Тунеядцы Нового Моста - Эмар Густав (полные книги .txt) 📗
— Опять! — крикнул громовым голосом граф. — И этот туда же! Это что еще за шут? Нет, клянусь смертью Господней! Я убью мерзавца!
Все вельможи, и смеясь, и бранясь, все служители театра, актеры, даже сам Арди, решившийся снова показаться, старались сдержать и уговорить графа. Оливье махал шпагой, жестикулировал и непременно хотел проткнуть насквозь несчастного царя Иудейского.
Партер ревел, кричал, топал и хохотал.
Публика, видя, что ничем не помочь делу, стала забавляться этой новой комедией.
Никогда еще в театре Марэ не бывало такого содома.
Дамы громко вскрикивали, некоторые падали в обморок, слуги, пажи, театральные служители взбирались на плечи стоявших перед ними зрителей, еще больше увеличивая этим шум, a tire—laine между тем, пользуясь таким чудесным случаем, бесстрашно очищали карманы соседей. Одним словом, это был настоящий шабаш ведьм и колдунов.
Посреди всей этой суматохи Ирод, не изменяя своей роли и не забывая своего звания директора труппы, продолжал, несмотря на угрозы и усилия графа добраться до него, декламировать свой монолог, который уж никто больше не слушал.
— Ах!.. — вдруг закричал он, не договорив фразы. — Ах, Господи! Ой-ой-ой! Помогите! Умираю!
Графу удалось вырваться, и он здоровым пинком под коленки вышвырнул несчастного монарха в партер.
Это довершило эффект. Крики, хохот и свистки сделались оглушительны; но бешеное веселье дошло до высшей степени, когда снова появилось бледное, испуганное лицо дрожавшего монарха, за несколько минут перед тем исчезнувшего в толпе. Выражение лица директора было до того уморительно, написанный на нем испуг до того комичен, что даже сам граф Оливье не мог дольше сердиться и покатился со смеху.
Выйдя на авансцену, он погрозил пальцем царю Иудейскому и, покручивая усы, сказал, смеясь:
— Это тебе урок, бездельник! Другой раз не будешь соваться в чужие дела.
— Ах, монсеньор!.. — пробормотал полумертвый от страха директор.
— Ни слова больше! На, вот тебе за ужас, который я на тебя навел, дуралей!
Он кинул ему полный кошелек золота, который царь Ирод, несмотря на свой страх, ловко подхватил налету, поблагодарив улыбкой, очень напоминавшей гримасу обезьяны, укусившей лимон.
— Теперь продолжай комедию, мошенник, — величественно заключил граф, — только поостерегись в другой раз оскорблять намеками людей, пользующихся уважением, иначе я тебя уж окончательно проучу.
— Клянусь вам прахом моих предков! — так напыщенно произнес Ирод, что вся зала опять прыснула со смеху.
— Ну, капитан, — невозмутимо продолжал граф, вкладывая шпагу в ножны, — вы, кажется, действительно правы: уйдем, нам здесь больше нечего делать.
— Morbleu! — вскричал авантюрист. — Вот умно-то придумали! Слава Богу, что это наконец пришло вам в голову!
Они вышли из театра при смехе, криках и свистках, на которые не обращали никакого внимания.
Пьеса была доиграна и, говорят, имела большой успех.
ГЛАВА II. Где объясняется, как и зачем граф дю Люк сделался утонченным
Граф Оливье, выйдя из театра, отослал экипаж и, взяв капитана под руку, пошел, разговаривая с ним, к набережной.
Погода была тихая, чудесная; графу хотелось освежиться чистым воздухом и разогнать хмель.
Впрочем, он был в отличном расположении духа и нисколько не упрекал себя за свою выходку в театре.
Но расскажем сначала в коротких словах, что произошло до этого времени с тех пор, как граф уехал из Мовера, решив больше не возвращаться к жене.
Выехав из замка, граф около часа ехал все прямо, никуда не сворачивая, не говоря ни слова с не отстававшим от него капитаном, бледный, сдвинув брови, опустив голову. Вдруг он остановился, с удивлением оглянулся кругом и провел рукой по лбу, как бы отгоняя тяжелые думы.
— Куда же это мы едем? — спросил он, стараясь говорить равнодушным тоном.
— К черту! — отрывисто отвечал капитан, с досадой пожав плечами.
— Как к черту! Вы шутите, конечно?
