Не верь тишине (Роман) - Овецкий Владимир Борисович (лучшие книги читать онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
— Кто-то из бывших? Субботин? Добровольский? Гоглидзе? Или все трое?
— Вполне возможно, — все так же неторопливо ответил Кузнецов. — И если это так, то дело надо рассматривать совсем в другом свете… Сходи-ка, Болеслав Людвигович, к Боровому, он занимается бывшими.
Вопрос Боровому не понравился.
Госк понял это, увидев, как поморщился и затеребил военком свои вислые усы. Но отвечать надо было, и он ответил:
— Гоглидзе в городе всего три недели, никогда здесь прежде не бывал, приехал сюда вместе со своими друзьями-офицерами, с которыми познакомился на фронте. Сам из Батума, но туда возвращаться не может. Почему? А кто его знает, верно какая-то история, сам понимаешь, Кавказ, свои обычаи. Ну да нам от этого не легче. Все эти куцые, прямо сказать, сведения мы добыли от других лиц. По крохам. Нас ротмистр не удостоил, так сказать, чести своим посещением… С другими и проще и сложнее. Оба у меня были. Поручик, теперь, понятно, бывший поручик, Субботин, как мне кажется, будет работать у нас. Да-да, не удивляйся! Об этом уже был разговор с Бирючковым. У того, правда, отношение к офицерам недоверчивое, да и у меня тоже, но я, однако, убежден, что все они, все, как один, врагами быть не могут, есть среди них и просто запутавшиеся. Как, например, Субботин. К тому же человек он стеснительный и ранимый. Совсем не похож на Добровольского — слишком вежливого и предупредительного… Позвольте, говорит, отказаться, дело, знаете ли, сложное для меня, вряд ли я смогу вам быть чем-либо полезен. — Военком произнес это с особым выражением, и Госк сразу представил себе красивого, благовоспитанного и осторожного штабс-капитана. «И это только три человека — и каждый загадка, — подумал он. — А сколько таких! И они проходят мимо нас!»
37
В саду гомонили скворцы. Дементий Ильич любил эту пору, когда природа, окончательно стряхнув снежные сны, спешит расправить плечи, дать жизнь всему, что сумело пересилить зиму, когда все кругом набирает силы, радуясь теплу и свету. Это заставляло забыть о прожитых годах и видеть только то, что впереди. Этого не хватало Субботину в последнее время, когда что-то темное и холодное начинало тяжело ворочаться в груди, едва он оставался один, пугая и раздражая новизной ощущений. Он хотел утопить тоску в кипучей деятельности: встречах, разговорах, поездках, десятках других больших и малых дел. Потому днем для тягостных предчувствий не оставалось места и времени, зато ночью они владели им полностью. И он сокращал ночь, поздно ложась и рано вставая.
Все удивлялись его энергии, а он питал свои силы ненавистью к тем, кто встал на пути, переворошил и поставил под сомнение все то, что создавалось им все эти многотрудные годы. Никогда еще Субботин с такой ясностью и четкостью не понимал, насколько беспощадна в своей необратимости грозящая катастрофа.
«Уничтожать и без жалости! — возбуждал себя Дементий Ильич. — Уничтожать всех, кто мутит народ! Правду говорил Герман Георгиевич: нет середины — если не мы их, то они нас. Под самый корень! А если меня, то и сад, а если сад, то и птах этих».
Субботин, вслушиваясь в птичье бормотанье, вскинул голову, отыскивая взглядом скворцов. Они быстрыми остроносыми комочками неудержимо перелетали с места на место.
— Ишь… каковы… нет на вас угомону, — улыбнулся в бороду Субботин.
А увидев сына, сразу посуровел.
— Ждать заставляешь. Нехорошо, — проворчал он, усаживаясь на скамейку под раскидистой яблоней.
Илья не ответил, присел рядом.
В тот вечер они так и не сумели ни поговорить, ни объясниться, к чему Илья, впрочем, и не стремился. А Дементий Ильич, узнав, что сын ходил в военкомат, приготовил разные слова: злые и добрые, убедительные и угрожающие, но все они ушли, едва увидел Илью. Было у того посветлевшее лицо и глаза, в которых пряталась неожиданная решимость, не отчаянная — от загнанности, а спокойная — от уверенности.
Отец, удивленный и настороженный, спросил только:
— Ходил все-таки?
— Ходил, — ответил Илья без привычного вызова. И это насторожило еще больше.
