Восемь минут тревоги (сборник) - Пшеничников Виктор (полная версия книги .txt) 📗
Олейников тронул капитана за плечо.
— На шоссе было трое. Я только что видел их! Один направился на юго-восток, другой на северо-запад, а третий…
«Остроглазый, сообразительный, — подумал капитан, от взгляда которого тоже не ускользнули силуэты учебных нарушителей на шоссе. — Глядишь, в скором времени можно будет назначить и старшим наряда».
— Поиск! — объявил капитан по цепи. — Сержант Дремов, сообщите на заставу: на участке заставы замечено трое неизвестных…
И тотчас, отметая все ненужное, лишнее в этот момент, вступил в свои права закон боя… Никогда Лагунцов не поклонялся богу войны Марсу, но как он, начальник заставы, умел понимать и чувствовать динамику боя! Какой пленительной музыкой отзывались в нем скупые слова докладов, распоряжений, команд! Сколько различных оттенков было в рождавшейся на душе песне, когда — с той минуты, как в казарме звучала команда «В ружье!» — привычный ритм жизни заставы ломался, уступая место Его Величеству Бою… Человек, могущий созидать, всегда, приходил к выводу Лагунцов, достоин восхищения. Но воин, могущий защитить созданное, достоин восхищения вдвойне. В этом убеждении Лагунцов был тверд.
В горячей обстановке Лагунцову никогда не приходилось сомневаться, подстегивать себя: все он оценивал мгновенно, как мгновенно включается свет, едва контакты соединены и дан ток… И дрожь медленно спадавшего потом напряжения сладостным похмельем еще долго держала его в плену, даже много дней спустя, когда в памяти стирались подробности и утихали последние призывные отголоски боевой тревоги.
Так было всякий раз. Но вот что важно было понять капитану: испытал ли хотя бы раз нечто подобное тот же Олейников? А другие солдаты? Дремов, к примеру? Или командир отделения Задворнов, шофер и заставский художник Пресняк… Все они: окладистые и ворчливые, трудолюбивые и с ленцой, горячие и медлительные, высокие и низкие, разные и в чем-то очень похожие друг на друга — были частью его жизни, в какой-то степени даже его питомцами.
Но когда же он сам, начальник заставы, обрел все то, что дотошно отыскивал в каждом солдате? Когда в нем самом зародилось суровое и святое чувство воина границы? Год, десять лет назад, больше?.. Видимо, с той самой минуты, когда он получил назначение на заставу… Впервые увидев громаду темного двухэтажного старинного дома с островерхой крышей под черепицей, он сказал самому себе: «Вот он, твой родной дом. Отсюда и начнется отсчет шагов на границе».
ЛАГУНЦОВ
Лагунцов припомнил, как шесть лет назад этот дом-утюг поразил его своим мощным, сложенным из грубо обтесанных камней фундаментом, узкими окнами на высоком первом этаже, даже пучком огненно-красной герани, мелькнувшей при небыстрой езде в каком-то проеме, на подоконнике. На фронтоне дома-утюга угадывалась некогда богатая геральдика и дата с тысяча восемьсот «отколотым» годом. Лагунцов, стараясь разглядеть на щите расплывчатые витиеватые цифры, почувствовал, что от дома тянуло холодом, как из подвала.
— Крепость, — сказал тогда Лагунцову офицер штаба.
— С амбразурами? — не удержался от вопроса Лагунцов.
— Ишь, чего захотел, — улыбнулся офицер. — Ты отныне будешь тут хозяином, вот и создавай свою амбразуру…
Через день старшина Пулатов водил Лагунцова по дому, обстоятельно знакомил нового начальника заставы с внутренним убранством старинных помещений. Многочисленные кладовые, арочные галереи, сумрачные холлы с остатками фиолетовых изразцов, закутки и закуточки… Лагунцов, не находивший острой необходимости сию минуту заниматься этой немыслимой архитектурой, в какой-то момент не выдержал, взмолился: «Старшина!..» Пулатов так взглянул на него, что Лагунцов скороговоркой бросил: «Ясно, ясно», — и продолжал безропотно осматривать дом.
За то время, пока старшина «передавал» заставу новому начальнику (прежний, как объяснили в штабе, получил перевод, но незадолго до отъезда попал в госпиталь с аппендицитом), Лагунцов твердо уверовал в серьезный, обстоятельный, деловой тон Пулатова. Поэтому немало удивился, когда старшина, выйдя из комнаты, где раздавался чей-то радостный, срывающийся на писк, шепот, будто засветился изнутри.
