Золотой огонь Югры (Повесть) - Бутин Эрнст Венедиктович (бесплатные полные книги .TXT) 📗
— Наведаюсь как ни то, — стараясь басить, пообещал Егорушка.
Антошка выхватил у Фролова свой ремень, сунул машинисту:
— Тебе. Память. Подарка.
— Ах ты, золота душа! — Екимыч крякнул, хотел обнять мальчика.
Но тот вильнул вбок, скользнул мимо Люси, мимо неспешно шагавшего по сходням Еремея, простучал пятками по доскам — точно шишки с кедра посыпались — и уже на причале, обернувшись, замахал рукой. Помахали, спустившись к нему, и Люся с Егорушкой. А Еремей, поджидая их, больше на пароход не взглянул — смотрел сузившимися глазами прямо перед собой.
Лишь когда пробрались сквозь все прибывающих и прибывающих поглазеть на «Советогор», когда поднялись по широкой утрамбованной дороге на пригорок, Еремей, приотстав, оглянулся. Прощально, цепко, одним взглядом охватив сразу и пристань, и пароход, который тяжелой тушей лежал на серо-голубой воде: обвис на корме алый флаг, не дымит труба, недвижны колеса, пусто на палубе. Только на корме стоят у открытой двери двое, остальные бойцы на берегу.
Еремей круто развернулся, догнал Люсю, Антошку, Егорушку.
Люся опять, как и на пароходе, уговаривала Егорушку: может, все-таки передумает и согласится жить с Еремеем и Антошкой? Но Егорушка упрямо твердил, что нет: у него в городе есть свои — тетка Варвара с ейной свекровью, и жить надо у сродственников, а не мыкаться по углам, не кусочничать у чужих людей.
Они прошли через широкую пыльную площадь, окруженную кирпичными домами с темными железными дверьми, над некоторыми из них празднично пестрели свежей краской новенькие вывески — Еремей успел прочитать только одну: «Чай и пельмени Идрисова», — свернули в тихую, затененную могучими тополями улочку.
Улочка заканчивалась обширным — мощные, с корявыми стволами липы, толстые, гладкоствольные березы, высоченные тополя — парком, кроны деревьев которого уже испятнала желтым близкая осень. В глубине парка притаился двухэтажный веселый, в деревянной резьбе терем с изукрашенными надстроечками-пристроечками — такую избу Еремей видел только на картинках в книжке с русскими сказками у Никифора-ики, деда Егорки.
Люся взбежала на высокое крыльцо, распахнула тяжелую дверь в фигурных деревянных накладках, с дощечкой, на которой красиво выжжено: «Первый дом-коммуна детей Красного Севера», пропустила впереди себя ребят.
Еще одна дверь, обшитая мешковиной. За ней — маленький тамбур, в котором сидела на табуретке полная старушка и вязала чулок.
Старушка подняла голову, радостно привстала.
— Ах ты, батюшки! Люция Ивановна!.. Вот радость-то. Вернулись?
— Здравствуйте, Анна Никитична, — Люся улыбнулась. — Начальство у себя? — И когда старушка, умильно глядевшая на нее, закивала, пошла было в залитый светом широкий коридор, подтолкнув перед собой заробевших Еремея и Антошку, но, вспомнив что-то, остановилась. — Вы ведь, кажется, на Береговой жили?
— Тама, тама, — старушка припечалилась. — Покеда не спалили ее нонешней весной смутьяны… А чего такое? — Она оживилась. — Неуж квартеру для меня сыскали?
— Да нет… — Люся смутилась. Положила ладони на плечи Егорушки, повернула его лицом к старушке. — Родственники этого мальчика жили тоже на Береговой. Может, знаете их? Может, скажете, куда переехали?
Еремей вышел в коридор, осмотрелся: длинный, с огромными окнами в торцах, чистый, краска на полу облупилась, но проплешины отскоблены добела; слева и справа двери; на простенках большие, в одну-две краски — черное и красное — картинки с надписями, с подписями, иногда со словами, которые идут и с угла на угол, и сверху внизу — есть и знакомый рисунок: белый старик, взметнувший руки и бегущий из темноты: «Помоги!»
— Мы не pa-бы! Pa-бы не мы! — заглушая Люсины слова, громко, хотя и не в лад, гаркнуло за ближней дверью множество мальчишеских голосов. — Мир хи-жи-нам, вой-на двор-цам!
