Паразит - Дойл Артур Игнатиус Конан (читаем книги .txt) 📗

Но как она в таком состоянии шла по улице, не подвергаясь при этом опасности?

Я взял шляпу и спешно вышел, чтобы убедиться, что с Агатой всё в порядке.

Да. Она была у себя.

Меня провели в салон, где я застал свою невесту с книгой на коленях.

— Вы наносите ранние визиты, Остин, — сказала она с улыбкой.

— Да, но, во всяком случае, не столь ранние, как вы, дорогая Агата, — ответил я.

Мои слова явно заинтриговали её.

— Что вы хотите этим сказать?

— Разве вы сегодня никуда не выходили?

— Выходила? Куда я могла выходить?

— Агата, — сказал я как нельзя более серьёзно, — вас не затруднит подробно описать мне, чем вы занимались сегодня утром?

Мой строгий вид её позабавил.

— Остин, сегодня вы говорите со мной как настоящий профессор. Вот что значит быть невестой учёного! Но я всё-таки скажу вам, чем я занималась, хотя мне и непонятно, что тут для вас интересного. Я встала в восемь часов. Позавтракала в восемь тридцать. В 9.10 пришла в эту комнату и принялась читать «Мемуары» мадам де Ремюза. И через несколько минут воздала должное этой французской даме — заснула за её книгой, а также и вам, сударь, поскольку видела вас во сне, что должно быть для вас как нельзя более лестным. И проснулась я всего лишь несколько минут назад.

— И что, вы оказались там же, где были до этого?

— А как бы я смогла оказаться в другом месте позвольте вас спросить?

— Если не трудно, Агата, расскажите, что вам снилось обо мне? Уверяю, что мной движет не простое любопытство.

— У меня лишь смутное впечатление, что в этом сне вы играли какую-то роль. Но точно я ничего не помню.

— Если сегодня вы никуда не выходили, то тогда почему, Агата, ваши туфли в пыли?

На лице её отразилась растерянность

— Остин, что такое с вами сегодня? Можно подумать, что Вы мне не верите. Да, мои туфли в пыли — наверное, я надела пару, которую служанка не почистила со вчерашнего дня.

Было совершенно очевидно, что Агата ничего не знает, и я решил: пусть лучше она пребывает в неведении. Если бы я стал объяснять случившееся, то, пожалуй, испугал бы её, и ничего хорошего бы из того не получилось. Поэтому я сменил тему и вскоре откланялся: мне надо было идти в университет.

Случившееся произвело на меня неизгладимое впечатление.

Горизонт научных возможностей для меня сразу же неимоверно раздвинулся. Меня больше не удивляют энергия и дьявольский энтузиазм Вильсона. Ещё бы ему не работать рьяно! Он чувствует: стоит протянуть руку — и коснёшься огромного, невозделанного исследовательского поля.

Да, я помню, какое воодушевление я испытал, когда увидел, что ядро клетки принимает новую форму, или когда рассматривал все подробности мышечного волокна при трёхсоткратном увеличении.

И как всё-таки ничтожны подобные изыскания в сравнении с теми, что затрагивают самые основания жизни и природы души человеческой!

Я всегда считал дух производным материи. Ум, полагал я, вырабатывает мысль точно так же, как печень жёлчь.

Но можно ли утверждать такое теперь, когда я вижу, что дух воздействует на материю на расстоянии, играя на ней, словно музыкант на скрипке?

Отныне я вынужден признать, что тело не порождает души. Оно скорее лишь грубый инструмент, посредством которого проявляется дух. Так ветряная мельница не порождает ветра, а служит лишь его проявлением. Вот что противоречило всем моим устоявшимся мыслям и, однако, вне всякого сомнения, оказалось возможным и стоит тщательного изучения.

И почему мне, собственно, воздерживаться от изучения этой области? Вчера ведь я написал: «Покажи Вильсон мне что-нибудь положительное, что-нибудь действительно объективное, я, быть может, и заинтересовался сим предметом не на шутку и углубился бы в него столь же рьяно, как сейчас углублён в физиологию».

Ну что ж! Нечто положительное и объективное было мне предъявлено. И я сдержу слово, данное самому себе. Исследование этой области, я уверен, представляет огромный интерес.

