Кольцо Сатурна (Фантастика Серебряного века. Том XIII) - Опочинин Евгений (онлайн книга без TXT) 📗
Пересчитывая деньги, я невольно задержался на трех сторублевых бумажках. Больше других измятые, они были покрыты какими-то странными темноватыми пятнами, которые показались мне очень похожими на следы крови. Впрочем, мое внимание приковалось к деньгам ненадолго. Предстояло сейчас же спрятать их в сумку, выйти из казначейства и, вплоть до возвращения в полк, переживать целый ворох неприятных ощущений. Как сейчас помню эти длинные часы томительного беспокойства. Левая рука плотно прижимает к телу проклятую сумку, правая нервно нащупывает рукоятку револьвера, готовая выхватить его с быстротой молнии. А мысль назойливо уверяет, что выхватить вовремя не удастся, что нападающие все равно успеют предупредить и тебя, и твоего конвоира. И в результате мозг как бы покрывался толстым слоем тупого, свинцового фатализма, прорезанным трещинами жгучих, болезненных волнений…
Как я ни торопился разделаться со всеми поручениями и выехать к вечеру, это мне не удалось. Окончательно разбитый и физически, и нравственно, истомленный нервным напряжением и нывшими от сырости ранами, я забрел в ближайшую гостиницу, совершенно упустив из виду, что она находится на одной из наиболее глухих улиц. Мне вспомнилась моя ошибка, когда номер был уже нанят и на столе зашумел годами нечищенный самовар. Первым порывом было острое желание немедленно бежать в поисках другого убежища, но воля и усталость взяли перевес. Проглотив стакан чая, я растянулся, не раздеваясь, на кровати, положив сумку под подушку, а револьвер и карманный фонарь на придвинутый ночной столик.
Скоро в гостинице все стихло и только из коридора доносился храп спавшего у зверей конвоира.
Трудно сказать, сколько времени пролежал я неподвижно, было ли мое состояние сном или тем необъяснимым для холодного рассудка аффектом, когда нервы воспринимают невоспринимаемое при обычных условиях. Меня заставило вскочить какое-то странное шевеление под головой. Инстинктивно я сунул руку под подушку и мои пальцы охватили что-то холодное, костистое и в то же время живое. Через мгновение я понял, что в моей руке находится чья-то другая рука, крепко вцепившаяся в сумку.
Ложась, я потушил лампу, и в номере царил мрак, густой и непроницаемый. Оправившись от первого впечатления, я немедленно нажал кнопку электрического фонаря и, продолжая изо всей силы держать пойманную руку, направил луч к изголовью. К моему крайнему недоумению, там не оказалось никого. Напрасно я встал на колени и, перегнувшись через спинку кровати, впился глазами в ярко освещенные предметы. Ни малейшего признака человеческого существа… А странная рука все сильнее и сильнее тянула в себе сумку, тянула с упорным могуществом медленно двигающейся машины. Мое сопротивление истощалось, пальцы невольно разжались, и сумка выскользнула из-под подушки. В ту же секунду я увидел нечто непонятное, сверхъестественное. Сумка не упала на пол. Она висела в воздухе, поддерживаемая впившейся в нее рукой, как бы оторванной от чьего-то тела, черновато-синей, костлявой и порывисто перебиравшей пальцами…
Много пришлось мне пережить во время войны, лежа в окопах среди груды человеческого мяса и слушая адский концерт пуль, шрапнелей и шимоз [29]. Однако мне никогда не случалось испытать такого стихийного ужаса. Да, это был именно стихийный ужас, охватывающий сердце тысячами леденящих щупальцев.
Хуже всего, что я не мог убедить себя в нереальности и призрачности совершающегося. Ощущение только что закончившегося соприкосновения и воспоминание о победившей меня могучей силе были, наоборот, настолько реальны, что малейшая искра отрезвляющей логики мгновенно погасала. Передо мной был настоящий, живой обрывок трупа, руководимый неведомым влиянием.
