Домик на Шуе - Холопов Георгий Константинович (е книги TXT) 📗
В стороне от дороги, на поросшем мхом бугре, мы расстелили плащ-палатку. Осторожно опустили на неё раненого разведчика. Рядом прилёг Миронов. Зубенко побежал к телеге за фанерными чемоданами, а мы со Стариковым и баритонистом бросились искать сухих веток и валежника.
В какие-нибудь десять минут мы набрали по охапке веток, и баритонист принялся разводить костер. Прибежал с двумя тяжёлыми чемоданами Зубенко, раскрыл их и первым делом дал Симонову и Миронову по полстакана спирта. Потом вместе со Стариковым они быстро раздели Симонова, обмыли спиртом его раны и перебинтовали его чуть ли не всего вафельными полотенцами.
Зубенко выложил на плащ-палатку содержимое двух вещевых мешков с продуктами. Стариков налил ещё немного спирта Симонову. Тот выпил, поперхнулся, взял кусок колбасы и ломоть хлеба, стал есть и плакать. Он был голоден страшно и продрог, видимо, основательно. Мучительно болели и его раны.
Стариков заботливо накрыл его своей шинелью. Второй шинелью накрыл его Зубенко.
Миронов почти что не прикоснулся к пище. Он только взял корочку хлеба, пожевал её и снова прилёг, на этот раз поближе к костру. До этого он мне казался необыкновенно молодым для своих сорока пяти или пятидесяти лет. Но тут, сидя рядом с ним, я увидел и морщины на его лице, и седины на висках…
Зубенко не смог скрыть своего восхищения, сказал во всеуслышание:
— Ведь случилось, товарищи, чудо: все считают нашего Виктора погибшим, а он вот сидит рядом с нами!
— Глупости говоришь, — сердитым голосом перебил его Миронов. — Какие могут быть чудеса в этих болотах?
— Но ведь Виктора — вы спасли?
— Опять говоришь глупости!.. Сообразительность его спасла. Он просто догадался отползти в болота, где его трудно будет найти противнику. Не сдаваться же ему было в плен?.. Ведь я вас, чертей, и в мирное время, и на войне учил ничего не бояться на свете, буквально ничего!.. Ни леса, ни болота, ни самого чёрта!. Ведь это — правда?
— Правда, — сказал Зубенко.
— Я выбился из сил и кровью истёк, когда вдруг услышал знакомый крик филина. Ведь так умеет кричать один лишь наш Николай Иванович. Вот уж обрадовался я, братцы! — Симонов сделал резкое движение, и лицо его страдальчески поморщилось от боли. — Отрежут ноги, а? — с мольбой в голосе обратился он к Миронову.
— Правую — да, а за левую можешь быть спокоен, — всё тем же сердитым голосом ответил «майор музыки». — А всё решил точный расчёт, друзья. Из дивизии я вышел ночью. На рассвете был в болотах. Часа три у меня ушло на поиски, я обшарил весь район, прилегающий к финскому переднему краю и, как видите, удачно…
Симонов добавил существенную подробность к рассказу капельмейстера:
— Я лежал на виду у гитлеровцев… Они с ночи охотились за мною… Сунуться в болото побоялись, там трясина, а вот обложить меня, как зверя в берлоге, обложили, и головы не давали поднять… Правда, и я их близко к себе не подпускал, автомат да три диска к нему тоже что-нибудь значат…
Пока Симонов рассказывал, майор уже крепко спал.
— Устал он, — сказал Симонов. — Ползком вынес меня из болота на виду у финнов и до самого этого места пронёс на себе. Ведь это что-нибудь да значит! — Он немного опьянел и говорил теперь на крике.
Стариков подвёл коней к самому бугру, на котором мы располагались. Мы осторожно подняли Симонова, усадили его в телегу, обложив со всех сторон сеном. Рядом с ним сел баритонист.
— Теперь прямичком поедем в госпиталь, — сказал Зубенко. — Считай, что твоё дело теперь в шляпе.
— Спасибо, ребята, — поблагодарил Симонов и прослезился.
Мы распрощались с ним, и телега наша затарахтела на кочках и корягах.
Я и Стариков набрали ещё веток и сели у костра. Мы курили, и Стариков рассказывал о ноябрьских боях у прионежских болот. Потом я спросил у него:
— Вот вы давно служите вместе с майором. Не знаете ли в его характере какие-нибудь другие чёрточки, кроме героических? Какие-нибудь другие примеры из его жизни?
