Долина молчаливых призраков. Скованные льдом сердца - Кервуд Джеймс Оливер (книги онлайн полные версии TXT) 📗

Она забыла о нем. Она забыла обо всем, кроме реки, лесов и нехоженых просторов за ними. И Кент был счастлив. Ибо тот мир, который она приветствовала, к которому взывала ее душа, был его миром, всегда, неизменно и во веки веков. Мир этот хранил в себе его мечты, его надежды, все желания, когда–либо возникавшие в его душе. И когда наконец Маретт медленно повернулась к нему, руки Кента протянулись к ней, и в его лице она увидела тот же восторг, что переполнял и ее сердце.

— О, я счастлива… счастлива! — тихо воскликнула она. — О, Джимс… я так счастлива!

Она пришла в его объятия без колебаний; ладони ее гладили его лицо; и потом она стояла, склонив голову ему на плечо, глядя вперед, глубоко вдыхая чистый ароматный воздух, наполненный эликсирами окружавших их лесов. Девушка не говорила, не двигалась, и Кент оставался неподвижным. Баркас плавно обогнул речную излучину. Из воды у самого берега поднялся огромный лось и зашлепал по мелководью, и слышно было потом, как он с треском продирается сквозь чащу. Тело девушки напряглось, но она продолжала молчать. Лишь некоторое время спустя Кент услышал ее тихий шепот:

— Как долго, Джимс! Я не была здесь целых четыре года!

— А сейчас вы возвращаетесь домой, маленькая Дикая Гусыня. Не будете ли скучать в одиночестве?

— Нет. Я скучала там, вдали от этих мест. Там было так много людей, так много вещей, что я тосковала по лесам и горам. Наверное, я бы скоро умерла. Там были только две вещи, которые я любила, Джимс…

— И что за вещи?

— Красивые платья… и туфли.

Кент теснее прижал ее к себе.

— Я… я понимаю, — тихо рассмеялся он. — Поэтому вы и пришли ко мне в тот первый раз в хорошеньких лодочках на высоких каблуках!

Он наклонился, когда она повернула к нему лицо с веселыми искорками в глазах, и поцеловал ее в тянущиеся навстречу губы.

— Я люблю вас, Ниска, маленькая богиня! — воскликнул он. — Я люблю вас сильнее, чем когда–нибудь в мире мужчина любил женщину!

Минуты и часы этого дня навеки остались потом в жизни Кента незабываемыми воспоминаниями. Временами они казались ему иллюзорными и нереальными, словно он жил и дышал в нематериальном мире, созданном из призрачных вещей, сотканных из снов. Так было, когда мрачные тени трагедии, от которой они бежали, тяготели над ними, когда его одолевали мысли о том, что они — преступники, бегущие наперегонки с Законом, что они находятся не в очаровательной волшебной стране, а пребывают в смертельной опасности, что все вокруг — это рай для дураков, из которого вскоре какое–нибудь жуткое потрясение вернет их к действительности. Но такие периоды трезвой рассудительности были лишь тенью, омрачавшей временами его великое счастье. Вновь и вновь подсознательная ликующая внутренняя сила заставляла его проникнуться неоспоримой истиной, что все вокруг — исключительная и абсолютная реальность.

Порой поведение Маретт приводило его в замешательство. Кент все еще не в состоянии был до конца осознать всю полноту любви, которой она одарила его. В восторге и величии этой любви, снизошедшей к ним, она более, чем когда–либо, казалась ему ребенком. В первые утренние часы ему казалось, что она позабыла вчерашний день, позавчерашний и все дни, предшествовавшие им. Она возвращалась домой. Она шептала ему об этом так часто, что ее нежный шепот превратился в его мозгу в знакомую песенку. Однако она ничего не говорила ему о своем доме, и он ждал, зная, что исполнение ее обещания было уже не так далеко. И в моменты, когда она послушно приходила в его объятия, в ней не было ни жеманства, ни притворства, и она без смущения поднимала ему навстречу лицо, чтобы он мог целовать ее в губы и смотреть в ее сияющие милые глаза. Кент замечал в ней только румянец искреннего счастья, почти детскую откровенность наравне с чисто женской радостью и восторгом обладания. А он думал о Кедсти и Законе, который грозно пробуждался к жизни там, позади, в поселке Пристань на Атабаске…

Когда солнце поднялось уже довольно высоко над вершинами деревьев, Маретт погладила руку Кента, попросила его подождать и убежала в каюту, вернувшись оттуда с большим черепаховым гребнем. Затем она села у кормового весла и принялась расчесывать на солнце свои роскошные волосы.

