Тайные чары великой Индии - Эмар Густав (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Таковы были более или менее основательные предположения, которым предавался Блю-Девиль с тех пор, как он состоял в отряде капитана Кильда. Часто безуспешно он пробовал открыть эту тайну, которая так сильно его занимала, но повторявшиеся неудачи, далеко не успокаивая его любопытство, хотя и доказывали бесполезность всех попыток, однако довели его до такого возбужденного состояния, что какою бы ни было ценою он решился добиться разгадки. Случай, который представлялся в эту минуту, казался ему таким удобным, что он решил не упускать его, какие бы ни были последствия, если он будет открыт.
Блю-Девиль, как бы ни был хитер капитан Кильд, был не слабее его в этом отношении; он ничего не делал, прежде не обдумав; он был терпелив и заблаговременно готовил те средства, которые думал употребить для исполнения своих намерений; если в минуту исполнения задуманное им не удавалось, то, наверное, это была случайность или скорее сама судьба была против него.
Очень уже давно этот человек носил в голове намерение открыть, что делалось в палатке капитана, когда тот запирался, для чего, пользуясь своими прошедшими неудачами, он уже осторожно принял меры, чтоб при первом удобном случае вновь испробовать, и более успешно.
Вот какие были его предположения на этот день.
Всякий раз, как караван выступал, Блю-Девиль в качестве лейтенанта отправлялся вперед с пятнадцатью избранными людьми; этот авангард прежде всего обязан был посылать разъезды по дороге, потом, придя ночью на место остановки, он должен был срубить деревья, нужные для укрепления, развести огонь, поставить палатку для донны Розарио, другие для женщин и детей и, наконец, устроить палатку капитана на самом удобном месте.
Когда приходил весь отряд, повозки и тюки усиливали укрепление; устраивали несколько хижин, и все было готово; эта последняя работа продолжалась едва полчаса, так как самое трудное уже было сделано авангардом.
Первая забота капитана всегда была — тщательно осмотреть свою палатку и убедиться, что она помещена так, как он того желал; иногда случалось, что он заставлял переменить место и сам за этим наблюдал; но это было редко. Если в первые дни любопытство его людей и было возбуждено, то в продолжение двух месяцев оно успело успокоиться; в конце концов, какой интерес могло иметь для этих людей, утомленных, пронизанных холодом, а главное, которым он всегда хорошо платил, открыть тайны, не имеющие для них никакой ценности; и потом, он всегда был наготове. Наконец, он убедился в преданности главных лиц своего отряда.
Вот как рассуждал капитан Кильд, и чем более проходило время, тем более эти рассуждения казались ему верными.
Он ошибался; если б это было одно пошлое любопытство, то его рассуждения были бы верны.
Все утомляется, даже любопытство; но вопрос был не в том; человек, который пытался открыть эту тайну, имел на то очень важные причины; значит, ничто не могло его успокоить, как только открытие этой тайны.
Вот чего не знал капитан и чего, как бы он ни был недоверчив, он не мог подозревать; он и не помышлял, что Блю-Девиль терпеливо, как крот, работал, чтоб открыть что-нибудь, а даже принужден был иногда по обстоятельствам оказывать ему более доверия, чем он способен был оказать при его подозрительном характере.
Дойдя до места, где караван должен был стать лагерем, Блю-Девиль немедленно отдал приказ рубить деревья для укрепления; потом, видя, что все эти люди серьезно заняты делом, он начал рассматривать и изучать грунт.
Местность была хороша, удобна для защиты и очень искусно выбрана Бенито Рамиресем. Это была довольно обширная поляна в средине густого леса, который лепился на отвесных сторонах большой горы; направо огромный кусок утеса неизмеримой вышины возвышался как стена и защищал лагерь от всякого нападения.
Огромный утес, похожий на переломленную арку гигантского моста, простирался над поляной в виде свода, около ста метров вышиной, закрывая почти третью часть ее; налево отлого спускалась сторона горы, покрытая лесом.