Стариков задумался. Видимо, я задал ему трудную задачу.
— Что же о нём рассказать? — Он пожал плечами и тяжело вздохнул. — Вот в картишки любит играть, в преферанс. Может сутками не выходить из-за стола. Потом… потом… Что же о нём ещё рассказать? — Он снова пожал плечами и покосился на спящего капельмейстера. — Порядок любит с деньгами. Взял — верни. Хотя бы это был гривенник! Не отдашь — напомнит, даже при людях, не постесняется. Но не скупой. При нужде — сам поможет.
— Ещё! — сказал я, с интересом слушая Старикова.
— Ещё?!.. Вот задачу задали мне!.. Вспомнил! — вдруг хлопнул он себя по лбу. — Жены боится — вот беда!
— Да ну! — сказал я. — Такой храбрый человек и…
— Ей-ей! — горячо прошептал Стариков. — Она у него такая маленькая, невзрачненькая, ходит вот с такой копной волос на голове, и злющая… что ведьма! Никого не боится наш майор. Ни зверя, ни чёрта, ни фашиста, а перед нею — трепещет!
— Трепещет?
— Да что там трепещет!.. Теряет дар речи!.. Вот штука-то какая!
— А ещё?
Стариков долго сидел, задумавшись.
— Пироги любит с капустой. Может есть каждый день! — Он улыбнулся. — А к чему вам всё это, капитан?
Теперь он мне задал трудную задачу.
— Видите ли, — сказал я, — мне надо написать очерк для газеты. Про Зубенко и про вас мне ясно, что и как писать, а про майора — не совсем. Уж очень он идеальный человек, очень героический! Героический «до неправдоподобия»! Сознайтесь, мало кто поверит в этот эпизод со спасением Симонова!
Я попробовал нарисовать ему картину: ночь, темень, не видать ни зги, моросит дождичек, кругом — лес, и майор идёт за десяток километров искать в болотах раненого музыканта…
— Или взять другой эпизод, — сказал я, — бои у прионежских болот, о которых вы только что рассказывали, где он получил двадцать шесть ранений!.. Или эпизод со спасением окружённого батальона!..
— Да кто не поверит? — чуть ли не возмутился Стариков. — Ведь это же всё правда?
— Конечно, правда, — согласился я. — Но правда — исключительная.
— Потому-то вы и спрашивали про другие чёрточки характера нашего майора? Хотели ими «разбавить» его исключительный героизм? Его исключительный характер?
Мне показалось, что Стариков с презрением посмотрел на меня.
Я не знаю, к чему бы привёл наш разговор, но в это время в лесу послышался скрип колёс, потом — громкие голоса. Вскоре у нашего костра остановился обоз: то в полк везли боеприпасы. Ездовые, все усатые дядьки, густо дымили цыгарками и с любопытством смотрели на спящего Николая Ивановича. От Зубенко или от самого Виктора Симонова они уже знали про его новый подвиг.
Потом обозники уехали, и их место заняли артиллеристы.
Уже наступил вечер, а к нашему костру подъезжали всё новые и новые группы солдат и офицеров. Дорога в полк лежала мимо нашей стоянки.
Поздно вечером у костра остановился вездеход командира дивизии. Генерал вышел из машины размять ноги, закурил трубку, потом подсел к нашему костру. Это был грузный, высокий, плечистый человек лет пятидесяти. В армию он пришёл простым красноармейцем, в дни гражданской войны. Он был генералом, но на всю жизнь остался всё тем же простым, храбрым и отзывчивым солдатом. В дивизии его любили, как отца родного.
Он долго задумчиво просидел у костра. Хотел было разбудить капельмейстера и увезти его в полк, но, видя, как тот крепко спит, сказал:
— Жаль будить. Пусть спит. А праздник мы перенесём на завтра.
«Правильное решение», — подумал я.
Генерал заботливо накрыл майора своей шинелью и уехал.
Даже на рассвете, когда нас стала пробирать дрожь от холода, мы не решались разбудить Николая Ивановича, чтобы тронуться в дорогу.
А он спал богатырским сном, этот удивительный «майор музыки», навалившись грудью на землю и обхватив её своими сильными, широко раскинутыми руками.
В ночном
Ездовой наклонился ко мне и, позёвывая, проговорил:
— Хорошо бы здесь где-нибудь заночевать, а? Места-то какие! Чистейшей воды Швейцария!