Некоторые мои коллеги смотрят на данную тему искоса: наука действительно полна предрассудков, чуждающихся рассуждения. Но если у Вильсона хватает смелости отстаивать свои убеждения, то и я могу позволить себе то же самое

Завтра утром я обязательно зайду к нему и к мисс Пенелосе. Наверняка её возможности не исчерпываются только тем, что она нам продемонстрировала. От неё естественно ожидать и большего.

26-го марта. Вильсон, как я и думал, в восторге от моего обращения. Что до мисс Пенелосы, то при всей её сдержанности видно, что она довольна удавшимся опытом.

Странная она женщина, право слово. Молчаливая, неинтересная, но когда проявляет свои способности, буквально преображается.

Стоит ей только сесть на своего конька, и от её бесцветности и вялости не остаётся и следа.

Странно, но мне кажется, что мисс Пенелоса мною интересуется. Я невольно замечал, что она следит за каждым моим шагом.

У нас была на редкость интересная беседа о её чрезвычайных способностях.

Постараюсь передать её способ видения, хотя, конечно же, за ним нельзя признать научной значимости.

— Вы находитесь лишь на подступах к самому предмету, — сказала мисс Пенелоса, когда я выразил ей своё изумление по поводу удивительного случая суггестии ^[1] , продемонстрированного мне накануне. — Когда мисс Марден пришла к вам, у меня не было никакого прямого влияния на неё. Сегодня утром я даже не думала о ней. Вчера я всего лишь настроила её ум подобно тому, как я бы завела будильник, чтобы он зазвонил в назначенное время. Если бы действие внушения проявилось не через двенадцать часов, а через 6 месяцев, всё произошло бы точно так же.

— А если бы вы внушили мисс Марден убить меня?

— Она бы неминуемо исполнила это.

— Но тогда это ужасная, чудовищная способность! — вырвалось у меня.

— Да, это действительно ужасная, чудовищная способность, вы совершенно правы, — строго ответила мисс Пенелоса. — И чем больше вы о ней узнаете, тем ужаснее, чудовищнее она вам покажется.

— Могу я вас спросить, — сказал я, — что именно вы имели в виду, говоря, будто внушение — лишь подступ, преддверие проблемы? Что вы считаете здесь главным?

— Я бы предпочла вам этого не открывать. Я поразился силе, прозвучавшей в её словах.

— Вы понимаете, что я задал этот вопрос не из праздного любопытства, но в надежде найти научное объяснение фактам, которые вы мне представили.

— Профессор Джилрой, — ответила она, — честно признаюсь вам: наука меня ни в коей мере не интересует. Какое мне дело, сможет она или нет как-то объяснить эти явления?

— Но я надеялся…

— А, это совсем другое дело! Если это интересует лично вас, — сказала она с самой очаровательной улыбкой, — то я с удовольствием отвечу на любые ваши вопросы. Так о чём вы меня спрашивали? Ах, да, насчёт моих необычайных способностей. Профессор Вильсон никак не желает в них поверить, но они, тем не менее, существуют. Так, например, гипнотизёр вполне в состоянии обрести полную власть над своим субъектом, при условии, что последний достаточно восприимчив. И гипнотизёру тогда нет нужды в каких-либо предварительных внушениях, он может сразу заставить субъекта сделать то, что захочет.

— И субъект не поймёт, что с ним происходит?

— Это зависит от разных обстоятельств. Если сила приложена достаточно энергично, субъект совершенно не поймёт, что с ним происходит. Как, например, мисс Марден, когда она пришла к вам и нагнала на вас такого страху. Даже если влияние не столь сильно, субъект, отдавая отчёт в своих поступках, всё равно не сможет противиться внушению.

— Тогда, получается, он лишится силы воли?

— Нет, просто она будет подчинена внешней воле, оказавшейся сильнее.

— Ну, а сами вы пользовались этой способностью?

— Много раз.

— Значит, у вас очень сильная воля.

— Но это не единственное из необходимых условий. У очень многих людей сильная воля, однако, они не могут спроецировать её за пределы себя. Самое главное здесь — это умение направлять волю на другую личность, с тем чтобы вытеснить волю субъекта. Я замечала, что эта способность изменяется у меня в зависимости от состояния здоровья и сил.