Слово - Алексеев Сергей Трофимович (читать книги онлайн регистрации .txt) 📗
В Спасском Гудошников выпросил подводу. На этот раз сработал мандат, выданный в Олонце. Председатель сельсовета, увидев магическое — ЧК, долго не упрямился, снарядил в дорогу молчаливого бородатого мужика и лишних вопросов не задавал.
— Поезжай, коли есть охота, — согласился он. — Токо одному-то, поди, жутковато будет в монастыре. Пусто там…
— Куда вывезли монастырское имущество? — спросил Никита.
— А по деревням да селам развезли, — пояснил председатель. — И нам маленько досталось. Лошадей вот дали, веревки, железо. До тебя уж наезжали, спрашивали…
— Кто?
— Да ваши, из ЧК товарищи.
— А книги? Книги не видели?
— Вроде не видал, — пожал плечами председатель. — Помню, от монахов привозили сети, невод привозили и передки сапожные, а книг не было… Наши-то, спасские, туда не ездят.
До Северьяновой обители оставалось двадцать верст. Лошадь бежала резво, беспокойно оглядываясь назад красным, кровяным глазом. Возница сидел на передке и упорно молчал. Гудошников пробовал разговорить его, спрашивал, как собираются делить привезенный хлеб, хватит ли его на зиму, много ли ребятишек, однако мужик отмахивался от него двумя-тремя словами, дескать, когда его хватало, хлеба-то? Это ребятишек много, а хлеба всегда мало.
Ближе к вечеру выехали к реке Печоре. Возница остановил коня, выждал, покуда Гудошников сойдет на землю, и, развернувшись, поехал назад.
— Ты куда? — запоздало спросил Гудошников. — А дальше — как?
— Дальше тебе на Монастырский остров надо, — оглянувшись, ответил тот. — Обитель-то на острове. Лодку на берегу пошарь, можа, и найдешь. А мне домой надо, там хлебушек делют!
Гудошников выругался, спустился к воде. Река в этом месте была широкой, на горизонте темнел сосновый бор — то ли остров, то ли противоположный берег, пойди, угадай. Тут еще снежок стало пробрасывать, и застелила пелена речную даль. Никита прошелся по речному откосу и сел на камень. Ни души кругом, да и лодок не видать. Грохот колес за спиной, почти затихший, вдруг стал нарастать, и вскоре на берег вылетела знакомая телега. Мужик бросил вожжи и начал спускаться к воде. Гудошников сунул руку в карман шинели, нащупал маузер…
— Послушай, парень, — неожиданно по-простецки заговорил возница, хотя дорогой звал комиссаром. — Ты, можа, вернешься со мной, а? Пропадешь ведь один-то, на деревянной ноге? Тута, как монастырь закрыли, страшно жить стало. Сказывают, Бога прогневали. Один наш спасский мужик пропал… Поехал в монастырь за железом, с куполов железо снять, и до сей поры нету. На что уж Петро Лаврентьев старик бывалый, а и то, сказывают, в Спасское ехать собрался.
— Не пропаду, — сказал Гудошников.
— Ты глянь-ко на себя. Ты же хворый, желтый весь — как жить станешь? Хлеба-то тебе там не припасли. Подохнешь от хвори либо с голодухи, недели не протянешь. Люди сюда не заезжают, а сам на одной ноге далеко ли уйдешь? Вот-вот снега лягут.
— Ничего, — успокоил мужика Никита. — Хлеба у меня недели на две хватит, а дольше мне здесь и делать нечего.
— Ну, гляди сам, — недовольно сказал возница. — Ты вот что, ты к Петру Лаврентьеву прибивайся. У него еще монах какой-то должен жить, рыбаки сказывали…
— Монах? — насторожился Никита.
— Ну, остался один… Втроем-то вам лучше будет. У них, поди, картоха есть, да и мучишка, поди, осталась какая… Правда, сам Петро немножко умом тронутый, городит и городит… Но все равно с имя тебе легше и не так жутко, если зло какое затеется.
— От кого — зло? Что вы все про зло?
— Кто его знает, от кого… — вздохнул тот. — Пропал же наш мужик.
— Спасибо за совет, — бросил Гудошников. — Ты бы еще с лодкой помог.
Возница не спеша полез в прибрежные кусты. Через четверть часа, тяжело пыхтя, он вытащил небольшой дощаник и спустил его на воду.
— Только гляди, береги челн-то, — предупредил он. — Лучше спрячь его в острову либо камней наложи и утопи, где не глыбко. А то назад не вернешься.
