Масорка - Эмар Густав (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗
ГЛАВА XVII. Тридцать два раза двадцать четыре
Несмотря на свой страх, почтенный профессор чистописания принужден был попросить пощады у своего смелого спутника: он едва держался на ногах и никак не мог отдышаться. — Помедленнее, Мигель, — сказал он, когда они дошли до поворота улицы Кочабамба, — я падаю, задыхаюсь!
— Вперед, вперед! — сказал дон Мигель, увлекая за собой старика. Наконец они добрались до улицы Отцов.
— Теперь, — сказал дон Мигель, убавив шаг, — мы прошли четыре улицы, а добрейший монах так толст, что, без сомнения, не догнал бы нас даже если бы дьявол выпустил его в замочную скважину.
— Какой монах, Мигель? Какой монах? — встревожено воскликнул дон Кандидо, едва дыша.
— Ах, мой добрейший друг, вы все еще не понимаете?
— Нет, Боже меня упаси!
— Да тот монах с ножом!
— Да, да, но ты согласись, Мигель, — мы ведь вели себя геройски!
— Гм!
— Я сам себя не узнавал!
— Да почему же, вы всегда ведете себя точно так же!
— Нет, милый друг мой, мой спаситель и покровитель, при других обстоятельствах я умер бы от одного сознания, что к груди моей приставлено лезвие кинжала. Поверь мне, Мигель, уж такова моя натура, чувствительная, впечатлительная, нежная, я боюсь крови, а этот чертов монах…
— Потише.
— А что? — осведомился дон Кандидо, оглядываясь по сторонам.
— Ничего, но только не надо забывать, что улицы в Буэнос-Айресе имеют уши.
— Да, да, поговорим о чем-нибудь другом, я только хотел сказать тебе, что ты причина всех опасностей, которые грозят мне теперь.
— Я? Но я же ведь и спасаю вас!
— Конечно, и с сегодняшнего вечера ты — мой друг, мой покровитель, мой спаситель…
— Аминь.
— А как ты полагаешь, этот монах…
— Молчите и идемте.
Они продолжали свой путь и наконец дон Мигель остановился на углу улицы Каналья, здесь, взглянув на бледное лицо дона Кандидо, освещенное уличным фонарем, дон Мигель расхохотался.
— Что тебе кажется забавным?
— Что вам приписывают любовные похождения.
— Мне?
— Ну, конечно, разве вы уже забыли вопросы вашего соперника?
— Но ты же знаешь…
— Нет, сеньор, я ничего не знаю, вот потому-то я теперь и остановился здесь.
— Как! Ты не знаешь, что в этом доме я положительно не знаю ни души?
— Это я знаю.
— Чего же ты не знаешь?
— Того, что вы сейчас должны сказать мне! — вымолвил дон Мигель, забавляясь недоумением дона Кандидо.
— Что мне сказать? Спрашивай, я отвечу.
— Я хотел бы знать, на какой улице находится ваш дом.
— Неужели ты окажешь мне честь посетив мой дом?
— Да, именно это я намериваюсь сделать.
— О как прекрасно! Мы находимся всего в двух кварталах от моего дома.
— Я знал, что ваш дом где-то поблизости.
— Да, это улица Кусо.
Несколько минут спустя они постучались в двери старинного и почтенного вида дома. Женщина лет пятидесяти на вид, которую каждый добрый испанец назвал бы просто экономкой, а более вежливые аргентинцы именуют sennoraMayor, отворила им дверь и пропустила дона Мигеля и хозяина, окинув первого любопытным, но добродушным взглядом.
— Есть свет в моей комнате, донья Николаса? — спросил хозяин.
— Да, огонь зажжен уже с вечерни! — ответила старушка. Донья Николаса отворила дверь в зал, куда и вошли дон
Кандидо и его гость. Вымощенный кирпичом пол этого зала, живо напоминал, правда в миниатюре, горы и обрывы, вследствие чего дон Мигель раза два основательно споткнулся, хотя его ноги были привычны к неровным мостовым гордой «освободительницы мира» 33.
Обстановка зала соответствовала призванию владельца: столы, стулья и библиотечный шкаф, наполненный книгами в кожаных переплетах, свидетельствовали о том, что ремеслом хозяина было преподавание детям, которые прежде всего приобретают навык отрывать щепки у стульев и столов, и писать на них чернилами или вырезать что-нибудь перочинным ножом.