И Дементий Ильич решил отложить разговор, чтобы понять, что произошло. Но после вчерашнего вечера ждать было нельзя… Поглядывая на сына, вспоминал приготовленные слова, но сказал другие, наболевшие:
— Не говорил ли я тебе, что жизнь свою теперешнюю начал, имея полторы копейки, а в этот город приехал с двумя рублями? Сколько трудов и унижений стоило мне нажить все, что теперь у меня есть, знаешь?
Он замолчал, хмурясь и сдерживая подступившее волнение.
— Догадываюсь, — тихо ответил Илья с выражением, которое более всего раздражало отца.
— Хорошо, если догадываешься, — сумел, однако, не поддаться вспыхнувшему чувству Дементий Ильич. — Тогда попробуй догадаться, что для меня означает расстаться с этим и что для меня значат те, кто хочет пустить меня по миру!
Илья промолчал, и отец продолжил:
— Я это к тому, что все мои капиталы принадлежат только мне и… — он выдержал паузу, — тебе.
— Мне твоих денег не надо! — быстро ответил Илья.
— Надо, ох, как надо! — снисходительно улыбнулся Субботин.
Илья посмотрел на него и вдруг вспомнил пасмурный и холодный весенний день и замерзающего под окнами мужика, страдающего из-за субботинских денег…
— Не надо! — повторил он и отвернулся.
— Ну, ладно, на нет, как говорится, и суда нет. Но мы с тобой мужчины, а сестра и мать — они как проживут?
Неприятно удивило Илью то, что возник вопрос не у него, а у отца, который не видел ничего, кроме своих бесконечных дел, и вряд ли мог любить кого-то и помнить о ком-то, кроме себя и денег.
«Он лучше, чем есть, чем я о нем думаю, или я хуже, чем вижу себя?» — подумал Илья, но отложил пока эту мысль, потому что надо было отвечать на вопрос.
— Не знаю… я не думал, — признался он и продолжил неуверенно: — Служить пойду…
— Кому? — живо спросил Дементий Ильич, обрадованный возможностью сказать- наконец самое главное: — Если нам — раскроем объятия. Если им — значит, против меня. Против сестры. Против матери. И знай: случится со мной что — они у тебя и куска хлеба не возьмут. С голоду помирать будут, а не возьмут.
Отец нашел слабое место и бил по нему расчетливо и жестоко, понимая, что только жалость к матери и сестре сможет удержать сына.
— И торопись решать! — закончил Субботин. — Время пришло: завтра будет поздно!
И пошел через солнечный сад.
Илья проводил его тревожным и завистливым взглядом, с обидой сознавая, что, наверное, никогда не сможет стать таким, как отец. Не в делах и поступках, которые не могли быть приняты Ильей, но в непоколебимо твердой уверенности в самом себе.
«Мальчишка! Слабый безвольный мальчишка! — ругал себя он. — Пора научиться быть верным цели. Выбирать ее и идти к ней!»
Илья старался не вспоминать, что буквально день назад томился неопределенностью, думая даже об уходе из жизни. Он был как больной, преодолевший кризис и не желавший вспоминать о тяготах минувшего времени. И не потому, что ужасала сама болезнь, а потому, что не хотелось признаваться в неожиданно легком рецепте победы над ней.
«Какая мне цена, чего я стою, если один толчок способен отбросить меня, отшвырнуть, толкнуть под чужие ноги! — думал Илья. — Ведь если я нащупал тропинку, пусть даже с чужой помощью, должен идти по ней. Тем более что нутром чувствую: не за отцом правда. Чем же он тогда меня остановил? Именем близких мне людей… Лиза? Пусть так. Но мать. Разве может у нее быть одна правда с отцом?!»
Он хрустнул пальцами, встал, задев головой тяжелеющую от листвы яблоневую ветку, и направился в дом. Мать, увидев возбужденное лицо сына, заволновалась:
— Случилось что?
— Ничего, — успокоил Илья. — С отцом поговорили. — Он на секунду замолчал, по-отцовски из-под бровей посмотрел на мать. — Спросить хочу… Только ты прямо скажи… Мне это очень важно.
Евдокия Матвеевна напряженно ждала.
— Скажи. — Илья тщательно подбирал слова. — Ты была с отцом счастлива? — И видя, как побелела она, спросил другими словами: — Хорошо ли прожила ты с ним? То есть я хотел сказать — живешь?
