Страж западни (Повесть) - Королев Анатолий Васильевич (читать хорошую книгу .TXT) 📗
«…Будь он трижды проклят!»
Обо всем этом и думал Умберто, когда, запахнув широкие полы халата, открывал стеклянную дверь на балкон.
В левой руке Умберто держал оловянную миску с кусками вареного мяса. На балконе стояла пустая птичья клетка, валялись перья. Бузонни посмотрел в небо, нашарил взглядом черный шпиль обгоревшей пожарной каланчи, губы его прошептали:
— Цара, Цара…
Гарпия сразу увидела хозяина на балконе и рассмотрела три куска мяса в миске. Подпрыгнув над обугленным подоконником, где она обычно сидела в засаде, птица расправила крылья и полетела к гостинице.
Мальчишки уже стерегли ее возвращение.
— А ну пошли! — рявкнул швейцар, выходя из подъезда и тоже задирая голову вверх.
На балконе стоял постоялец из девятого нумера, приземистый усатый итальянец, держал в левой руке миску и бросал сквозь прутья мясо на пол клетки.
— Кыш… — лениво бормотал швейцар мальчишкам.
Но вот по оконным стеклам пронеслась темная тень, громко хлопнули крылья и птица с маху вцепилась в деревянные балконные перильца.
Гарпия зло смотрела на Умберто.
«Если соколы, голуби, дятлы, козодои, — писал А. Брем в „Жизни птиц“, — добродушные птицы, то долгошейные стервятники, орлы, ястребы, филины, сорокопуты, куры очень жестоки. Например, сорокопуты убивают и съедают даже себе подобных… Ручные попугаи убивают других комнатных птиц. Синицы выклевывают мозг у маленьких птиц, которых сумеют одолеть.
Но самою жестокою из всех птиц может назваться большой американский хохлатый орел, который получил за это название Гарпии. Выражение ее фигуры и лица так поразительно свирепо, что даже человек не может не ощущать некоторого страха при взгляде на эту хищную птицу». Брем пишет со слов одного ученого натуралиста, что «…легкомысленные посетители Лондонского зоологического сада чувствовали боязнь при виде взрослого, привезенного из Бразилии хохлатого орла и забывали перед его клеткой все шалости, которые позволяли себе даже с тиграми. Сидящая прямо и неподвижно, как столб, птица приводила в смущение самых смелейших своим пристальным, грозным, сверкающим смелостью и скрытой злобой взглядом. Она казалась недоступной никакому страху и исполненной одинакового презрения ко всему окружающему, но представляла страшное зрелище, когда, выведенная из оцепенения видом впущенного к ней в клетку животного, вдруг переходила из совершенной неподвижности к сильнейшему возбуждению. С яростью бросалась она на жертву, и никогда борьба не длилась более нескольких мгновений, первый удар длинными когтями в затылок оглушал даже самую сильную добычу, а второй, распарывающий бока и вырывающий сердце, обыкновенно бывал смертелен. Никогда при этой казни клюв даже не употреблялся в дело, и быстрота, вместе с убеждением, что и человек не устоял бы против такого нападения, возбуждали в зрителях величайший ужас».
Бузонни распахнул дверцу клетки и отскочил в сторону.
Гарпия спрыгнула вниз, стуча когтями, прошла в клетку и стала клевать мясо.
Он купил гарпию семь лет назад в Триесте. Полуручная самка поразила Бузонни мертвящей жутью своего вида. Нюхом прожженного дельца Умберто сразу понял, что в его пестром менажерии гарпия займет достойное место. Его балагану на колесах не хватало привкуса смерти. Удав боа-констриктор, например, тоже смерть, но смерть неповоротливая, текуче-ленивая. От нее можно спастись, убежать. Коллекции Бузонни не хватало облика смерти вездесущей, крылатой. Он выложил за гарпию серьезные деньги и не прогадал. На «вестницу ада», на «деву тьмы» потянулись толпы простаков и зевак, любящих страх. От гарпии исходило магнетическое излучение чего-то ужасного, адского. Когда птица начала стареть, это впечатление только усилилось.
Умберто захлопнул железную дверцу и вернулся в номер, поспешно закрыл балкон, откуда тянуло падалью.
«Тварь», — коротко подумал он и стал накручивать ручку настенного телефона.
Дежурным телефонист на станции соединил его с абонентом 23, то есть с кабинетом начальника разведки армкорпуса Вооруженных сил Юга России.