Даже стол дона Кандидо обличал в нем человека, который любит заниматься делом: на столе лежали листы бумаги, наброски и огромный словарь испанского языка, тут же стояла и оловянная чернильница с такой же песочницей — все это в почтенном беспорядке, обычном у литераторов.
— Садись и отдохни, мой милый Мигель! — произнес дон Кандидо, опускаясь в кресло огромных размеров, унаследованное им от своих предков.
— С великим удовольствием, сеньор секретарь! — ответил Мигель, садясь на стул, стоявший по другую сторону стола.
— Почему ты называешь меня секретарем?
— Да потому, что вы теперь занимаете эту почтенную должность.
— Это меня приводит в бешенство, но все же в этом мое спасение, легкие у меня здоровые и сеньор доктор дон Фелипе Арана…
— Министр иностранных дел Аргентинской конфедерации.
— Именно так, ты знаешь наизусть все титулы его превосходительства.
— Да, память у меня, как видно, лучше вашей: за восемь дней вы состоите секретарем его превосходительства, а показали мне всего лишь две заметки сеньора дона Фелипе, да и то очень незначительные, а по уговору…
— Я в этом не виноват, я говорил тебе, что дон Фелипе заставляет меня переписывать начисто отчеты о расходах своего министерства, которые он обязан представить правительству. А политического ничего не было, кроме тех двух записок, которые я показал тебе под величайшим секретом. Кстати, Мигель, почему ты так интересуешься политикой и государственными тайнами? Будь осторожен, в наше время заниматься политикой очень опасно — с тобой может случиться то же, что было со мной в 1820 году: я вышел из дома одной из моих кумушек родом из Кордовы, где пекут лучшие в мире пироги и варят лучшие варенья и где мой покойный отец обучался латыни. Ах, каким ученым человеком был мой отец! Он знал на память всю грамматику, Квинтилия, Овидия, которого я однажды, будучи ребенком, бросил в чернильницу. Свою исключительную память отец мой унаследовал от одного из своих предков родом…
— Ну, все равно от кого!
— Ну, хорошо, я вижу, ты не хочешь, чтобы я продолжал, я тебя знаю, скажи, однако, почему ты так интересуешься секретами дона Фелипе.
— Да просто любопытство праздного человека и больше ничего!
— И больше ничего?
— Конечно, но меня так сильно раздражает, когда не удовлетворяют моего любопытства, что я могу забыть все дружеские связи и отношения. Впрочем, услуга за услугу, этого требует справедливость.
— Да, конечно, — робко заметил секретарь министра.
— Я очень рад, что вы со мной согласны, — сказал дон Мигель, — ив доказательство нашего прочного союза вы потрудитесь взять перо, а мне дайте листок бумаги.
— Мне взять перо, а тебе дать листок бумаги?
— Ну да, мы будем писать!
— Писать? Да как же, если между нами стоит стол, бумага будет у тебя, а перо у меня?
Дон Мигель едва заметно улыбнулся, взяв лист бумаги, он сложил ее так, что образовались квадраты каждый величиной с обыкновенную визитную карточку; вынув перочинный нож, он разрезал лист по сгибам на мелкие квадраты.
Отсчитав тридцать два квадратика, он дал восемь из них дону Кандидо.
— Что должен делать я с этим?
— А вот что: возьмите лучшее ваше перо и напишите на каждом из этих квадратов номер двадцать четыре, английским почерком.
— Номер двадцать четыре — дурной номер! — сказал старик.
— Почему же, сеньор?
— Да, потому, что это наибольшее число ударов розгой, которое мне приходилось давать ленивым детям, а теперь эти дети — весьма влиятельные особы и могут пожелать мне отомстить. А впрочем…
— Пишите, сеньор, двадцать четыре.
— И больше ничего?
— Ничего.
— Двадцать четыре, двадцать четыре, двадцать четыре… Готово!
— Прекрасно, теперь пишите на обороте каждого квадрата: Кочабамба.
— Кочабамба!
— Что с вами, сеньор?
33
Буэнос-Айрес, первая из всех испанских колоний в Америке, подняла знамя восстания против метрополии и затем помогла другим колониям завоевать себе желанную независимость. — Примеч. автора.