Желтый дьявол (Том 2) - Мат Никэд (бесплатные версии книг .txt) 📗
Под Мещанкой было зацепились, дали бой… Ну — только патроны все повыстреляли… а их…
— Что мошки, так и прет!.. — докладывает Зарецкий Штерну, — вот санитарные двуколки отбили… А что толку — патронов нет… Не будешь касторкой стрелять… А потом… — и Зарецкий ближе к седлу Штерна, — крестьянство гуторит — по домам… «не в силах»… — говорят…
— По домам!.. — голоса в отрядах кругом.
— Слышишь?.. Митинговать скоро будут… конец… — и Зарецкий крепко, матерно ругается и бьет свою кобылу, а сам к митингующим…
Штерн вспоминает: — старая история! — и невольная улыбка на молодых, пухлых губах. — Может-быть, еще не все потеряно? Надо хотя бы ядро удержать, организованно отступить… А остальных… пусть их… — и в самую гущу отрядов въехал.
— Товарищи!..
Все к нему — знают его, верят ему…
Замолкли.
И вдруг опять: та-та-та-та-та-та… — где-то совсем близко.
— В цепь!!. — громом Штерн.
Несколько десятков смельчаков залегли, а остальные…
…Сашка с Зарецким рядом в цепи… Метится макаке в рот, а сам думает: «пропала, кобылка…» Теперь я пеший кавалерист…
Едва вывел Штерн смельчаков.
— Большой недочет!.. — ругается, шагая тоже без лошади, Зарецкий.
Только и видно одну звезду, вон там, между ветвей… А дальше — ничего, тьма кругом. И холодно и сыро…
Не может повернуться… больно…
— А-а-а!.. — тихо стонет партизан, Левка-эмигрант.
Его берданка далеко отброшена. Сам он свалился здесь — больше не в силах брести и ее тащить…
Лежит и думает: «вот ребята бросили, а еще товарищи… Кругом тайга, ночь… Он не знает дороги — в сопках недавно… А нога ноет… — кость должно быть перебита… Пропал», — думает.
— Вот тебе и партизан… навоевал… — и тошно Левке. — Из Америки ехал… думал… А вот тут какая-то дурацкая пулька, и… приехал… И нет даже марли перевязать рану, и некому… Бросили.
Когда отступали — он только слышал команду Ветрова: — В цепь, товарищи, в цепь!.. — но какой там… не удержишь… Он тоже… да догнала проклятая…
«Неужели так-таки и пропадать…» — мелькают жуткие мысли в тишине осенней ночи. Такой чужой, чужой, таежной ночи.
Неужели он переехал Великий океан только за тем, чтобы где-то в кустах Приморской тайги погибнуть… А русская революция?.. Ведь он ехал в ней гореть и работать…
Ведь он еще так молод, ему так хочется жить и бороться за революцию…
…Нет!.. Он должен ползти… Он слышал, как кто-то крикнул, там, когда он падал: — в Анучино, там лазарет…
Нет!.. Он должен выбраться отсюда… Должен.
Рана заныла сильнее, но мускулы, молодые и крепкие, — хотят жить…
Безумно жить хочется… И перевернулся на живот и на локтях пополз… Винтовку не забыл — партизан…
Америка далеко… А здесь — русская революция, и он научится за нее драться…
И ползет Левка — только скрипит зубами от боли… Ползет и ползет…
А кругом ночь и тайга.
Ночью к костру еще одна эстафета.
Взял. Читает…
— …И там тоже!.. Разгром, полный разгром… — вслух произносит Штерн… — Бедняга Грахов: ему и пушка не помогла…
— Какая пушка?.. — Зарецкий подкидывает валежник в костер.
— Он с маяка снял… готовил нам сюда, и снаряды уже делали к ней…
Молчат.
Громко, тягуче, с присвистом храпит Сашка. Смаялся. Как пришли, разожгли костер — поел сала и ткнулся носом в хвою и…
Хррр… хоррр… хррррр…
— Ишь, кроет!.. Во все носовые завертки… — Зарецкий посмотрел, а сам ближе к нему и тоже прикурнул.
