Первая любовь - Коковин Евгений Степанович (полная версия книги .TXT) 📗
Вместе с Костей к «Октябрю» шли механик Николай Иванович и незнакомый нам человек.
Пробили склянки. Двенадцать часов – смена вахт. «Октябрь» оглушительно загудел. На полубаке раздался пронзительный свисток старпома.
Костя поспешно вслед за Николаем Ивановичем взошел по трапу на палубу «Октября». Матросы ловко убрали трап и приняли швартовы.
– Беги назад, останешься! – крикнул я идущему к нам Косте. – Уже отходим!
А Костя улыбался, спокойно шел к нам и даже приветственно помахивал над головой кепкой. В другой руке он держал маленький деревянный чемоданчик.
– Получил на «Октябрь» назначение, – пожимая нам руки, громко и возбужденно сказал Костя. – Иду с вами в рейс! Ух и набегался же я…
– С нами в рейс? Да ты вре… шутишь, Костя.
– Ну вот еще, врешь! Иду, и знаете кем? Ма-ши-ни-стом! Машинистом второго класса!
Поверить в это было невозможно. Но машина уже работала, и расстояние между бортом и причалом все увеличивалось. Самый лучший прыгун мира уже не смог бы одолеть это расстояние. А Костя все еще был с нами, на «Октябре». Значит, он действительно идет в рейс.
– Но как, как ты сумел? – спросил я, радуясь и все еще не веря происшедшему. – Как?
– Очень просто, – ответил Костя, вытирая со лба пот. – Правда, не так уж просто. Встретил я утром у пароходства Николая Ивановича. «Взяли бы вы, – говорю, – меня к себе на «Октябрь» учеником!» – «А ты где сейчас?» – спрашивает Николай Иванович. «На «Канине», – отвечаю. – Только мне бы лучше у вас плавать. Там все-таки мои дружки, Димка и Илько. Вместе веселее. Нас было бы трое, как раз на все три вахты». – «А сколько тебе лет?» – опять спрашивает Николай Иванович. «Шестнадцать», – говорю. «А машинистом второго класса пошел бы ко мне?» Я даже испугался сначала и отвечаю: «Не знаю». Тогда он повел меня в отдел кадров и там сказал: «Если у вас нет людей, то вот я нашел машиниста. Оформляйте! Мы больше ждать не можем. У нас в двенадцать отход».
Костя замолчал, снова вытер со лба пот и продолжал:
– Ну, я и набегался, пока оформляли. Механик на «Канине» не отпускает, в отделе кадров тоже чего-то ворчат, мол, справлюсь ли. Только пять минут назад направление выдали. Я и сам не верю, все так быстро получилось. И дома не знают, что я на «Октябре», да еще машинистом, и в море иду. Ну, ничего, как-нибудь! Мы-то не пропадем, правда, Илько?!
Пока Костя рассказывал, «Октябрь» вышел на середину фарватера и ускорил ход. Мы были опять вместе.
…Мы плывем далеко на север, к Новой Земле.
Там пропала без вести «Ольга», там почти десять лет назад погиб мой отец. Если бы найти какие-нибудь следы, хотя бы обломок весла, хотя бы кусочек парусины! Но «Ольга» была у северной оконечности Новой Земли, а «Октябрь» туда подниматься не будет.
– Костя, – сказал я, – вот ты и машинистом стал. А через год-два, пожалуй, и механиком будешь!
Мы втроем сидели на крышке трюма. Илько мечтательно смотрел вдаль, на горизонт, в сторону клонящегося к морю солнца. Костя тихонько насвистывал. Он уже отстоял одну вахту.
– А ведь это совсем нетрудно – быть машинистом второго класса, – отозвался Костя. – Я на «Канине» учеником то же самое делал, проверял и смазывал машину. Только машинистом меня на один рейс взяли. Потом, наверное, заменят. А с «Октября» я все равно не уйду. Учеником, но останусь!
– Может быть, мы так всю жизнь вместе проплаваем. Вместе веселее!
– Я еще учиться буду, – сказал Костя.
– И изобретешь машину, которая и по земле будет ходить, и по воде плавать, и по воздуху летать. Помнишь, ты обещал?
Костя почувствовал, что я над ним подшучиваю.
– Может быть, изобрету. – Он помолчал, потом повернулся к Илько:
– Ты чего такой скучный?
– Я не скучный, – ответил Илько. – Так, задумался. На Печору хочется, в тундру.
