Русский Бог (СИ) - Сорокин Александр Сергеевич (электронные книги бесплатно TXT) 📗
- Извините, госпожа Пушкина, но дело большой государственной важности. Не заходил ли к вам сейчас молодой высокий человек, худой, в усах, с голубыми глазами, в цилиндре, чёрном рединготе и бежевых панталонах?
Госпожа Пушкина повернулась и посмотрела на Трубецкого. Описание соответствовало в точности.
- Кто он? Беглый разбойник? – грудь красавицы, выступавшая из-под выреза платья, стала вздыматься не столько от страха, сколько в предчувствии романтического потрясения.
- Нет. госпожа Пушкина. Он мой приятель, иностранец. Он плохо знает Петербург, мы с ним как-то разминулись…
- Но вы сказали, генерал, дело большой государственной важности?
- ….Да. Назначен час. Я хотел его представить государю. Государь не любит, когда к нему не являются или опаздывают даже иностранцы.
- Мимо Зимнего дворца он не пройдёт, генерал.
- дворник сказал мне, что видел, как он свернул в ваш подъезд, госпожа…
- В нашем подъезде много квартир. Впрочем. Дворники обычно пьяны. Простите, генерал, я на руках с новорожденным. От двери сквозит, боюсь простудить. Ищите вашего приятеля в другом месте.
- Извините за беспокойство, госпожа Пушкина.
Трубецкой, стоявший всё это время с величайшим напряжение, теперь вздохнул облегчённо, услышав обратные шаги Лепарского, спускавшегося с лестницы. Будем надеяться, что Лепарский вполне не уверился в узнавании Трубецкого. Красавица вернулась в залу от дверей.
- Кто вы? – спросила она вопросительно.
- Жорж-Шарль Дантес,- ответил Трубецкой по-французски.- французский барон из Эльзаса.
- Натали Гончарова… Наталья Николаевна Пушкина, - поправилась красавица, с некоторым огорчением посмотрев на своё обручальное кольцо на правом безымянном пальце. Поцеловав в лоб, она положила младенца в кроватку, выпрямилась и теперь стояла спокойно, смотря в глаза Трубецкому.
Трубецкой чувствовал себя в ужасно глупом положении. Говорить ему с этой красивой женщиной было не о чем. С другой стороны и откланяться он не мог. Лепарский, возможно лишь притворился что ушёл, и мог ждать за дверью. Женщина же, по-видимому, не чувствовала какой-либо неловкости стоять вот так молча и смотреть глаза в глаза незнакомому человеку. И Трубецкой вдруг почувствовал, что для неё такое молчание не только не обременительно, но вполне естественно, как, может быть, вполне естественно состояние говорливости уже при других обстоятельствах, а скорее настроении. И ещё он почувствовал, и испытал от того острое смешанное ощущение приятности и жуткого страха, что говорить с этой женщиной ни о чём не нужно, что с ней можно долго, минуты, часы, дни, недели, молчать рядом, молча сидеть, молча ходить, взявшись за руки, молча любоваться ею. Действительно, подобное чувство пугает до глубины души, потому что необъяснимо, иррационально, всевластно, требует тебя всего вплоть до готовности на смерть, не предполагая и не требуя от любимой ни ума, ни доброты, ни поступка, подчас, и ни внешности. В подобном случае женщина влюбляет именно тем, что она такая, а не другая, свей своей физической плотью, всей эманацией характера, всем сочетанием черт. И Трубецкой уже не почувствал, а понял, что влип; что здесь не уверенная в себе, решительная и отчаянная в душевных порывах балерина Авдотья Истомина , не робкая, но цельная, способная от великого страха и на подвиг, скорее товарищ, чем женщина – Катишь, здесь воплощение, причём наиболее полное, всех женских свойств. Здесь мягкость, безотказность, ласковость, уступчивость и потрясающая физическая красота. Тихая вязкая , сладкая трясина, где уже увязли по колено ноги и где так легко утонуть. Для Трубецкого уже куда-то далеко-далеко в прошлое ушла Истомина и , дочь от неё, в Сибири в Благодатском руднике осталась верная Катишь, тут же в двух шагах от него была женщина, чужая жена, мать, рождавшая новое, ещё слабое, робкое, но обещающее стать могущественным, трагическим финалом, чувство. Настоящая любовь не может быть счастливой. Умом Трубецкой