Еремей, который сосредоточенно разглядывал плакат— рука с гусиным пером, высунувшись из облаков, нажимает на высокую стопку книг, уложенных на провисшую цепь, — читал шепотом: «Знание разорвет цепи рабства», даже чуть присел от неожиданности. Оглянулся вопросительно на Люсю.
Та, проходя мимо, ласково и ободряюще тронула за локоть — все, мол, в порядке, все правильно, не удивляйся, — и скрылась в средней по левой стороне двери.
— Ах ты, господи; воистину мир тесен, — слезно дрожал в наступившей тишине голос старушки, которая жалостливо смотрела на Егорушку. — Знаю, знаю тетку твою Варвару-то, как не знать. Суседками были, кума я ей, крестная потому как Таньке-Маньке… Щас-то редко видаемся, ее в Дом Водников поселили, а я тута вот, за сиротками доглядываю. Не до гостеваний — с вашим братом ое-ей как глаз да глаз нужон…
Открылась дверь, за которой исчезла Люся. Вышла пожилая женщина с туго зачесанными назад седыми, скрученными на затылке в узел, волосами, одетая в черный костюм, белую блузку. Внимательно поглядела на гостей.
— Прошу сначала сюда, — женщина широко открыла дверь с красным крестом, печально улыбнулась. — Ну, мальчики, смелей! Этой процедуры вам не избежать.
Еремей, сумрачно посматривая на нее, вошел в комнату, куда уже шмыгнул Антошка.
Склонившийся над бумагами за столом у окна старичок в белом халате и с сивой остренькой бородкой повернулся. Отложил ручку, отодвинул толстую тетрадь.
— A-а, новенькие… — Встал. — Раздевайтесь. — И когда Антошка бодро направился было к нему, возмутился — Куда? Куда?! Снимите все около порога! Только не трясите, пожалуйста, одеждой и не разбрасывайте ее.
Антошка послушно отскочил назад, проворно стянул через голову ернас, принялся развязывать тесемки штанов. Еремей, посматривая то на него, то на шкаф, за стеклом которого поблескивали склянки, то на два широких, покрытых белым дивана, снял китель, опустил его к ногам. Стараясь не морщиться, снял не спеша и рубаху.
Старичок сочувственно посмотрел на Еремея, однако тут же вид его стал еще неприступней.
— Это тоже долой! — мизинцем показал на подштанники Антошки.
Тот, уже раздевшись, перешагнул через одежду, вытянулся посреди комнаты, прижав к бедрам кулаки — большеголовый, с тоненькой шеей, с худыми руками, с острыми лопатками, с выпирающими ребрами. После окрика начал поспешно развязывать тесемки исподников.
— Я вурып снимать не буду! — решительно заявил Еремей.
Старичок насмешливо взглянул на него из-под лохматых бровей и вдруг, боднув воздух, смешно притопнув, потребовал:
— Попрошу покинуть кабинет, товарищ Медведева! Видите, молодые люди стесняются. И распорядитесь, пожалуйста, относительно бани и чистого белья.
— Белье у них чистое, — несмело пояснила Люся. — Мы его прожарили на пароходе…
— Извольте не возражать! — выкрикнул старичок и опять, на сей раз гневно, топнул. — Вошь — враг страшней Колчака! Ваши слова? Ваши!
Люся пожала плечами, повернулась к Анне Никитичне.
Та, поглядывая на потупившегося, тискавшего в руках картуз Егорушку, часто и мелко кланялась начальнице.
— Вот спасибочки. Я мигом обернусь, задерживаться не стану. Сдам мальчонку Варваре и, не сумлевайтесь, бегом назад.
— Зачем же бегом? — удивилась заведующая. — Можете не спешить. Располагайте своим временем, как вам угодно. Только вот что: прежде чем пойдете, покормите Егора.
— Не, не, я не хочу! — Егорушка отчаянно замотал головой. — Я сытый!
— Вот лгунишка! — Люся засмеялась. — С чего бы это ты сытый? С пароходного чая? — Она легонько обняла мальчика, прижала к себе. — Идем, идем. Надо подкрепиться. — И повела его по коридору.
Но отошли недалеко. Дверь с красным крестом открылась.
— Люция Ивановна, вернитесь! — недовольно попросил старичок-медик. — Ваш протеже требует, чтобы перевязку ему делали вы. Подайте, настаивает, мою сестру Люсю, и все тут!
Она виновато улыбнулась Егорушке и Анне Никитичне, развела руками: что, мол, поделаешь, извините, придется без меня.
— Я сама послежу, чтобы мальчика покормили, — сказала заведующая и, строгая, прямая, направилась в дальний конец коридора.
