Кольцо Сатурна (Фантастика Серебряного века. Том XIII) - Опочинин Евгений (онлайн книга без TXT) 📗
— Видишь? — хрипло застонал он. — Видишь?
— Отец… Отец… Что с тобой? — взволнованно проговорил Владимир.
— Оставь!.. Видишь?.. О, проклятье!.. Вот он… Смотри же!.. Вот он… ненавижу… ненавижу… о-о-о! — и пронзительно закричал старик, напрягая всю силу вялых, сморщенных, умирающих легких. — A-а… Он догоняет., он догоняет… Владимир, спасайся!.. Спасайся! Дом номер девять… номер девять… Ты слышишь? Больно… О, как мучительно больно!
Он впился в стену сведенными судорогой пальцами и безумными глазами, в которых было выражение одного мучительного, жуткого страха, оглядывал комнату.
— Успокойся, отец! — растерянно шептал Владимир. — Успокойся!
Старик странно взмахнул руками, в последний раз взглянул на сына с какой-то мучительной жалостью и, слабо застонав, упал на кровать.
Когда прибежали доктор и приезжий профессор, он уже был мертв.
После похорон Владимир Николаевич пожил в усадьбе с неделю и, отдав необходимые распоряжения управляющему, уехал в Петроград.
Чувство тяжелой, гнетущей тоски терпким саваном окутало его сердце, и слезы, которые мешали дышать, жгучими каплями обжигали щеки, когда он расставался с родными полями.
Зал десятого отделения окружного суда был переполнен публикой. Кроме того, что слушалось интересное дело, в котором раскрывались некоторые интимные подробности из жизни лица, хорошо известного обитателям столицы, внимание публики привлекало выступление адвоката Савелова.
Сравнительно молодой юрист Владимир Николаевич Савелов несколькими блестяще проведенными защитами уже успел приобрести себе прочную известность талантливого криминалиста, и его имя неоднократно повторялось на столбцах газет, всегда с лестными прибавлениями.
На скамье подсудимых сидела женщина, закутанная в плотную черную вуаль и с крепом на шляпе. Она обвинялась в покушении на убийство банкира Евсеева, с которым несколько лет находилась в интимной связи.
Шло судебное следствие. Из расспросов десятка свидетелей выяснялся образ Евсеева. Грубый и властный, жестокий, не признающий для себя никаких нравственных обязательств, он в течение нескольких лет бессердечно истязал молодую женщину и, когда наконец она надоела ему, выгнал ее из своей квартиры. На следующий же день Евсеев был тяжело ранен двумя револьверными пулями при выходе из своей банкирской конторы.
Симпатии судей, присяжных и публики были определенно на стороне подсудимой, и Савелов, небрежно набрасывая на лежащей пред ним бумаге замысловатые фигуры, спокойно обдумывал свою речь, заранее уверенный в победе.
Последней свидетельницей была хиромантка, приглашенная защитой. Евсеев, человек суеверный и мнительный, за несколько времени до преступления обращался к ней с просьбой помочь ему отделаться от надоевшей любовницы.
Задав этой свидетельнице вопрос, адвокат больше не интересовался ею и почти не слушал того, что отвечала она на быстрые, нервные вопросы раздраженного прокурора.
— А дом номер девять надо помнить! Надо непременно помнить дом номер девять! — вдруг ясно услышал Савелов.
Вздрогнув и сильно побледнев, он обратился к председателю с просьбой, чтобы свидетельница повторила свой ответ на последний вопрос прокурора.
— Я извиняюсь, — добавил он, — но я плохо расслышал его!
Председатель недовольно пожал плечами и повторил свидетельнице просьбу защитника.
— Я, кажется, ясно сказала, — обидчиво произнесла та, — что было это часов в девять вечера, недели за три до преступления.
— Да, да, — проговорил Савелов. — А скажите, вы сейчас ничего не говорили о доме с номером девятым?
— Ничего! — удивилась свидетельница. — И не думала!
— Да?.. Значит, я ошибся… Виноват!
Прокурор произнес короткую, сильную речь, в которой настаивал на необходимости сурового наказания, умело избегнул неприятных для него показаний свидетелей и, закончив эффектным призывом общества к самосохранению, довольный самим собой, сел, оглядывая зал с видом победителя.
