Приключения 1969 - Егоров Виктор (электронные книги без регистрации .TXT) 📗
Я считалась внучкой деда Тимофея. Документы, заготовленные в штабе, действовали хорошо. Дня три я боялась выходить на связь. Потом все уладилось. О моей выброске не было слышно ни звука. Дед Тимофей все уже разузнал.
Приспособилась я в горенке дедовой хаты. Рацию он мне помогал запрятывать за икону. Он там прятал рации и других радистов, которых присылали до меня. Я представляю, что было бы с дедом, если б тот казненный наш радист выдал его и остальных товарищей. Надо бы описать его подробней, назвать его, но никто тогда не спрашивал фамилий и имен. Все мы работали под кличками. Были в этой станице и подпольщики. Они поддерживали связь с нашими разведчиками.
Когда поймали радиста, дед Тимофей увидел его в комендатуре. Побежал скорее домой, схватил рацию и утопил ее в лимане, привязав к ней гранату. Он бросил ее и подорвал, вроде бы глушил рыбу. Рыбы ловил он много и для немцев. Ему они разрешали. Еще рассказал мне дед Тимофей, что три дня качался наш повешенный радист, и немцы не разрешали его снимать. Кто пытался, того расстреливали на месте. Это, наверное, наши ребята пытались…
Надо налаживать связь, и как можно скорее: много разузнали важного ребята. Все сведения надо передать в штаб. Я начала работать.
Чуть ли не каждые сутки взлетали в воздух то днем, то ночью вражеские склады с боеприпасами. Ни одна машина не могла выехать за пределы станицы. Наши группы подрывали их в пути, ставя по дорогам мины. Целыми ночами я передавала в штаб шифрованные сведения. Работы было много, и я ненадолго выходила на связь и днем.
На седьмой день я услышала трансляцию на моей волне. Это немцы включили пеленгатор. Рассказала об этом деду Тимофею. Он не огорчился:
— Ну и что? Это чепуха, просто не выходи на связь каждый день, меняй время передач и каналы.
Ого, ничего себе дед! Не так-то он прост! Я сделала, как он сказал. То ночью, то днем я выходила на связь, и то не каждый день. Мы же с ним по очереди ходили и за сведениями. У нас было такое место, — нипочем не догадаться, что там разведчики прячут донесения, — почти на глазах у фашистов. И сама я разведывала, что делают немцы, как относятся к ним станичники и кто помогает врагам. Все это я передавала в штаб.
Однажды чуть не наделала глупостей. Дорого обошлась бы эта глупость мне и деду Тимофею. Как-то узнала я, что в офицерском клубе вечером будут танцы. Началось у них еще засветло. Я решила посмотреть. Засунула две гранаты за пазуху и пошла. Надо было запомнить офицеров в лицо, а потом узнать фамилии у деда Тимофея и передать в штаб. Смотрела, смотрела я на них. В окно все видно, что они выделывали. Часовые нет-нет и повернутся в мою сторону, а сами смеются: что, мол, потанцевать хочется? Показывали на двери: заходи, мол! Что-то говорили по-немецки и гоготали. Я не понимала их, но догадывалась. И такая меня злость взяла. Ах вы, гады! Разве можете вы подумать, что я разведчица! Для вас я просто сопливая, грязная девчонка! Ну погодите!
Начало темнеть. Скоро комендантский час. Я зашла за угол. Рука за пазухой. Хочу бросить гранату в окно. Всю меня трясет. И вдруг, как молнией, мысль: это поступок, непростительный для подпольщика-радиста!
Я отошла подальше — и бегом к дедовой хате. Уткнувшись головой в подушку, долго не могла прийти в себя от мысли, что я собиралась в этот вечер натворить.
Два-три раза в неделю гитлеровцы устраивали повальные обыски в станице. Заходили и к нам. Но они считали деда за своего. Покажет дед Тимофей документы, и уходят они восвояси. На меня просто не обращали внимания.
Однажды они зашли часов в десять вечера, офицер и двое солдат. У меня все было готово к связи. Сеанс должен быть в 22.30. Я услышала, что немцы разговаривают с дедом Тимофеем. Но в горенку они не вошли. Если б вошли и обнаружили рацию, граната, как всегда, была наготове. Когда гитлеровцы захлопнули дверь, я, выйдя из горенки, спросила, зачем они приходили.
— Ничего страшного, внучка, успокойся. Они сказали, чтобы я зашел за ними, когда пойду на рыбалку.
