Искатель. 1970. Выпуск №4 - Егоров Виктор (читать книги регистрация txt) 📗
Вскоре после того, как Леймонт Стайлс вернулся домой, Дин припомнил, что встретил всех троих и потом время от времени видел на улице издалека кого-нибудь из них по одной. Но воспоминания о них и удивление при виде их изгладились из памяти, и сейчас как будто заново, с прежней силой его поразили неведомая грация, неожиданное ощущение, будто он увидел какой-то необыкновенно нежный цветок.
Лицо это, если его вообще можно было так назвать, светилось добротой, оно было слишком нежным, таким нежным, что в нем совсем не чувствовалось характера и даже индивидуальности. Удивительная кожа, румяная, словно лепестки цветка, а тело стройное до неправдоподобия, и все же оно настолько исполнено грации и гармонии, что при виде его не думаешь о его хрупкости. От всей ее фигуры веяло такой милой простотой, что все остальное перед этим меркло.
Нет ничего удивительного в том, что дети так любят их, поймал себя Дин на этой мысли.
— Мистер Дин, — сказала Воспителла, — пожалуйста, войдите. Это для нас большая честь.
— Спасибо, — ответил он, снимая шляпу.
Он сделал несколько шагов и услышал, как закрылась дверь, и вот Воспителла оказалась снова рядом с ним.
— Пожалуйста, в это кресло, — заметила она. — Оно у нас специально для особо почетных гостей.
Все было очень просто и по-дружески, однако на этом лежал отпечаток чего-то неведомого.
Где-то в доме послышался детский смех. Дин повертел головой, чтобы понять, откуда же он доносится.
— Это из детской, — сказала Воспителла. — Я закрою дверь.
Дин погрузился в кресло и положил старую, мятую шляпу на свое костлявое колено, поглаживая ее костлявыми пальцами.
Воспителла возвратилась и села на пол перед Дином, села таким неуловимым движением, без малейшего усилия, что у Дина создалось отчетливое впечатление, будто подняли вверх пол.
— Ну, — сказала Воспителла таким тоном, словно хотела намекнуть, что теперь все ее внимание приковано к Дину.
Но он молчал, потому что в комнате все еще слышался смех. Даже когда дверь в детскую закрыли, все еще слышался детский смех. Он заполнял комнату, это был по-настоящему счастливый, веселый, непринужденный, искренний, беспечный смех ребят, которые упиваются игрой.
Но этого было мало.
Искорка детства сверкала в воздухе, и у Дина возникло давно забытое чувство, что он вне времени, что день никогда не кончится, что о конце его даже подумать невозможно: легкий ветерок из несбыточной страны принес с собой запах ручья, что уносит по течению флотилии опавших осенних листьев, и чуть слышное благоухание клевера и ноготков, и аромат пушистого, только что выстиранного одеяла, какие бывают на детских кроватках.
— Мистер Дин, — сказала Воспителла.
Он виновато вскинулся.
— Простите, — сказал он Воспителле. — Я тут заслушался ребят.
— Но ведь дверь закрыта.
— И все же в этой комнате дети, — проговорил Дин. — В комнате нет детей.
— Совершенно верно, — ответил он. — Совершенно верно.
Но они были здесь. Он мог слушать их смех и топот их ног.
Здесь были дети или, по крайней мере, такое ощущение, будто они здесь есть и будто здесь много цветов, которые на самом деле давным-давно засохли и погибли, но ощущение осталось. И ощущение красоты — красоты в ее разных проявлениях — ив цветах, и в ювелирных поделках, и в маленьких картинах, и в веселых разноцветных шарфах — вещах, которые на протяжении многих лет давали Воспителлам вместо денег.
— Эта комната, — запинаясь, смущенно сказал он. — До чего же приятная комната. Мне здесь так хорошо.
Он почувствовал, что в этой комнате окунается в юность и веселье. Если б он мог, подумалось ему, если б он только мог, он бы влился в течение этой жизни и был бы таким, как они.
— Мистер Дин, — сказала Воспителла, — вы очень чувствительны.
— Мне очень много лет. Может быть, в этом причина, — ответил Дин.
