В открытом море - Капица Петр Иосифович (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Гул тяжелых ударов заставил умолкнуть и насторожиться весь зал. С первых же секунд стало понятно, что оба противника настроены агрессивно, что русский не собирается уступать. Почти не прикрываясь, он отвечал сериями резких и ощутимых ударов.
Лобовая атака Ворбсу не удалась, он отпрянул в сторону и, щеголяя своей гибкостью, ловкими уходами и внезапными атаками начал кружить вокруг жертвы, выискивая слабое место.
Русский едва лишь успевал поворачиваться. В глазах гитлеровцев он походил на вздыбившегося медведя, свирепо отмахивающегося лапой.
Злость ослепляла Восьмеркина. Он дважды смазал – впустую рассек воздух. Это вызвало издевательский смех в зале. И, главное, при Нине. Восьмеркин перебрал ногами и, делая вид, что уходит в глухую защиту, отступил на несколько шажков, затем оттолкнулся от канатов и мощной серией ударов слева и справа загнал Ворбса в угол. Не давая гестаповцу увернуться, выскользнуть из тесного угла, он молотил его по чему попало…
Не находя выхода из кулачного смерча, мотающийся Ворбс вспомнил, что об его череп сам Шмеллинг повредил себе пальцы, и начал подставлять под удары голову. Она у него была достаточно крепкой, чтобы обессилить моряка.
В ярости Восьмеркин не понял маневра своего противника. Его остановила только острая боль в левой руке.
«Никак повредил?» – подумал он, ослабляя удары левой. Этого мгновения и ждал Ворбс, он увернулся и резким ударом снизу вверх откинул Восьмеркина на канаты. Здесь они столкнулись грудь в грудь и принялись обрабатывать бока друг другу.
Забавное представление мгновенно приняло окраску невиданно злобного побоища, в котором неминуем был трагический исход.
Задыхающиеся боксеры сплелись в клинче – повисли друг на друге. Их смог развести только медный рев гонга.
Ворбс, вне правил, толкнул Восьмеркина в грудь и нехотя отошел в свой угол. Его взбеленило ожесточенное сопротивление русского. Обер-лейтенант рассчитывал на легкую победу. Он заранее наметил эффектный план боя: два-три раунда блицигры, в которой будут показаны ловкость профессионального боксера и гестаповское умение подавлять психику противника, затем два-три нокдауна и красивый нокаут, с выносом полумертвого боксера со сцены. И вдруг такая наглость: русский сам стремится кончить бой нокаутом.
«Теперь он, видимо, откажется от идиотской мысли, возьмется за ум. Его левая уже повисла», – соображал Ворбс, раскинув руки на канатах, в то время как секунданты суетливо обмахивали его полотенцами и нашептывали ему свои советы, как лучше всего уложить русского.
Нина, подставив табурет тяжело дышавшему Восьмеркину, приложила холодную ладонь к его сердцу и зашептала на ухо:
– Он нарочно подставляет голову. У тебя бинт слабый… Вывихнешь пальцы…
– Кажется, уже чего-то наделал… – ответил с тоской Восьмеркин.
Перед ним был враждебный зал, от которого нельзя было ждать пощады ни в случае победы, ни в случае поражения. Одна только Нина сочувствовала ему. Но теперь и ее схватят.
– Зачем ты вышла на сцену? Где Сеня?
– Тише, – успокаивала Нина. – За нами следят. Потом узнаешь. Бей по корпусу, – начала снова нашептывать она. – Гестаповец задыхается, – видно, неважное сердце. Приглядывайся лучше. У него бывает открыта левая часть…
Боясь отвлечь мысли Восьмеркина от боя, девушка ничего не говорила ему о том, чего с трепетом и страхом ждала сама. «Если быстро побьет немца, то конвоиры угонят в раздевалку, – рассчитывала Нина. – Раздевалка в противоположном конце. Может, не все здание рухнет. Скорей бы конец! Остается девятнадцать минут».
Во втором раунде несколько успокоившийся Восьмеркин принял решение: «Что будет, то будет… Прикончу его. А если другие кинутся, живьем не дамся».
Он зря не гонялся за гестаповцем, старался придерживаться середины ринга и зорко следил за противником, выжидая момент, когда можно будет подцепить его на удар левой и прикончить крюком справа.