Не отрываясь, я следил за каждым движением таинственной руки, по которой катились темные струйки и падали на пол тяжело шлепающими каплями. Вот рука, повисев некоторое время в воздухе, плавно понесла сумку к дивану, положила на него, открыла и начала рыться в разноцветных пачках. Вот она выдернула и с какой-то особенной жадностью принялась мять три сторублевки. Я ясно слышал хруст плотной бумаги. Да ведь это те самые три сторублевки, которые бросились мне в глаза в казначействе!.. Их пятна оживают, становятся кроваво-красными. Краснеют и стекающие по руке темные струйки…
Мои нервы достигли наивысшего напряжения. С диким бешенством ужаса я схватил револьвер, прицелился и начал порывисто нажимать на спуск, пока все патроны не оказались расстрелянными.
Поднялась невероятная суматоха…
Разумеется, мне пришлось давать объяснения явившейся полиции. Пристав выслушал меня с угрюмым вниманием.
— Конечно, вы могли перед сном оставить сумку на диване и, пересчитывая деньги, вынуть из пачки странные сторублевки. Но все-таки случай пахнет чем-то загадочным. Вы не могли знать, что в этом самом номере несколько месяцев тому назад ночевали два экспроприатора, совершивших на другой день нападение на железнодорожного артельщика. Бедняга был убит и ограблен, но и нападавшим не повезло. Одного застрелили, а другой, спасаясь, бросил бомбу, разорвавшую его в клочки. Между прочим, нашли руку, крепко сжавшую три сторублевых бумажки. Позвольте взглянуть, — вдруг попросил он, доставая записную книжку.
— Те самые… Знаете ли что? Заплатите за номер и пойдем ко мне. Здесь недалеко. Выпьем немного коньяку, а то как-то не по себе в такую сырую погоду…
На другой день я благополучно вернулся в полк. Однако, до сих пор меня никто не разубедит, что сумку с деньгами я положил в ту ночь не на диван, а под подушку.
Нервы, не вполне зажившие раны, переутомление — все это, конечно, было налицо.
А все-таки…
Алексей Ремизов
СФИНКС
Сон
Мне приснилось, хоронят ту, которая так недавно умерла.
В саду в аллее собралось нас много народа. Надо подушки положить в гроб. Подушки показывают: они такие, как на диванах, только сверху зелеными ветками обложены.
— Подушки мокрые! — говорят, возвращаясь в сад.
— И ваша подмокла! — говорят мне, показывая мою подушку.
Из подушек льется вода.
Я знаю, они были сухие, но, когда их клали в гроб, оне наполнились водою.
Все вдруг заторопились из сада. Я зажег свечку и пошел за народом. Я тоже торопился, боясь, что не удастся мне попасть в церковь.
С свечами мы поднялись по каменной лестнице в белую залу. А за нами несли гроб.
Белый серебряный гроб поставили на катафалк.
В гробу лежала она, не как обыкновенно покойники, она лежала на согнутых локтях, высоко приподняв голову.
Какие-то люди, окружив гроб, что-то делали над ее головою.
Лицо ее было очень похудавшее и совсем прозрачное, только на правом виске красное пятно, густо посыпанное пудрою, большие раскрытые остановившиеся глаза, а шея, как у живой, подвижная, и волосы на голове взбиты венцом, не мертвые.
Вдруг из толпы выскочил какой-то взволнованный, растерзанный весь и взлохмаченный с длинною рыжей неровной бородою. Он вынул записную книжку и стал читать:
— Что вы с ней делаете? Зачем хотите закрыть глаза ей и шею согнуть и уложить в гробе по-своему…
Люди, старавшиеся что-то сделать с покойницей, отошли от гроба.
На согнутых локтях лежала она, высоко приподняв голову, очень похудавшая (вода осталась в наших подушках!) с большими раскрытыми остановившимися глазами.
«Сфинкс!» — подумал я, вглядываясь в живые черты мертвой, и проснулся.
1911 г.
Старый Курц
РАЗБИТЫЙ ЧЕРЕП
Егор выбросил последние комья мерзлой земли и, подняв со дна фонарь, любовно оглядел стены могилы:
— Чистота! Одно слово, модель! Хоть сам ложись, так в ту же пору! Михайло! Ты что там делаешь?
