Русский Бог (СИ) - Сорокин Александр Сергеевич (электронные книги бесплатно TXT) 📗
Екатерина до безумия увлекалась заграницей.
- Вы француз? – спросила она Трубецкого, чтобы как-то прервать молчание и завязать разговор. Чёрные влажные глаза её, казалось, смотрели ему в самую душу. Екатерина тяжело дышала развитой грудью и прижималась на поворотах всем телом. Под жаккардовым платьем и чулками Трубецкой чувствовал её горячие живот и ноги.
- Да. Я – француз, - не колеблясь, спокойно сознался Трубецкой.
- Как я вам завидую! Какое счастье быть гражданином великой свободной страны!
- Во Франции ещё монархия.
- Всё дело идёт к республике, я выписываю парижские газеты.
- Названия укладов меняются, суть остаётся одной- группы людей стремятся к власти, чтобы положить налог на достояние подданных.
- Вы циник?
- Я реалист.
- Гегель тоже называл себя реалистом.
- Красивым молодым девушкам вредно читать скучные серьёзные книги.
- Я вычитала это в сносках книг о любви.
- Вы замужем?
- Нет.
- Кто вы?
- Я – средняя сестра Натали Гончаровой, жены поэта Пушкина. Мен зовут Екатерина.
- Прекрасное имя. У нас во Франции так звали одну королеву. Она была красива, родила пару королей, но имела слабость травить недругов медленными ядами. Меня зовут барон Дантес.
- Шуан?
- Да, я сторонник низвергнутого короля. Теперешний Орлеанский дом – пародия на монархию.
- Иногда при монархиях больше демократии.
- Повторяю, смотрите в суть, а не в названия.
- Танец так быстро закончился.
- Мы ещё потанцуем.
- Мне интересно беседовать с вами.
- Мне нравится, когда меня слушают красивые молодые девушки.
Танец кончился. Трубецкой возвратил Екатерину на место. туда же подошёл с Александрой Пушкин. Он зло смотрел на Натали, прощавшуюся с государем. Трубецкой поклонился Пушкину:
- Здравствуйте, господин поэт. Вот видите, вы ещё живы. Пророчество из Данцига не спешит сбываться, - шутливо сказал он.
- Баронесса Крюдегер гадала мне бояться белой головы, - отвечал Пушкин, вглядываясь в цвет волос Трубецкого. Тот был светел. – вас модно поздравить, барон, вы произведены в корнеты? – улыбнулся далее Пушкин, спускаясь взглядом на новый мундир Трубецкого. не смотря на веру в пророчества, к которой он был сильно склонен, Пушкин ощущал невыразимую симпатию к Трубецкому, спешившую перерасти почти в дружбу.
- А вы в камер-юнкеры? – Трубецкой кивнул на мундир Пушкина.
- Корнеты и юнкера, которым за тридцать, это шуты! – сердито сказал Пушкин, глядя на идущую к нему счастливую, задыхающуюся от танца Натали.
- Смеясь, говорят миру правду, - сказал Трубецкой.
- А мир продолжает жить во лжи. «Не дай вам бог сойти с ума!»
- Как ваш друг Чаадаев?
- По-прежнему живёт у меня. Хочет оправдаться перед государем. Пишет «Апологию сумасшедшего»… Как ты танцевала, дорогая? – спросил Пушкин подошедшую Натали.
-Ах, государь так великолепно танцует! С ним танцевать одно удовольствие! – беззаботно отвечала Натали.
- А со мной? – спросил Пушкин.
- ты вечно наступаешь на ноги, дорогой. Лучше сочиняй стихи, у тебя это лучше получается.
- Как тебе это:
Всё кончено: меж нами связи нет.
Ты молода: душа твоя прекрасна,
И многими любима будешь ты…?
- Нет, не складно. Мне больше нравится: «давайте пить и веселиться!» - отвечала Натали, следя глазами за императором, который тем временем возвратился к императрице Александре Фёдоровне.