А Штерн сидит у костра и думает:
«Что-то у Спасска делается… Как Снегуровский — на него обрушился центральный удар горной японской дивизии. Как-то в Имано-Вакской долине, у Гурко… у Морозова… То же, наверное, что и здесь… Конец… конец повстанчеству…»
Но в глазах — огни костра и мысли его далеко: он думает об Урале, где бьется сейчас Красная армия…
Ничего — они сделали свое дело, они помогли Красной армии…
Ничего…
И освещает костер красными отблесками молодое, обросшее бородой, исхудавшее лицо Штерна. Освещает он еще и морду лошади: большой черный глаз и жующие губы, раздувающиеся ноздри…
Это лошадь Штерна.
…Вчера утром, рано — эти мягкие ноздри, голову, гладила чья-то белая, нежная рука, любимая рука…
Штерн думает: «Как-то они там с лазаретом…»
…Успели ли…
3. Ольга отступает
В тряских телегах стон. А над головами…
Бу-ух… бух… жжжжии… трах… — рвется шрапнель: японцы открыли заградительный огонь и уже вступают в Анучино.
Все население бежит…
Ольга наклонилась над раненым, — крепко держит у него ногу, примотала ее к краю телеги. А раненый на нее глазами и стоном:
— A-а а-а!..
— Ну, ничего… потерпи немного… Вот… отъедем… доктор тебе перевяжет…
— Сестрица… я умру?..
— Да, нет же, нет!.. — и Ольга смотрит на молодое красивое лицо партизана — где-то она его видела… Но никак не припомнит… Должно быть, в городе…
— А-а-а!.. — стонет другой на той же телеге.
Жжжжиии… трах… тах… сссыыыи… — рвется шрапнель.
Малевский что-то кричит, бегая вокруг подвод, карабином подгоняя лошадей и мужиков подводчиков:
— Живей, мертвые!.. — кричит он.
А сзади обоза тянутся, отставая, легко раненые. Но они скоро отстанут совсем… заползут в кусты… и будут там умирать… Тихо. Терпеливо… по-партизански — по-мужичьи… Им не привыкать.
Кругом тайга.
4. В глубокой тайге
На постоялом — полно китайцев. Весь хунхузский отряд Куо-Шана там.
Бухта смеется:
— Так тебе, что Куо-Шан, досталось: комуниза или комунара?
— Комуниза!.. — скалит зубы китаец и рукой на пол, под нары… — места маю… [16]
— А твоя — комунара? — и тоже рукой на нары.
— Комунара!.. — Бухта хохочет.
— Комунара — хо! — Куо-Шан тычет под самый нос Бухты большой палец руки, — Комуниза — шибыко пухо!.. [17]— большой палец пригибает, а мизинцем вверх. — Пи!.. Воцхо!.. — плюется Куо-Шан и топочет ногами.
Бухта не выдерживает — от хохота сваливается на нары.
— Комунара!.. — произносит спокойно Куо-Шан и забирается под нары и оттуда еще раз жалобно доносится: — Комуниза, — шибыко пухо…
— А вы, товарищ Бухта, куда?.. — Солодкий получил от него тоже пакет к Штерну.
— Отряд пойдет на китайскую сторону… к хунхузам… Ну, а я в Чернышевку пока отправлюсь… Буду держать связь с товарищем Снегуровским…
— Так я на обратном, пожалуй, к вам заверну…
— Очень хорошо… Вместе и пойдем оттуда. Я лошадей добуду… Да и отряд, наверное, к тому времени мой соберется… — Бухта встает. Они прощаются.
Солодкий выходит из зимовья — постоялого двора — и прямо в ночь, в тайгу и по тропе.
Он несет пакеты от Снегуровского к Штерну.
Солодкий, как рысь, — ловок и в тайге, как у себя за пазухой.
Знает все тропы.
Луна и белый плат шоссе.
— Матэ!.. [18] — командует японский поручик.
Рота остановилась. Быстро сняты вьючные пулеметы. Отряд рассыпается в цепь вдоль шоссе.
Офицер с несколькими солдатами вышел на канаву — сели, и тихо по тайге гудит: ду-у… ду-у… ду-у… — фонический телефон.
— … Оть! Чорт! — Солодкий чуть носом не ткнулся в гальку шоссе. Остановился, — видит ясно — провод на ноге запутался…
— Макаки!.. Ну, и хитрые: уже протянули к Яковлевке провод…
Взял, поднял его, приложил к уху, слушает. А у самого лицо зеленое от луны… улыбается:
— Аната?.. — губами к проводу, — чтоб ты сдох!.. — бросает провод, — я тебе поговорю…
В Спасске полковник Арито в штабе ночью работает: полк батальонами брошен в тайгу.