— Нисколько. Вы, как сумасшедший, убежали из замка, и теперь мы едем поздно вечером по каким-то совершенно незнакомым мне местам и далеко можем так заехать, если никуда не свернем.
— Да полноте, капитан! Право, вы всяких пустяков пугаетесь… А вы ведь старый авантюрист!
— Я всегда пугаюсь, когда не знаю, что делаю и куда иду, аглавное, когда начинаю какой-нибудь глупостью.
— Это упрек?
— Morbleu! Сохрани меня Бог! Да вы теперь и не в состоянии были бы ни выслушать, ни понять его. Я иду, куда вы идете; отвечаю, когда вы меня спрашиваете. Отчего мне не сказать вам откровенно, что мы делаем глупость, если это правда?
Граф сдержал нетерпеливое движение.
— Объяснитесь, капитан, — сказал он.
— Мне не в чем с вами объясняться, граф, — поспешно произнес авантюрист. Я хорошо знаю, что вам неприятно видеть около себя человека, который говорил с вами напрямик, но меня это не волнует. Теперь вам так же невозможно отвязаться от меня, как мне бросить вас. Вы мои условия знаете, я не отступлю от них, хотя бы мне пришлось из-за этого выйти с вами на дуэль и вас убить или самому быть убитым.
— Только это будет не совсем удобный способ объясниться, конечно, — с улыбкой заметил граф.
— Может быть, но — morbleu! — это, по крайней мере, раз и навсегда порешило бы всякий спор. Признаюсь, вы престранный человек. Вы делаете глупость за глупостью, колете и рубите направо и налево, нанося удары людям ни в чем не повинным; а потом, одумавшись, видя, что поступили, как дурно воспитанный ребенок, кидаетесь на меня, хотя я совершенно непричастен делу. Ну, уж извините! Вы играючи отдались в когти дьяволу — тем хуже для вас!
— Капитан, — ледяным голосом проговорил граф, — у меня терпение коротко, а рапира длинная. Я до сих пор никогда никому не позволял так говорить со мной. Потрудитесь сойти с лошади и сбросить куртку. Покончим лучше разом.
Авантюрист почтительно поклонился, сошел, привязал лошадь к дереву и обнажил шпагу. Граф сделал то же самое. Через минуту они неистово дрались.
Вдруг капитан порывисто отступил, воткнул шпагу в землю и сердито взглянул на графа.
— Послушайте, — обратился он к дю Люку, — у вас дурное сердце; вы никого на свете не любите, кроме себя. Пока мы деремся, я уже раза три мог всадить вам в грудь шпагу; вы даже не защищаетесь. Morbleu! Я имел о вас совсем другое мнение. Вы ищите ссоры со мной и потом хотите, чтоб я вас убил! Нет, это уж слишком оскорбительно! Господин граф дю Люк, поищите себе другого товарища поуслужливее, который согласился бы избавить вас от жизни, если вы ею так тяготитесь. Ступайте своей дорогой, а я пойду своей. Теперь я вас больше не знаю!
Спрятав шпагу, он оделся, повернулся к нему спиной и, не поклонившись даже, пошел к своей лошади.
Граф вдруг бросил шпагу, подбежал к нему и, кинувшись в его объятия, залился слезами.
— Друг мой, друг мой, — вскричал он, — простите меня! Если б вы знали, как я страдаю!
— Morbleu! Да ведь и я тоже! Неужели вы думаете, что я не разделяю ваше горе? Но теперь кончено, прощайте, господин граф!
— Друг мой, неужели вы бросите меня в таком состоянии? Неужели в вас больше нет той горячей дружбы, в которой вы недавно клялись? Что я стану делать один, брошенный всеми? Ну, да, я сознаюсь, я хотел, чтоб вы меня убили! Смерть от руки друга казалась мне легче. Но, клянусь, больше этого не повторится, сознаюсь, что я поступал, как сумасшедший.
— Ну хорошо, граф! На сей раз я согласен забыть прошлое, но если это повторится еще раз, клянусь…
— Молчите, молчите! Вашу руку, капитан, — быстро перебил его граф. — Вы мне дали крутой урок, но я им воспользуюсь. Даю вам честное^ благородное слово, что никогда, что бы ни случилось, между нами не будет размолвок.
В эту минуту в чаще соседнего леса послышались крик и выстрелы.
— Что это? — спросил граф.
— Не знаю, — отвечал капитан, — но, может быть, нам благоприятствует случай; мы не напрасно, пожалуй, странствуем в этом незнакомом месте. Поедем на шум.