Когда наступила очередь Савелова, он, к ужасу своему, почувствовал, что та речь, которая пять минут тому назад складывалась в его мозгу ровными, гладкими фразами, вдруг улетучилась, и напряженная до боли память тщетно пытается собрать отрывки мыслей и фраз.
— Господа судьи… Господа присяжные…
Дальше ничего не было… Темный провал и пустота.
Савелов взглянул на подсудимую, увидел ее бледное, взволнованное лицо и вдруг неожиданно ощутил тот сладостный, щекочущий, острый подъем, который всегда сопровождал его наиболее удачные выступления.
Вслед за тем он в волнующем экспромте яркими, выпуклыми фразами нарисовал жуткую картину кошмарной, нудной жизни, где, кроме слез и мучительной боли, не было ничего. И, когда, окончив свою речь, возбужденный и нервный, он опустился на стул, он не видел, что лица присяжных заседателей были сосредоточенно хмуры и взволнованы.
Приговор вынесли через десять минут — подсудимая была оправдана.
Когда в самом темном углу мрачного судейского коридора она прощалась с Савеловым, светлые слезы облегчения и радости текли по ее лицу.
— Конечно, это глупо… это невозможно… Но все-таки, — произнесла она взволнованным голосом, — может быть, когда-нибудь я смогу отплатить вам чем-нибудь. Вот это — мой адрес!
Савелов взглянул на изящную визитную карточку и вздрогнул. На карточке стояло:
«Мария Станиславская. Певица. Усадебная улица, д. № 9».
А когда он ехал домой, то чувствовал смутную тревогу в душе. Вот уже более десяти лет прошло с тех пор, как молодым студентом он выслушал страшное признание умирающего отца. Все это время его жизнь была светлой и счастливой, похожей на оживленную волшебную сказку. Он женился на женщине, которую страстно любил, и знал, что ее сердце принадлежит ему. Богатство, доставшееся от отца, избавило его от многих тяжелых минут, которые приходится переживать другим в начале карьеры; дарование и блестящий ум выдвинули его в первые ряды адвокатуры.
Пришла слава. Каждому делу, которое он начинал, сопутствовала удача. Ему везло, как иногда везет людям, которым суждены тяжкие испытания. Страшное воспоминание о предсмертном признании отца мало-помалу исчезло, осталось, как темное пятно в прошлом, навсегда ушедшем.
И сегодня так неожиданно прозвучали жуткие слова:
«Надо помнить дом номер девять».
И это странное совпадение в адресе его сегодняшней клиентки… Конечно, возможно, что это — простой случай, игра судьбы, но отчего такой мучительной болью терзается сердце?
Ярко представилась в возбужденном мозгу картина последней беседы с отцом — ярко до такой степени, что почувствовался запах лекарства.
И снова, совсем близко, прозвучал знакомый голос:
— Владимир, спасайся!.. Спасайся! Дом номер девять!
Савелов вздрогнул, закрыл лицо руками и прошептал:
— О, Боже… Боже!.. Неужели?..
Когда он приехал домой и, сбросив пальто, прошел в комнату жены, ее там не было.
— Где барыня? — спросил Владимир Николаевич горничную.
— Не знаю, — ответила та. — Барыня была все время дома!
— Но где же она? — крикнул Савелов. — Где?
— Я здесь, Владимир! — раздался сзади тихий, певуче-грустный голос. — Отчего ты волнуешься?
Владимир Николаевич обернулся и, схватив руки жены, начал жадно целовать их.
— Ты здесь?.. О, милая!.. Знаешь, мне всю дорогу мерещились разные глупости… Здравствуй!.. Здравствуй!
Он стоял наклонившись и не видел, что брови молодой женщины строго сдвинулись и болезненная гримаса пробежала по ее лицу.
— Оставь, Владимир, — сказала она, отнимая руки. — Иди, тебя ждет обед!
За обедом Савелов оживленно рассказывал жене о сегодняшнем процессе, о судьбе несчастной Станиславской, о том, как он едва не провалил защиту.
В его сердце снова была тихая радость оттого, что он дома, что все здесь по-прежнему благополучно и спокойно, и уже была уверенность, что все предчувствия вздорны и нелепы и жизнь будет идти так же счастливо, как и прежде.
