Кто там стучится в дверь? - Кикнадзе Александр Васильевич (книги онлайн полные версии бесплатно .txt) 📗
За плечами было девять прыжков. Она уже умирала девять раз, когда подходила к открытой двери самолета, чувствовала струю воздуха, ударявшую в щеку, бросала взгляд на землю, у нее захватывало дух, она боялась, что не найдет в себе силы покинуть самолет. Думала, что пятый раз будет легче прыгать, чем во второй, а восьмой легче, чем в пятый. Оказалось совсем не так. Сегодня не просто прыжок, они спустятся на землю, занятую врагом. И она сделает этот шаг по одному лишь приказу, который даст себе и который будет сильней и натуры, и желания, и жизни.
У Вероники в кармашке маленький талисман, камушек с берега Ворсклы. Когда ей было двенадцать лет, она тонула. Понадеялась на себя, захотела, как делала это осенью, переплыть реку. Но то ли за зиму отвыкла, то ли река была полноводнее, почувствовала на середине — тают силы, легла на спину, зачастила руками, хлебнула воды, стало трудно дышать, руки отяжелели. Хотелось крикнуть что было мочи: «Помогите, тону!» — самолюбие не позволило. Мир был отделен широкой полосой воды, только один человек мог помочь ей: она сама... Минут через двадцать Вероника заставила себя пуститься вплавь с противоположного берега, хотя недалеко была рыбацкая лодка. На память сохранила камушек с темно-серыми прожилками; он напоминал о часе, когда смогла победить себя...
На Веронике вылинявшая телогрейка — ночи еще холодные, неизвестно, скоро ли попадут в лагерь. Мужчины одеты легко: на них старые помятые гимнастерки и башмаки, давно не видавшие щетки. Не узнать Мнацаканяна, иссиня-черная борода делает его лет на семь, а то и на все десять старше. Из тех джорабок, что прислала ему мать, выбрал самые старые. Сомневался: брать или нет, в конце концов посоветовался с товарищами — взял. Они думали, что джорабки дороги ему как память о доме, ничего плохого, пусть возьмет, разве не могут быть старенькие, много раз надеванные джорабки в рюкзаке вышедшего из окружения солдата? А Шагену они были нужны по причине особой. Месяца два назад он участвовал в десантной операции, то был шестой его прыжок, приземлился неловко, подвернул левую ногу. Никому ничего не сказал, старался не хромать. Теперь обе джорабки надел на левую ногу и крепко перемотал ее выше щиколотки бинтом. На всякий случай.
— Предлагаю подкрепиться, чтоб быстрее приземлиться, — сказал командир группы.
Станислав ожидал, что его поддержит Канделаки, скажет смешное слово, поможет расковать слишком ушедших в себя друзей. Тот был молчалив.
На металлических вогнутых сиденьях появились тарелка с консервированными бобами, крутые яйца, колбаса, лук и бидон кваса, бессребрено выставленный пилотом.
— Я тебя прошу, — обратился к Веронике Шаген, — когда кончить есть, как следует оботри тарелку хлебом — хорошая примета.
Вероника улыбнулась. Вспомнила рассказ Канделаки о его маленькой сестре. Мать сказала ей однажды: «Кончишь есть лобио, аккуратно вытри тарелку кукурузной лепешкой, тогда у тебя будет красивый и умный муж». Девочка посмотрела на маму, на папу, самодовольно покручивавшего ус (он только что вернулся с дружеской попойки и был в хорошем расположении духа), и спросила: «А почему, когда ты была маленькой, плохо вытирала тарелку?» Папа сделал вид, что ужасно рассердился, и все спрашивал дочь: «Нарочно разыграли, да, скажи, кто придумал, скажешь, дам чурчхелу». «Кто придумал, кто придумал, конечно, Котэ», — как ни в чем не бывало ответила дочь.
...Осенью сорокового года Веронику с Пантелеевым и Мнацаканяном пригласил на несколько дней к себе в Натанеби Котэ. В ту пору был прямой поезд Баку — Батуми, все четверо получили в качестве поощрения десятидневный отпуск, хотели завернуть на ночь в Терезендорф проведать Марту Песковскую и родных Станислава. Им сказали, что этого делать не следует.
И приехали они прямиком в райский мандариновый уголок. Семья Канделаки жила в Тбилиси, большую часть года домик пустовал, это показалось Веронике высшей несправедливостью. Многие мечтали бы жить здесь и зимой (какая же это зима — одна благодать) и весной; настроить бы высокие светлые красивые дома для лучших людей страны; природа, природа какая — на такой природе грешно сердиться, волноваться, носить в сердце зло и вообще грешно плохо жить.
