человека сон отлетает, как осенний лист от березы.- Она отрывает от шипящей на углях копченки благоухающий кусок, дает мне.
— Так рано не привык завтракать,- говорю я, подавая ей кисет, но от мяса все же не отказался.
Лангара достала из-за пазухи самодельную трубку с длинным таволжаным чубуком, опустила ее в кисет, зачерпнула табаку. Я подал горящий уголек.
В палатке послышался сдержанный голос Цыбина:
— Петька, дьявол, спишь?! А ну, живо на дежурство!
Кто-то зевнул, стал одеваться, зашаркал сапогами.
Из перелеска за марью, пронизанного лунным светом, появляются рогастые чудовища- олени. Направляясь к стоянке, они лениво шлепают по болоту, размешивая серебро воды и нарушая устоявшуюся тишину.
Озарился восток голубоватым светом.
Я подхожу к Степану. Он не спит. На чуточку бледном лице спокойствие.
— Как твои дела?
— Ничего, только рана горит.
— Температура?
Он приложил ладонь ко лбу.
— Сорок два!- И рассмеялся.
— Шутишь- значит, здоров.
Холод загоняет меня обратно под полог, и, засыпая, я опять думаю о Лангаре и Карарбахе. Что бы делали мы здесь, не сведи нас судьба, не раскрой она нам добрые сердца этих простодушных людей природы!
Утром ко мне снова вернулась безнадежность. Неуверенность в успехе нашего поединка с людоедом все настойчивее овладевает мною.
Лагерь весь на ногах. В котлах уже доваривается завтрак.
— Гляньте, снег!- показывает Павел на Становой. Сквозь фиолетовую мглу утра выкроились по глубокому небу ослепительной белизны снежные вершины. В лучах только что поднявшегося солнца они, как белые костры, пылают по всему горизонту.
— Не вовремя снег, — говорю я, любуясь снежной панорамой гор.
— Приходит его пора… Боюсь, не успеем отнаблюдать,- обеспокоенно говорит Цыбин.
— Не успеете?… Будете наблюдать по снегу.
