Один на дороге - Михайлов Владимир Дмитриевич (библиотека книг .txt) 📗
Коробки проходили по одной, потом шагали все сразу, возвращались на исходные, шагали еще и еще, от завтрака до обеда, и еще два часа после обеда, и чем ближе подходил день парада, тем больше было волнения и тем ладнее проходили шеренги перед командиром дивизии, тем громче и согласнее звучали ответ на приветствие и «ура» с перекатами.
И наконец наступал большой день.
В те времена еще только начинали вводить парадную форму; мы уже успели получить ее, подогнать и обносить, пуговицы на плотных, жестковатых мундирах с вечера были начищены асидолом до полного ослепления, уступая в блеске разве что бляхе поясного ремня. Сапоги излучали черный африканский свет, но в кармане у каждого солдата была суконка, чтобы обмахнуть их уже там, на месте, потому что в дороге они неизбежно запылятся. Утренний смотр: старшина ходит вдоль строя, на лице его выражение ученого, который вот-вот откроет новый фундаментальный закон науки, но даже при глубочайшем анализе придраться старшине не к чему. Завтракаем мы серьезно и сосредоточенно. На плацу уже выстроились машины; они доставят нас в город. Еще очень рано, но солнце работает ужа с полной отдачей, и мы рады; на небе ни облачка, значит, непогода не испортит парад. После завтрака мы разбираем оружие, с которым ходили все последние дни. Не то, с которым мы несем службу, – в те времена оружие, которое тогда еще считалось (и было) новым, не полагалось выставлять на всеобщее обозрение, и за каждую гильзу, потерянную на стрельбище, грозило строгое взыскание. Для подготовки к парадам нам выдавали специально хранившееся на складах артснаб-жения старое, прошедшее войну оружие: трехлинейки, СВТ, автоматы ППШ и пулеметы Дегтярева с магазином-тарелкой.
Легче всего ходить было, понятно, с автоматом: ППШ висит на груди, обе руки придерживают его, локтем чувствуешь неподвижный локоть соседа. Свое неудобство заключалось в том, что с автоматом невозможны были никакие эффекты и никакие хитрости. Ручной «Дегтярев» основательно оттягивал руки, и с ним было тяжело идти в первой шеренге, так что в нее подбирали молодцов поплечистее. Зато в остальных шеренгах пламегаситель клали на плечо впереди идущего; это помогало сохранять дистанцию, а с нею и равнение. Но самый большой эффект был, когда проходили с трехлинейкой образца восемьсот девяносто первого дробь тридцатого года. Мы слегка вывинчивали шомпол, который у этого бессмертного оружия крепился в цевье ложи; из положения «на плечо» коробка разом бросала винтовки «на руку», шомполы издавали металлический звук, и когда эти маленькие звуки сливались в один большой, свидетельствуя о том, что вся коробка выполнила команду в одну и ту же долю секунды, эффект получался внушительным. Иногда ослабляли и винты, которыми крепились металлические затыльники прикладов; в этом случае такой же звук получался, когда, держа винтовки «к ноге» и делая поворот направо перед началом марша, мы, как полагается, чуть приподняв винтовки, потом столь же одновременно опускали приклады на асфальт. Кроме того, винтовки тоже помогали сохранить заданный интервал между шеренгами.
В параде есть, конечно, многое от театра, от зрелища. Но есть и многое сверх того.
…Машины выгружают нас в назначенном месте на окраине. Дальше, до центра, мы добираемся самым естественным для пехоты способом. Припекает, и разрешено расстегнуть крючки жестких стоячих воротничков парадного мундира. Фуражки полагается носить прямо, но какой солдат удержится, не сдвинет ее чуть набекрень? Из окон женских общежитии, неизбежных там, где есть текстильная промышленность, смотрят на нас молодые, пригожие, улыбающиеся лица, заставляя кровь бежать быстрее, чем требует того темп движения. Под ногами булыжник, команды на строевой шаг, понятно, не подавалось, но мы все же стараемся поднимать ногу повыше и ставить четче.
Близ центра мы проходим мимо сосредоточившейся для парада техники. «Пехота, не пыли!» – окликают нас пахнущие горячим железом танкисты, мы беззлобно огрызаемся. Расступилось, пропуская нас, оцепление. И наконец мы занимаем свои места на площади – отсюда, когда прозвучит команда, мы двинемся, открывая парад: стрелки, чернорабочие войны и ее решающая сила.
Но пока есть время, мы обмахиваем сапоги, оглядываем друг друга, протираем оружие от пыли – не покидая строя, конечно, но стоя вольно. Перед коробками переговариваются офицеры, более опытные задают коллегам помоложе, недавним выпускникам нормальных училищ, каверзные вопросы, таящие мудрость строевой науки, вроде такого: кто и когда в армии начинает движение с правой ноги? Лейтенанты задумываются, ибо в Строевом уставе сказано ясно, что движение всегда и везде начинается с левой. Им демонстрируют: командир стоит перед колонной, лицом к ней, и подает команду «Шагом марш!». Колонна делает первый шаг – левой, естественно, а командир в это время выполняет первую часть поворота «кругом»; колонна делает свой второй шаг – правой ногой, и одновременно делает свой первый шаг командир – тоже правой, конечно, чтобы попасть в ногу. Вот так-то, товарищи лейтенанты!
Время бежит, как на стометровке. Заполняются трибуны, с них доносится легкий многоголосый гул. Сердце понемногу начинает частить. Все меньше минут. Еще не было команды, но мы уже и сами бессознательно подравнялись в шеренгах. Все на месте, оружие «к ноге» (кроме автоматчиков, само собой), рука в последний раз скользит, проверяя заправку, по ремню, пуговицам, поднимается к воротничку: не остались ли расстегнутыми крючки, потом к козырьку: теперь-то фуражка должна сидеть на голове строго по уставу. Все в порядке, и еще не начавшийся парад уже навис над нами, неотвратимый, как судьба, главный и единственный в мире и в жизни. Наверное (мелькает в голове), жизнь не завершится этим прохождением, что-то будет и после него, ко сейчас мы не можем поверить в это. Да если что-нибудь еще и будет – это неважно, во Вселенной есть в эти мгновения только одно серьезное дело – то, что начнется сейчас, через три минуты (правительство, все руководители республики уже на трибуне и тоже ждут), – через две – одну – ноль. – Парад, смиррнаа!.