— Спасибо. — Никита был тронут. — Тебя как зовут?
— А что зовут? — пробурчал мужик, садясь в телегу. — Что имя-то мое? Ничего…
Северьянов монастырь был пуст, безлюден и обликом своим напоминал брошенную, сданную без боя крепость. Только непонятно было, отчего так поспешно покинули ее люди: прямо от воды поднимались высокие стены, сложенные из дикого камня, с угрюмой неприступностью глядели бойницы башен, а крепкие, окованные железом ворота выдержали бы любую осаду.
Ворота были распахнуты настежь и уныло скрипели. То был единственный звук в округе.
Гудошников присел неподалеку от монастырской стены, чтобы перевести дух и осмотреться, однако поймал себя на мысли, что оттягивает решающую минуту. Взвоз был крутой, поросший травой, нехожен неезжен, без палки не подняться. Никита отыскал сосновый сучок, сделал несколько шагов в гору и снова остановился. После сомнений у него появилась уверенность, что рукопись не могла бесследно исчезнуть за эти три года — с девятнадцатого, когда Христолюбов передал ее брату, по нынешний, двадцать второй. Рукопись Дивея мала, но не иголка же! Если она пережила такую толщу времени, то переживет и эти три года. Возможно, рукопись станут прятать, скрывать, но хранить ее будут в любом случае. Ее нет смысла уничтожать даже врагам. Напротив, профессор Крон в первую очередь заинтересован найти именно ее. И теперь даже пусть рукописи не окажется здесь, в монастыре, Гудошников, не теряя времени, поедет в Казань, к бывшему игумену, учинит спрос, отыщет иеромонаха Федора. И так дальше, по следам, по дорогам, по России — до тех пор, пока неведомые языческие харатьи не окажутся в его руках…
За стеной обители празднично белел семиглавый собор, золотился купол звонницы, и чудилось Гудошникову: ударят сейчас колокола и поплывет над островом мощное, стоголосое пение церковного хора, потянет запахом ладана, взметнутся хоругви, и вырастет перед глазами черная толпа крестного хода. Никите вспомнилось детство, когда мать, московская мещанка, водила его по воскресеньям в церковь и он стоял там всю заутреню, прислонившись к колонне, с любопытством и страхом глядя на стену, где была изображена картина Страшного суда, на которой толстый змей глотал худеньких, голых людишек.
Через ворота Гудошников вошел на монастырский двор. Повсюду были видны следы лихорадочных сборов: валялись на земле битые стекла, какие-то полуистлевшие тряпки, ломаные бочки, табуреты, шкафы, золоченые рамы иконостасов, половинки икон и еще какое-то барахло, успевшее укрыться травой. Лежали низвергнутые колокола, вверху, в маковках собора, погромыхивало железо, кое-где на куполах торчали обнаженные белые ребра перекрытий. (Никита вспомнил, что видел в Спасском избу, крытую золоченой медью. Вот откуда взялась!)
Одна половина двери собора была распахнута и привязана к шкворню, торчащему из стены, другая чуть ходила на массивном шарнире и протяжно скрипела. Гудошников ступил через порог и остановился. Из узких окон-бойниц под куполом храма били пыльные лучи света, всхлопывали крыльями голуби, тянуло сквозняком, пахло гарью и тленом. Весь пол был усеян битым стеклом, кусками штукатурки, на которых угадывалась роспись; сквозь пустые глазницы окон и ободранные купола вода попадала на стены собора. Фреска, изображавшая, вероятно, Вознесение Христа, почти осыпалась, обнажив кирпичную кладку. Резной, с витыми стойками и золочением иконостас был разбит и лежал грудой перед алтарем.
Гудошников, слушая свои гулкие шаги, прошел за алтарь, осмотрел углы, ниши, но ничего, кроме нескольких икон и потрепанного Евангелия в холщовом переплете, не нашел. Около часа Никита обследовал храм. В ризнице оказалось все перевернуто вверх дном, и, как показалось, совсем недавно. Вывороченные плахи загромождали проход, посередине зияла дыра, свежеразбросанная земля покрывала пол ризницы. В стенной нише Гудошников нашел кипу ненужных бумаг, увесистый том Ветхого Завета, изданный типографией Московской епархии в прошлом веке, и сборник светских анекдотов в «мраморном» переплете. В других углах и закоулках ему попадались опять же современные бумаги, писанные скорописью, печатные богослужебные книги, пособия по теологии — словом, ничего, что бы привлекло внимание.