В 22.30 я включила рацию, а дед Тимофей стоял около моей комнатки на посту.
Иногда на деда нападала какая-то грусть. Я не хотела будоражить его душу. Но однажды не удержалась, спросила. Оказывается, у него в первые дни, как началась война, погиб сын. Бабку и внучку с невесткой он отправил к родне в Горький, с тех пор ничего о них не знает. Я слушала его, и сердце сжималось от жалости. Сильно тоскует старик по своим! И мое сердце расшевелил. Не так далеко до Сухуми, но не уйдешь, и весточки подать о себе нельзя. Когда я еще находилась в городе и то писать домой было нельзя. А теперь уже два месяца в захваченной оккупантами Кущевке.
Нет, нельзя поддаваться настроению. Надо работать!
День и ночь гитлеровские военные машины направлялись к передовой, нагруженные боеприпасами.
Дедушка принес очередные сведения, а сам радостный, все шутит да покряхтывает. Спрашиваю у него:
— Что вы сегодня такой веселый?
— Э, внучка, как не веселиться, когда наши близко! Слышишь, как фашисты удирают через станицу по ночам, отступают на Ростов? Не удержать им Ростова, вот увидишь!
В этот день я приняла большую радиограмму. Приказ: немедленно покинуть станицу и идти на сближение с нашими. Наши в восьмидесяти километрах от Кущевки. Уже освобождены Армавир, Тихорецкая, Курганная. Вся Кубань освобождена. Удирая, немцы увозили награбленное из Кущевки. Железная дорога была забита эшелонами. Наши диверсанты подрывали их в пути.
Мне дали координаты, азимут, маршрут движения. Я стала собираться в путь. Еще ни разу не ходила через линию фронта, но знаю, что это опаснее, чем быть в тылу у немцев.
Дед Тимофей неохотно отпускает меня. Заложив руки за спину, ходит он по хате и все инструктирует:
— Ты смотри, внучка, не налети на мины. Их по полям расставлено уйма. Иди лесополосами, держись подальше от дорог. Сейчас сухо, и можно идти прямо степями. В села заходи только по крайней необходимости, если с едой будет плохо. Самое главное — на мины не налети.
Объясняет, какие они бывают, мины, да и сама знаю — изучали в разведшколе.
Достал дед Тимофей холщовый мешок. По углам, засунув по картошине, привязал веревочные лямки. Набил его хлопьями, засунул рацию в хлопья. Комплект питания я взяла только один. Хватит, пока дойду до своих. Поверх рации дед наложил немного еды.
Не спалось нам в эту ночь. Рано-прерано, еще задолго до первых петухов, дед проводил меня далеко за станицу. Попрощались. Не выдержали нервы у старого вояки. Заплакал Тимофей. Жаль ему было отпускать меня, но идти все равно надо. Спазмой сдавило мне горло. Я безмолвно стояла, переминаясь на месте. Не хватало храбрости уйти от этого дорогого сердцу бородача. Взяв за плечи, он развернул меня и, подтолкнув вперед, ушел назад в станицу.
Не оглядываясь, зашагала я по азимуту.
Все дальше ухожу от Кущевки. Уже март. Первый весенний месяц, а холодно. Чуть остановишься сверять по компасу азимут, и уже озноб бежит по спине. Часа три-четыре до рассвета. Но незаметно в пути время. Бежит оно быстро. Наступил рассвет, а за ним — день тяжелого пути. Днем идти опаснее, но я решаю не останавливаться. Боясь нарваться на мины, иду лесополосами, далеко обхожу населенные пункты. Вижу по дорогам машины с немцами. Держу направление по азимуту, сверяю его по компасу. На связь выхожу регулярно, по расписанию. Каждый раз сообщаю о пройденном маршруте, а из штаба получаю новый, уточненный.
Иду я, кажется, уже целую вечность. Миновала неделя, а наших все нет. Где-то они близко, а я все плутаю. Без дорог идти трудно и опасно. Не заметишь, как подорвешься на мине. Лесополосами идти тяжелее, но безопаснее.
Запас еды кончается. И то спасибо дедушке, что кое-что дал мне на дорогу. Что он мог дать? Плохо и у него было. Сам перебивался на картошке и на рыбе. Положил он мне рыбы вяленой, снял откуда-то с чердака, хлеба немного, достал сала, банку немецкой тушенки и колбасы банку, да из чугунка вареной картошки.