совершенно чётко понимал, что эта любовь, как и вообще – любовь, глупа, что ничего хорошего из этого выйти не может, что у него есть жена, катишь, что она брошена в Сибири, что предать ещё и её после того, как он предал товарищей, он не может и не должен, что эту замужнюю женщину он всё равно рано или поздно оставит, потому что чересчур различно их положение в мире и человеческом обществе, чересчур чужды пути их судеб, что надо быть кретином, чтобы ему зрелому, мудрому, так много испытавшему сорокалетнему мужчине влюбиться с первого взгляда в двадцатидвухлетнюю девочку, успевшую уже два раза стать мамой, но болото, сладкая трясина карих глаз с золотыми прожилками засасывала его. гибкая фигура, дышавшая под атласом платья, волновала кровь, и Трубецкой начал обманывать себя. В душе он говорил, что ничего страшного не происходит, что он постоит и уйдёт, что ничем страшным это не закончится, что можно поиграть в чувство, по-мужски пококетничать, а потом разом, одним ударом, разрубить узел. Но чем дольше, тем больше. Первый лёгкий при затягивании узел обычно оказывается лишь началом серии узлов, развязывая один, часто завязываешь другой, и потом запутываешься настолько, что нет уже сил для решительного удара и не хватает мышц, чтобы поднять тяжёлый меч македонца. Трубецкой поймал себя на мысли, что ни на секунду не задумывался над тем, что женщина испытывала к нему. Неясно было, то обаяние, что исходило от неё, свидетельствовало в пользу взаимного чувства или являлось следствием конституции, источавшей любовь как бы между прочим, только в силу данного. А не иного физического устройства. Он стояли и молчали, смотря друг на друга, купаясь в свете синих и карих глаз. Как заворожённые. Как дураки. В немом ступоре двух сердец, обретших свои утерянные половинки. Взрослые расчётливые люди, на четверть часа превратились в подростков.
- Натали! N.N! Натали! Наталья Николаевна! – послышался в комнатах звонкий голос входившего через парадную дверь в комнаты человека.
Трубецкой и Натали вздрогнули, отвернулись друг от друга, как пойманные воры. Трубецкой отошёл к камину, тронул китайского болванчика на полке рядом с зеркалом, болванчик согласно закивал головой : да, да, да, да, да. Натали повернулась к этажерке, стала перебирать к чему-то мелкие предметы: заколки, булавки, брошки. Весёлый человек с звонким голосом быстро приближался, широко открывая обеими руками двери перед собой.
- Натали, поздравь меня! Государь пожаловал меня камер-юнкером. Поэт Пушкин - камер-юнкер! Камер-юнкер, как звучит! Почти как фельдмаршал или обер-лакей.
Человек со звонким голосом растворил последнюю дверь. перед Трубецким явился известный поэт Пушкин. На маленьких стопах его были лакированные полусапоги, кривые ноги обтягивали белые лосины. Из-под расстёгнутого плаща виднелся зелёного крепа с чёрным бархатным воротником и золотыми пуговицами мундир камер-юнкера, обтягивавший круглую грудь.
- А вот и мундир! Он уже на мне. Полюбуйся. Государь заставил надеть его прямо во дворце, заранее указав портному сшить по моим меркам.
Скинув плащ, отбросив цилиндр, Пушкин демонстрировал мундир.
- Джокер! Настоящий карточный джокер!
Открытое лицо поэта казалось ужасным. Негроидные черты, пусть в четвёртом поколении, слишком явственно проступали в нём. Сплющенный нос, широкие скулы, темно-карие глаза навыкате, низкий лоб, короткая шея, пышная кучерявая шевелюра, шоколадный цвет кожи. Маленький рост делал его похожим на обезьянку. Увидев Трубецкого, поэт Пушкин замолчал на пару секунд, остановившись в дверях, но потом продолжал говорить обращаясь к Натали так, словно Трубецкой был гостем жены, к которому он не желала иметь никакого отношения, показывая внешне, что мужчина принятый женой в его отсутствие имел для него то же самое значение, что пианино в углу. Будучи близко мало знакомым с Трубецким, считая что тот в Сибири, Пушкин не мог заподозрить, какая известная фигура находится рядом с ним. Возможно, внешние живые люди имели небольшое значение для его мироощущения.