Ворбс эту кажущуюся вялость русского принимал за раскаяние, за желание запоздалой пассивностью загладить свою вину. Он, продолжая безостановочно нападать, вне правил бил по затылку и ниже пояса. Судья не останавливал его.
– Пощады не будет ни здесь, ни в камере! – с присвистом бормотал Ворбс. – Ты на коленях поползешь, ты…
Неожиданно меткий удар в рот заставил его умолкнуть на полуслове. Затем последовал сильный толчок в челюсть. Гестаповец захлебнулся соленой слюной. Сердце обер-лейтенанта заработало с перебоями. Он покачнулся и повис на Восьмеркине, окрасив его грудь кровью. Моряк брезгливо оттолкнул гестаповца от себя и еще раз ударил «дуплетом» в висок и в шею…
Ворбс отлетел к канатам и едва удержался на ногах. Но тут ему на помощь подоспел судья. Он зычно заорал на русского и прервал бой якобы из-за того, что Восьмеркин нанес запрещенный удар по затылку.
Зал на замечание судьи отозвался ропотом, походившим на глухое рычание. Какие-то друзья Ворбса повскакали с мест.
Восьмеркин не разбирал выкриков гитлеровцев, но чутьем понимал, что его запугивают, грозят расправой. Не считая себя виноватым в нарушении спортивных правил, он все же насторожился и готов был встретить любого из этих скотов сокрушающим ударом.
Нина, на всякий случай, нащупала под жакеткой рукоятку пистолета. И в это время девушка увидела, как оправившийся Ворбс, без сигнала, с наклоненной головой ринулся на Восьмеркина…
Нина вскрикнула, предупреждая друга. Степан отпрянул назад. Гитлеровец, слегка лишь зацепив его за плечо, пролетел мимо. А когда он повернулся на сто восемьдесят градусов для повторения маневра, то наткнулся на такой удар, от которого в глазах потемнело…
Прикрывая лицо перчатками, Ворбс отвалился спиной на смыкавшиеся в углу канаты и, обмякнув, сполз на землю…
От нокаута гестаповца выручил гонг, преждевременно известивший о конце раунда. Спасая положение, гитлеровцы без стеснения нарушали правила. И никто из зала не протестовал. Сидящие готовы были кинуться на сцену и растерзать пленника, осмелившегося сбить с ног обер-лейтенанта. Правда, при мысли: «А что, если мне такой матрос в лесу встретится?» – у многих из них по телу пробегали мурашки, но здесь, в толпе, они храбрились.
Ворбса подхватили секунданты и, усадив на место, принялись массировать мышцы, охлаждать мокрыми губками виски, затылок, сердце. А у Восьмеркина даже не было глотка воды, чтобы ополоснуть наполненный вязкой слюной рот.
Нина обмахивала его платком и, чуть не плача от отчаяния, шептала:
– Побьешь, Степа, побьешь его… А потом им не до нас будет. Все хорошо… Только бы успеть!
Перерыв длился дольше положенного времени. До взрыва оставалось четырнадцать минут. А секунданты еще суетились вокруг Ворбса. Вот один из них отошел, и Нина заметила, как второй с вороватой торопливостью завязывал правую перчатку Ворбса. Девушка поняла, что они пошли на какую-то новую подлость. «Наверно, положили свинец», – догадалась она. И некому было пожаловаться, опротестовать.
– Остерегайся правой перчатки… Кончай в этом раунде. Через десять-двенадцать минут все здесь взлетит на воздух, – убирая табурет, успела шепнуть она Степану.
Восьмеркин не понял, почему через десять минут все здесь взлетит на воздух, но сознание того, что судьи жульнической махинацией дали Ворбсу оправиться от нокдауна, заставило его воедино собрать всю свою волю и силу.
Ворбс в третьем раунде действовал обдуманнее и осторожнее. Он как бы заново начинал бой, проводил обманную разведку левой рукой, а правую приберегал для сокрушительного удара. Он уже не гарцевал перед Степаном, а, зорко следя за ним, лишь покачивался и изредка перебирал ногами.
В зале стало необыкновенно тихо. Все почувствовали, что наступает кульминационный момент: зловещее спокойствие Ворбса, напряженные позы судей и секундантов предвещали нечто особенное. Ворбс не простит нокдауна! Сейчас затрещат у русского скулы и кости. Он бездыханным покатится по рингу. Непокорный дух будет вышиблен. Но кто начнет первым?