— Я рада, что вам они нравятся, Джимс, — сказала она.

Она распустила толстую косу и стала нежно перебирать в пальцах шелковистые пряди. Она разглаживала их, расчесывала до тех пор, пока в ярком солнечном свете они не стали еще более прекрасными. Она обеими руками приподняла густую массу волос, так что они рассыпались вокруг ее фигуры мерцающим каскадом, и тут внезапно Кент заметил небольшую выстриженную проплешинку в том месте, где была отрезана злополучная прядь, которую он снял с шеи инспектора Кедсти. И одновременно с тем, как губы его сжались в неистовом усилии сдержать рвущийся из груди крик ужаса, на губах Маретт трепетно дрожала песня счастья, негромкая, словно шепот, тихая волнующая мелодия из Le Chaudier [10].

Девушка протянула руки и прижала к себе голову Кента, так что на некоторое время он был ослеплен душистым облаком ее волос.

Теплота и нежность их отношений в тот день сами по себе походили на сон. Час за часом уплывали они все дальше на север. Солнце сияло. Берега реки, покрытые сплошной стеной непроходимых лесов, становились все величественнее и могущественнее в своем безмятежном спокойствии, и нерушимая тишина необитаемых просторов нависла над миром. Кент воспринимал все это так, словно они проплывали через райские кущи. Время от времени он вынужден был браться за кормовое весло, ибо спокойные воды реки постепенно уступали место более быстрому течению. Больше на борту баркаса ему делать было нечего. Кенту казалось, что с каждым прожитым часом этого чудесного дня опасность удаляется от них все дальше и дальше. Рассматривая проплывающие мимо берега, вглядываясь вперед, прислушиваясь к звукам, которые доносились с оставшейся позади широкой речной дороги, временами охваченные по–детски острым и непосредственным ощущением счастья, Кент и Маретт чувствовали, что еще остающийся между ними легкий холодок натянутости и скованности быстро исчезает без следа.

Они не говорили ни о Кедсти, ни о трагедии, ни даже о смерти Джона Баркли. Но Кент рассказывал о жизни на Севере, о своем одиночестве, о дикой, неодолимой страсти, заставляющей его скитаться по самым глухим и отдаленным уголкам. От описания своих странствий он возвращался в туманное и далекое прошлое, жившее в его воспоминаниях в виде несколько идеализированной памяти о детстве, которое он провел на ферме. Все эти рассказы Маретт слушала с сияющими глазами, сопровождая их то тихим смехом, то учащенным или затаенным дыханием в зависимости от драматизма событий.

Она рассказывала о школьных годах в Монреале и об их унылой тоске, о детстве, которое прошло в лесах, где она желала бы прожить всю свою дальнейшую жизнь. Но она не касалась ни интимных сторон, ни более частных подробностей своей биографии; она ничего не рассказывала о своем доме в Долине Безмолвных Великанов, о своих родителях, об отце с матерью, о сестрах и братьях. Она обходила эти темы легко, естественно, без какого–либо смущения или замешательства. А Кент не расспрашивал. Он знал, что эти темы относятся к ряду вопросов, на которые она ответит ему в обещанный час — в час, когда он скажет ей, что они наконец достигли безопасности.

Теперь его заполонило растущее нетерпение поскорее покинуть реку и отправиться в леса. Он объяснил Маретт, почему они не могут продолжать плыть до бесконечности. Река представляла собой единую гигантскую артерию, по которой осуществлялось все движение в сторону Дальнего Севера. Естественно, она охранялась. Рано или поздно их обнаружат. В лесах же, с миллионами акров труднодоступных зарослей и с тысячами нехоженых тропинок на выбор, они будут недосягаемы для Закона. У Кента был лишь один, хоть и существенный, повод придерживаться речного русла до самой Пучины Смерти. Он рассчитывал на то, что река перенесет их за пределы обширной болотистой местности на западе, которая в это время года была непроходима. Иначе он хоть сейчас вышел бы на берег. Он любил реку, доверял ей, но он знал, что, пока глухой лес не поглотит их, как безбрежный океан поглощает затонувший корабль, они не могут считать себя свободными от опасности, угрожавшей им со стороны Пристани на Атабаске.