— Мои, — кивнув на дверь, пояснил Пулатов. — Жена, детишки.
Затем Пулатов толкнулся в пустующую боковушку с такой же, как и везде, коричневой толстой дверью, гостеприимно и широко провел открытой ладонью над порогом, указывая вовнутрь комнаты: дескать, прошу, проходите и располагайтесь…
«Ну и жилье! — присвистнул Лагунцов. — Ноев ковчег, каменный шалаш с окном в неведомый мир».
Удивился, что еще доставало сил шутить, иронизировать. Но так было легче воспринимать свое, не очень-то веселое положение. Сквозь бойницу окна он посмотрел на крышу соседнего дома в густом частоколе телевизионных антенн и скорее почувствовал, чем увидел, как у старшины собрались в тугую складку припухлые губы.
— В том доме тоже есть свободное жилье, но там меньше удобств. Квартира, — принялся перечислять старшина, — площадь шестнадцать и две десятых метра, печь на дровах, это — на улице…
— Ладно, старшина! — махнул рукой Лагунцов. — Не до выбора. Поживу пока на заставе. Архитектура… Вот назавтра приведу сюда пяток добровольцев из бывших строителей, — вдруг пообещал он, — прорублю окно в полстены, тогда и перееду. Как, старшина, годится?
«С таким начальником можно жить, не капризный», — с удовольствием отметил Пулатов. Весело гмыкнув, он притянул к себе тяжелую дверь, щелкнул ключом и сошел следом за Лагунцовым по толстым лестничным половицам.
На улице занимался бледный солнечный день, и ветер уводил за черепичные крыши отрепья туч. Лагунцов проследил взглядом это унылое движение, оглянулся. Приграничный городок просыпался. Где-то вдалеке с подвывами прошла машина, рассыпая глухой оловянный звон не то пустых молочных фляг, не то еще чего-то пустотелого, тарного. Лагунцов на слух определил: машина марки ГАЗ-69, видимо, не в очень заботливых руках, потому что мотор работал с перебоями… Вот потянуло запахом белого печеного хлеба, выдавая близкое присутствие хлебопекарни. Проехала на велосипеде женщина неопределенных лет — то ли старуха, то ли одетая по-старушечьи неброско и темно, посмотрела в сторону пограничников и умчалась, нажимая на педали. Бежали друг за дружкой два потрепанных кобеля, на ходу выискивая съестное. Белые дымы ввинчивались в небо, и казалось, не будь этих подпорок, небо рухнуло бы на крыши. Словом, приграничный городок оживал, втягивался в дневные заботы.
— Вот история, а? — Лагунцов повернулся к терпеливо ожидавшему Пулатову. — Жена вызова ждет, а о чем я ей сообщу? Что живу в особняке с цветочным газоном? Смешно! Вот, ангидрид твою перекись марганца. Не удивляйся, старшина, это я так ругаюсь. Душе вроде легче. После училища я в других краях службу начал, сразу привык к удобной квартире, а тут…
— Так ребята мигом все заштопают, — облизнув губы и складывая ладони крестом, почти весело заключил старшина. — В комнате глянец навести плевое дело, чего там…
— Да уж как-нибудь и сам не без рук, топор с лопатой не перепутаю, — заверил Лагунцов, на что Пулатов с удовольствием рассмеялся.
Лагунцов тотчас почему-то решил, что у старшины двое детей, непременно девочки, и непременно толстушки. Как-то не вязалось, не шло ему такое понятие — сын…
Прошло несколько дней, но Лагунцов толком так и не узнал, кто же у старшины — мальчики или девочки? Да и некогда было спрашивать, потому что сразу же начал действовать с быстротой освободившейся пружины, и, понятно, хлынуло на него все разом: дела, служба, рекогносцировка местности, инструктажи, списки личного состава, штатное оружие, запчасти к стоящему на приколе трактору, солярка…
Тесно было в старом доме, где размещалась застава. Котельную с двумя прожорливыми котлами и ту загнали в подвал, и кочегар выходил оттуда на свет, словно из преисподней. А если пожар? Перед кем оправдываться, что нет у тебя свободного помещения? Позвонил в горсовет и попросил использовать для нужд заставы соседнюю башню. Сам он уже побывал там, примерился к ней.