Блю-Девиль начал прежде всего осматривать утес, о котором мы сейчас говорили. Он тотчас понял, что эти утесы, сброшенные сверху горы вследствие какого-нибудь страшного наводнения, составили хаос утесов, взгроможденных одни над другими; скрепленные, прижатые друг к другу временем, они, по-видимому, составляли целое, в действительности же сдерживались в этом положении каким-то чудом равновесия. Он сделал затем еще открытие, которое причинило ему столько радости, что он чуть было не выдал себя, и с большим усилием сдержал крик удивления.
Когда окончили укрепление, он велел, по обыкновению, ставить палатки и зажигать огни.
Что же касается палатки капитана, то он приказал поставить ее под аркой из утесов, в самом удобном месте, так, чтобы полотно отбрасывалось спереди; сзади же и с боков оно было не нужно; таким образом, жилище капитана помещалось в природном углублении утеса и было защищено тремя каменными стенами.
Капитан Кильд так был доволен местом, выбранным Блю-Девилем для его ночевки, что не мог скрыть своей радости и горячо поблагодарил его, что очень удивило всех эмигрантов, знавших характер своего начальника и как он скуп на похвалы.
Лейтенант скромно поклонился и пошел устраивать свою хижину из ветвей.
В ту минуту как Блю-Девиль решился испробовать свое отважное намерение и хотел выйти из хижины, какая-то тень заслонила открытую дверь.
— Кто там? — спросил он.
— Это я, Пелон, — ответил молодой человек, сдерживая голос, — я пришел по вашему приказанию.
— Хорошо. Что ты сделал?
— Что вы мне приказали, лейтенант, — сказал он, приближаясь, — я помог Шакалу перевязать Линго, а потом притворился, что забыл флягу с камфарной водой, как вы мне это приказали.
— Отлично, а потом?
— Потом я спрятался, но так, чтобы видеть, что будут делать эти два человека.
— Что же они делали?
— Что вы предполагали, лейтенант, Шакал взял манерку, которая была еще совсем полна, и показал ее, смеясь, Линго; потом они стали угощаться, посмеиваясь надо мною.
— Так что?..
— Так что, лейтенант, манерка пуста, а Линго и Шакал пьяны и спят, a pierna suelta, как говорят испанцы.
— Хорошо, пусть спят; а другие?
— Все спят; не спящие в лагере только капитан, я да вы, лейтенант.
— Ты в этом убежден?
— Совершенно; часовые и те ничего не видят.
— Хорошо, дитя мое; ты знаешь, что тебе остается делать?
— Да, лейтенант.
— Ступай, дитя, и помни, что, повинуясь строго моим приказаниям, ты работаешь для своей выгоды и свободы.
— Я это знаю, лейтенант, и потому вы можете рассчитывать на меня, что бы вы ни приказали.
— Я убежден и вполне надеюсь; теперь иди, час настал; скоро мы опять увидимся.
Пелон молча поклонился и исчез.
— Теперь моя очередь, — прошептал Блю-Девиль, пробуя свой нож в ножнах и у пояса револьверы, — случай отличный; подобного больше никогда не представится; если в этот раз не будет успеха в том, что я ищу, — я отказываюсь… идем!
И бросив последний взгляд на свет в палатке капитана, он, полный решимости, вышел из хижины.
Но, вместо того чтобы перейти лагерь и прямо направиться к палатке капитана, Блю-Девиль, обойдя кругом своей хижины, пошел вдоль утесов, упираясь левой рукой об стену. Когда он достиг до куста какого-то колючего растения, лейтенант, рискуя оцарапать руки, раздвинул ветви и тотчас же скрылся в средине этого куста.
Этот человек, казалось, был одарен способностью диких зверей видеть во мраке; он шел не колеблясь, твердой поступью, которая доказывала, что он прекрасно знал, куда идет, и не боится ошибиться.
Пройдя куст, он лег на землю и ползком на руках и животе спустился в отверстие, сформировавшееся в уровень с землей, вроде отдушины в метр окружности, но так хорошо спрятанное и защищенное колючим кустом, что, не зная его, было немыслимо открыть его снаружи.
Бенито Рамирес, выбирая место для лагеря, забыл на этом кусте, вероятно без намерения, листок бумаги для сигаретки, который зацепился за шипы и остался тут; вид этого листка бумаги, почти незаметного, и причинил такую радость Блю-Девилю, что он чуть не вскрикнул; на этой бумаге он прочел все нужные для него указания.