- А мне, -сказал Трубецкой, - человеку сугубо практическому, всё-таки нравится вот это у господина Пушкина:
« Если жизнь тебя обманет,
Не печалься , не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья верь, настанет.
Сердце в будущем живёт,
Настоящее уныло:
Всё мгновенно, всё пройдёт,
Что пройдёт, то будет мило».
- Простите, господин француз, но вы прочитали моё стихотворение с таким чувством, что не верится, как вы сказали прежде, что терпеть не можете мои стихи?
- Я остаюсь при своём мнении. Процитированное мной стихотворение нравится мне относительно других. Я не терплю в вашем творчестве, господи поэт, воровства европейских сюжетов.
- например?
- Повесть»Дубровский» написана с «Ринальдо Ринальдини», трагедия «Борис Годунов» с шекспировских хроник, «Каменный гость» с « Дон Жуана» Мольера, который взял сюжет у одного из испанцев, а тот - у Лукиана.
- Ваши придирки банальны. В них нет глубины.
- Язык писателя способны оценить его земляки, утренней росой испаряется он при переводе, иностранцы ценят идеи. Мы в Европе…
- А мы, что в Азии?
- Одна моя знакомая полуеврейка-полуцыганка сказала, что Европа едва начинается за Вислой.
- Цыгане лучше знают географию ,чем нации оседлые… Познакомьтесь лучше барон, с сёстрами моей жены.
- Я уже познакомился с Екатериной.
- А эту зовут Александра, - небрежно кивнул Пушкин.
- Наталья Николаевна, ваши сёстры очаровательны.
- Правда?! – ехидно воскликнул Пушкин. – Тогда женитесь на одной из них. Я их никак не могу выдать замуж. Они не так уж стары. Александре тридцать , Кате – двадцать шесть.
Александра и Екатерина покраснели до корней волос. Наталью Николаевну передёрнуло. Оркестр заиграл новый танец. Царь смотрел на Натали. Пушкин бесился, чувствуя взгляд государя на своей жене. Пушкин страшно нервничал. Ему хотелось пригласить на танец свою жену, но он стеснялся привлечения внимания, камер-юнкерства, внешнего уродства, того, что Натали на голову выше его ростом. Государь же тем временем отделился от Александры Фёдоровны и сделал шаг в направлении четы Пушкиных. Пушкин побагровел. Он вздохнул с облегчением, когда безусый юнец ротмистр Ланский, взявшийся, словно с неба, белкой подлетел к Наталье Николаевне: растерявшись, та дала согласие, и они унеслись в вальсе. Государь остановился, вернулся к Александре Фёдоровне и пригласил её. Пушкин удовлетворённо хмыкнул. Желание страшной мести сверкнуло в его глазах, он поклонился Екатерина Гончаровой. Трубецкому стоявшему рядом, выходило пригласить Александру, но посланник Геккерен опередил его, поклонившись Александре первым. Надменное лицо его, обрамлённое остатками рыжей шевелюры, бесцветные пятна глаз, сверкающая лысина, долговязая фигура, золотое шитье мундира посланника выражали снисхождение.
- разрешите вас ангажировать, мадемуазель, - обратился Геккерен к Александре.
- Нет, спасибо.
- Отчего же?
- Вы мне не нравитесь.
- Простите, но мне кажется, вы одиноки. И я одинок. Меня совершенно никто не…
- Лучше быть ни с кем, чем с кем-то… Я хотела бы вальсировать с бароном Дантесом.
Трубецкой, краем уха подслушавший разговор, улыбнулся.
- О! Этот обаятельный молодой человек – мой названный сын. Я обрёл его на дорогах германии. В настоящее время я направил необходимые бумаги в правительство Голландии об узаконении нашего родства.
- Странное родство. Мне казалось, что вы почти ровесники. Впрочем, с сыном танцевать много приятнее, чем с отцом.