Вероника запомнила, как строили дом молодоженам — колхозному шоферу и акушерке. Словно вся деревня только и ждала того дня, когда поднимутся голые стены двухкомнатного дома до крыши и пока не уложат последнюю черепицу. Когда же это событие произошло, соседки будто по команде начали вносить во двор столы, стулья, табуретки, вообще все, что только имеет четыре ножки и над ними ровную поверхность. Столы были накрыты человек на сто пятьдесят. Веронику удивил этот обычай — закатывать пир, пока еще не построен дом. Ей объяснили: остался пустяк, главное ведь — есть стены и крыша над ними, остальное пустяк, молодожены могут уже не беспокоиться, все сделают соседи, близкие и дальние родственники. Деньги соберут, достроят дом, обставят его мебелью и вообще всем, что необходимо для двух молодых людей, создавших свой очаг... Во главе стола сидел председатель колхоза, человек лет шестидесяти пяти, полный, седой и степенный, знавший каждого колхозника — и старого и молодого — по имени и сам охотно откликавшийся на простецкое «Михако». Один из первых тостов тамада произнес за гостей — будущих красных командиров, «которым выпала честь охранять от происков врагов все, что дала нам Советская власть; мы желаем им крепкого здоровья, успехов в боевой учебе и еще, чтобы им никогда не пришлось браться за оружие, пусть всегда будет мирным небо над нашей Родиной...»
Все встали и подняли бокалы, а тамаде поднесли большой, отделанный серебром турий рог, в него лили вино сразу из двух бутылок, тамада торжественно поднял рог и передал его сидевшему через два человека Станиславу. Тот смутился: «Что мне с ним делать?» — «Или выпей или поставь». — «Как же поставить?» В ответ раздался дружный смех.
С Котэ не сводила глаз тринадцатилетняя сестра Медико, ей было неприятно, что рядом с братом сидит девушка по имени Вардо и что брат почему-то не видит, кроме этой Вардо, никого. Станислав заметил, как загрустила Медико, когда, стремясь отвлечь Котэ от соседки, предложила ему горячий кусок хачапури, а брат рассеянно поблагодарил и снова повернулся к Вардо, Медико закусила салфетку, заплакала, убежала...
— Не знаешь, кто эта девушка рядом? — спросил он у Вероники.
— Его подруга по школе, учится в Тбилиси на врача. Красива? Между прочим, Котэ известил меня, что после окончания школы в этом селении будет одно массовое мероприятие. Так что жди приглашения. Вардо дала согласие стать его женой.
— О-ля-ля, эти сведения для узкого круга людей? Вы думаете, нас отпустят?
— Хотела бы надеяться.
О чем думает сейчас в самолете Котэ? Что вспоминает? Он сидит, положив руки на колени, широко раздвинул ступни. В его позе что-то от крестьянина, только что вернувшегося с поля и присевшего на несколько минут отдохнуть. Стругает перочинным ножиком палочку и аккуратно собирает стружки — одну к одной. Вспоминает родной дом и Вардо, с которой так и не успел сыграть свадьбу?
Натура Котэ не приспособлена к ожиданию. То и дело смотрит на часы, на пилота: скоро ли? Самолет летит в облаках, на альтиметре тысяча пятьсот, никто не знает, какая погода на месте приземления.
В душе Канделаки нарастает неприязнь к пилоту. Будто немой. Слова не скажет, не улыбнется. Даже когда жбан с квасом выставил, и то не улыбнулся. «Ведь он же будет у меня последним воспоминанием о родной земле... Самолет — последняя наша родная территория, где мы еще можем быть самими собою. И называть друг друга так, как привыкли. Пройдет час-другой, и Вероника превратится в Искру, Станислав — в Петра, Мнацаканян — в Сергея, а он, Канделаки, — в Георгия. Начнется жизнь посложнее той, что была в первом партизанском отряде. Фашисты провели в крупных масштабах карательные операции. Они хотят, чтобы именно здесь, в районе Белгорода, у них было все абсолютно спокойно и надежно. Борьбу с партизанами ведут специальные части. Ты проводи нас, пилот, по-человечески. Заговори или улыбнись, что ли. Ведь вспомню твою хмурую физиономию, и у меня будет портиться настроение. Бывают же такие люди. Важничают. Всем хочет показать, как высоко ценит себя. И какая тяжелая ответственность на его плечах. Станислав этого словно не замечает. Для него важнее всего, чтобы человек умел работать. Остальное — производное. Вот и сейчас он подошел к пилоту, наклонился над его ухом. О чем-то спросил. Пилот ответил односложно. Станислав «перевел»: «Когда придет время, скажут». И все. Будьте. любезны, знайте свое место и не отрывайте занятого человека от дела. Христофор Меликсетович так определил бы этого пилота: «Замедленный рефлекс, исполнительность, неспособность вступать в контакты, наиболее подходящая должность — трамвайный контролер». А человека сделали летчиком. Да бог с ним! Не детей крестить! Впрочем, мне это вообще не предстоит в ближайший обозримый период. Как Вардо, как моя родная Вардо, здорова ли, благополучна ли, верит ли, что вернусь?.. Лучше бы не была такой красивой. Я жил бы спокойнее. Что за чушь лезет в голову? Если бы она была другой, разве бы я любил ее?..»