Звякнула трубка, в ухо задышали.
— Господин штабс-капитан. — Бузонни сносно говорил по-русски.
— Я слушаю, Умберто, — глухо ответил Муравьев с недовольными интонациями в голосе.
— Цара вернулась.
— С добычей?
— Нет. Голодная очень.
— А если она пообедала им на стороне? Сцапала и пообедала, Умберто? Что тогда? — спросил Алексей Петрович.
— Нет. Я хорошо знаю Цару. Я всю жизнь был среди животных. Она — чистюля. И не будет обедать где попало. Птица обязательно прилетит с ним в дом. Сначала ощипывает, затем ам-ам. Кушает. Мимо ему не пролететь…
— Я это уже слышал, — перебил Муравьев.
— Ваше благородие, — взмолился итальянец, — моя голова уже раскалывается. Я не могу спать, она голодная, всю ночь возится в клетке. Я стар для таких супле. Паола тоже не спит, господин штабс-капитан…
— Нет, Умберто, нет. Будешь терпеть до конца недели. Понятно?
Муравьев продолжил на смеси французского и русского:
— Она должна быть голодной. Вам ясно, Бузонни?
Чтобы муха не пролетела. Повторяю: птица должна быть в отличной боевой форме. Способной действовать решительно, на голодный желудок. Вот так!
«Тварь!» — подумал Бузонни.
«Мошенник. Плут», — подумал штабс-капитан и сказал:
— Я думаю, что он прилетит завтра.
— Господин Муравьев, Цара очень дорогая птица. Ей нужно кушать положенное. Она кормит мою семью. В Москве Коссодо предлагал хорошие деньги. Зачем мне ваша война? Цару застрелят русские солдаты или она подохнет с голоду…
— Может, ты ее тайком кормишь, мерзавец? — вдруг крикнул штабс-капитан в трубку.
Тут в разговор вмешался телефонист:
— Ваше благородие, вас требует к телефону генерал.
Телефон в гостиничном номере щелкнул и замолк.
Умберто с досадой бросил трубку на рычаги. Он боялся и ненавидел Алексея Петровича Муравьева. Он не верил в успех его невероятной затеи. Еще вчера он мечтал бежать без оглядки из сумасшедшей России, еще сегодня утром он обдумывал, полеживая на диване, возможности для бегства из Энска, но… но одна случайная встреча около полудня круто изменила его ближайшие планы…
О, в этой встрече он видел большой золотой шанс. Большой шлем в карточном ералаше жизни! Шанс одним махом отыграться за все неудачи последнего года и надежно обеспечить будущее…
Умберто подошел к окну и постучал беспокойно пальцами по стеклу. Гарпия вздрогнула и посмотрела на него из клетки ледяным взором. Умберто суеверно поежился. В ее круглых зрачках стояла вечная ночь.
Божья матерь давно не глядит на Бузонни. Она отвернулась от него. Может быть, она сжалится там, во Флоренции, у алтаря родной церкви Санта Мария дель Кармине? Только тогда, когда он опустится на колени в светлый круг от свечей, она с укором посмотрит ему в глаза и тихо благословит…
«Но где же в конце концов Ринальто?!»
Не успел Бузонни мысленно обругать своего растяпу племянника, как дверь номера без стука распахнулась. На пороге стоял запыхавшийся Ринальто, одетый в полуспортивный жакет и кремовые фланелевые брюки. Твердый накрахмаленный воротничок подпирал его вислые щеки, в руках он держал соломенную шляпу.
— Он арестован! — сказал Ринальто громким голосом на весь коридор.
— Тише ты, каналья! — зашипел Умберто, поспешно стягивая халат. — Где мой сюртук? А ботинки? Извозчика взял? Престо! Престо!
Между собой они порой говорили по-итальянски, порой по-русски, а чаще на адской смеси обоих языков с примесью испанской брани.
Тем временем штабс-капитан чуть сквозь зубы доложил командиру корпуса генералу Арчилову последние разведданные и получил в ответ очередную порцию ругани по адресу «ничертанезнающей разведки!».
Арчилов был явно в нерасположении духа.
«Россию погубит бездарность и глупость, — бесстрастно подумал капитан, закончив рапорт, — это наглядно видно сейчас, когда особенно важны: первое — холодный разум без примеси и помех грубых чувств; второе — вид с высоты на панораму пошлых событий жизни; третье — планомерная атака белой логики против красного хаоса».