Трубецкой поклонился Александре. Скоро он закружился вместе с ней в танце. Трубецкой был высок, худ, и вместе с Александрой они смотрелись как хорошая пара. Геккерен остался один. Вставив в глаз монокль, он наблюдал за танцующими. Через плечо Александр Трубецкой смотрел на движущуюся в паре с ротмистром Ланским Натали. Против воли, как магнитом, его тянуло к этой женщине.
Безусый бесцветный ротмистр боготворил Натали, как кумира. Бледная шея его, бледные щёки, бескровные тонкие губы, похожие на паклю брови, баки и шевелюра, некогда рыжая, теперь, к зиме, палевая, высокая худая стать с руками и ногами палками, узким тазом и торсом, делали его жидкой сумеречной тенью, внезапно явившейся при свете дня. Выражение лица и вся его фигура пели преклонение. Не сразу решился он подойти к первой красавице Санкт-Петербурге, долго ходил кругами рядом, прятался за спины знатных господ и дам, тайно поглядывал желая быть около. Первейшим желанием жизни его стало желание физической близости с ней, хотя любил он её не за тело, тем более не за душу, а всю, как есть. Три года назад, случайно увидев во время венчания Пушкина её в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот в Москве в белой кисее невесты поверх белого шерстяного платья, ангелоподобную, стоявшую перед аналоем со своим каракатицей мужем, стихи которого, как и вообще поэзию, Ланский, не понимал, но горячо любил, он раз и навеки влюбился в неё всем маленьким существом своим. Тогда ему уже было за тридцать, но родители и старшая родня его считали, что не достиг он ещё возраста возмужалости и не позволяли выезжать в свет, пусть и окончил он кадетский корпус и уже не служил. Потому Ланский мог лишь издали и понаслышке наблюдать за первыми шагами в свете обожаемого им творения. Однажды позапрошлой зимой вырвавшись от нянек, он оказался, спрятавши мундир под бобровую доху свою, смешанным с третьесословной публикой, собравшейся у подъезда Зимнего ждать выезда с Масличного бала богатых гостей русского императора. Среди многих вышла из дворца и она. Через армяки и тулупы крестьян, мастеровых и купцов, просовывая голову меж их плечами. Неоднократно вставая на цыпочки, увидел Ланский вдали обоготворяемый им предмет. Бросился он бежать вслед за санями Натали. Натыкаясь на спины глазеющего простонародья, приветствующего выход господ криками восторга перед их дорогими нарядами и благородной осанкой. Не раз тогда Ланский попался под ноги, получил по затылку, ибо не уважают тех, кто не уважается себя сам и юн до седых волос. Работая локтями, чуть не ревя от досады, оказался Ланский совсем рядом с санями несравненной петербургской красавицы. Тогда она была беременна первой беременностью своей. Некоторое неприязненное выражение губ, связанное с тошнотой, пигментные пятна вокруг глаз и на щеках, бледность кожных покровов, округлость талии, отнюдь не портили её, а показывали лишь новое состояние, в котором сей прекрасный цветок мог находиться. Голубое батистовое платье, песцовая шубка на хрупких плечах – такой запомнил её возрастной мальчишка Ланский, толкаясь среди мещанских и купеческих поддёв, бегая за пушкинскими санями до самой Мойки. Вот сани остановились. Чудовище –поэт, с кривыми ногами и смуглым лицом эфиопа, одетый в гигантскую для его роста, безобразно сшитую медвежью шубу, взял за тонкую кисть аленький цветочек отроческой мечты Ланского т ввёл под воды своей берлоги. В окнах вспыхнул свет, задвигались тени, различались фигуры мужчин и женщин, то были сёстры Натали и её слуги. Она сама не появлялась. Он стоял до утра. Когда стало светать, Ланский побрёл домой по скользкой мартовской дороге. Дома его ждала родительская взбучка. Тридцатидвухлетний ротмистр рыдал как четырнадцатилетнее дитя.