– В тундру, – повторил Костя и хлопнул друга по плечу. – Не скучай! В тундру ты еще успеешь. Еще много рейсов будет и на Печору. Спой-ка нам что-нибудь о твоей тундре!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Я – КОМСОМОЛЕЦ
На другой день на «Октябре» было назначено комсомольское собрание. Меня, Илько и матроса Зайкова принимали в комсомол.
Вася Зайков, паренек лет восемнадцати, в прошлом году приехал из деревни и плавал вторую навигацию. Он был застенчив и неуклюж. Работал неторопливо. Другие матросы подтрунивали над ним:
– Ишь ты, Вася-то у нас комсомольцем будет. Теперь, брат, поторапливайся, показывай нам пример. А уж мать в деревне узнает, задаст тебе перцу. Такой комсомол покажет – тошно будет!
– Ничего, Васька, давай, давай, скорее в начальство вылезешь!
Комсомольская ячейка на «Октябре» была маленькая – всего четыре человека, считая Костю Чижова, только что пришедшего на пароход.
Я очень волновался, ожидая часа собрания. Мне хотелось после рейса встретиться с Олей. Она увидела бы на моей груди комсомольский значок.
В эти дни я часто думал об Оле. Хотелось поговорить о ней с кем-нибудь. Но Илько ее не знал, а Костю я стеснялся и даже немного побаивался. Он мог посмеяться надо мной.
Я рисовал в своем воображении, как мы пойдем Олей в кино. Если она согласится, я уже ничего не буду бояться. Я даже буду гордиться. Или мы поедем на лодке. Я стану грести, а Оля сядет на корму за руль. Отлогие волны от пароходов будут раскачивать нашу шлюпку. Может быть, Оля запоет, или я расскажу ей о море, об «Октябре», о первых рейсах.
Я вышел из кубрика в надежде найти Илько.
На палубе у борта стояли новый кочегар второго класса Бобин и матросы Зайков и Веретенников. Бобин только вчера вместе с Костей поступил на «Октябрь» Мы знали, что раньше он плавал кочегаром первого класса на «Коршуне», но его списали за пьянку и опоздание в рейс.
Сейчас Бобин был тоже подозрительно весел. Он что-то говорил Зайкову и громко смеялся. Веретенников, ухмыляясь, молчал.
– Говорю тебе, иди и возьми заявление обратно, – услышал я. – Наплачешься ты с этим комсомолом!
Я подошел ближе.
– Вот заставят тебя «Капитал» учить наизусть, как «Отче наш», – продолжал Бобин, явно издеваясь над Зайковым. – А книжища эта во какая!
Он потряс руками перед лицом Зайкова. Зайков оглядывался по сторонам и кулаком тер глаза.
– А ты в этом «Капитале» ни одного слова не поймешь. И спросят тебя: «А ну-ка скажи, кто такой Карл Маркс!»
– Я знаю, – неуверенно произнес Зайков.
– А что ты будешь делать, когда белые опять в Архангельск придут? Тебя как комсомольца первого за ушко и к стенке. – Бобин снова захохотал.
Я не выдержал и бросился к нему.
– Врешь ты, Бобин, врешь! Не слушай его, Зайков! Бобин открыл рот и с недоумением и любопытством посмотрел на меня.
– А это еще что за сморчок? Ты на кого гавкаешь, гальюнная инфузория?!
Он схватил меня за воротник, прижал к себе и поднял над палубой.
– Оставь его, – сказал Веретенников тихо. – Шум будет. Чего ты связался с мальцом…
– Я его оставлю, – кричал Бобин, сжимая мне шею. – Я ему покажу, где они зимуют! Ну как, сладко? Будешь еще, поганец, свой нос показывать?! Вот мы его немного уменьшим!
Двумя пальцами он ухватил мой нос и сдавил. Кажется, еще никогда я не ощущал такой резкой боли.
Пытаясь вывернуться, я освободил правую руку и с силой кулаком ударил Бобина в лицо. Он отпустил меня и разозленный хотел ударить ногой, но подбежавшие матросы удержали его.
Вид у кочегара был страшный. Волосы разлохматились. Из губы на грудь, на сетку каплями стекала кровь. Все еще не придя в себя от дикой боли, я снова бросился на него.
Опомнился я уже крепко схваченный Костей и Павликом Жаворонковым. Нас окружила команда. Зайкова и Веретенникова не было. С мостика спускался вахтенный штурман.
На собрании в красном уголке было восемь человек. Четыре комсомольца, трое нас – вновь принимаемых – и от партячейки старший механик Николай Иванович.