Комната была одновременно старой и старомодной, словно два столетия назад, — небольшой кирпичный камин, отделанный белым деревом, сводчатые дверные проемы и окна от потолка до пола, скрытые тяжелыми черно-зелеными занавесями с золотой нитью. Здесь царили прочно обосновавшийся комфорт и ощущение большой надежности, которого современная архитектура — алюминий и стекло — никак не могла дать.
— Я человек старого склада и, видимо, скоро совсем впаду в детство, — сказал Дин. — Боюсь, что для меня опять настало время уверовать в сказки и волшебство.
— Это не волшебство, — ответила Воспителла. — Это наш образ жизни, только так и можем жить.
— Конечно.
Он снял мятую шляпу с колена и медленно поднялся.
Теперь смех казался слабее, а топот — тише. Но ощущение юности — свежести, кипучей силы, радости — все еще наполняло комнату. Оно озарило своим сиянием всю эту старую ветошь, и сердце Дина внезапно защемило от счастья.
Воспителла все еще сидела на полу.
— Вам что-нибудь нужно, мистер Дин?
Дин мял в руках шляпу.
— Больше ничего. Кажется, я полечил ответ.
Даже произнося эти слова, он не мог поверить, он знал, что невозможно поверить, будто он когда-то, стоя перед дверью этого дома, твердо считал, что до правды докопаться нельзя.
Воспителла встала.
— Вы придете к нам еще? Мы будем очень рады видеть вас.
— Может быть, — сказал Дин и повернулся к двери.
Вдруг на полу возник вертящийся волчок, золотой волчок, искрящийся драгоценностями, он вбирал свет и разбрасывал вокруг себя тысячи сверкающих цветных бликов, и его кружение сопровождалось мелодичным свистом — чем-то вроде музыки, запрятанной внутрь и расплавляющей человечью душу.
Дин почувствовал, что надо уходить, хотя, сидя в кресле, он думал, что уйти для него невозможно. И снова донесся смех, и реальный мир куда-то уплыл, и внезапно комната наполнилась волшебным светом рождества.
Он быстро сделал шаг вперед и уронил шляпу. Он больше не знал ни своего имени, ни того, где он сейчас, ни как он попал сюда, — все это ему было безразлично. Он почувствовал, как счастье в нем бурлит и переливается через край, и он наклонился, чтобы достать волчок.
Дина отделяло от него лишь один-два дюйма, и он, наклонившись, сделал еще шаг, протянул руку — и попал пальцем ноги в дыру на старом ковре и рухнул вниз.
Волчок пропал, и рождественские огни погасли, и опять перед ним возник реальный мир. Ощущение бурлящего счастья исчезло, и в этой комнате — убежище, для всех — остался лишь старик, который силился встать с пола, чтоб оказаться лицом к лицу с Воспителлой.
— Простите, — сказала Воспителла. — Вы почти дотянулись. Может быть, в другой раз.
Дин покачал головой.
— Нет! Только не в другой раз!
Воспителла мягко ответила:
— Мы не могли предложить вам ничего лучшего.
Дин неумело водрузил шляпу на голову и, дрожа как в лихорадке, повернулся к двери. Воспителла открыла ее, и Дин, пошатываясь, вышел на улицу.
— Приходите еще раз, — сказала Воспителла самым мягким тоном. — В любое время.
На улице Дин остановился и привалился к дереву. Он снял шляпу и вытер лоб.
Если раньше Дин был просто потрясен, то теперь в его душу вполз страх — страх перед существами, устроенными иначе, которые едят не как люди, а по-другому, которые питаются юностью и красотой, которые отщипывают по кусочкам радость у веселящегося ребенка, питаются смехом.
И не удивительно, что здешние дети взрослей, чем полагается быть в их годы. Потому что чужаки лишают их ребячливости. Каждому человеку, наверное, положено немало веселья и детского смеха, подумал он. Иной использует не все, что ему причитается, на это может быть лимит, а другой истратит все до конца, радость уйдет, он будет взрослым, а в душе у него не останется больше ни смеха, ни удивления.
Воспителлы не берут денег. Им и не к чему их брать, потому что деньги им не нужны. В доме у них чего только нет, чего только они не накопили за долгие годы!
