Люди, горы, небо - Пасенюк Леонид Михайлович (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
– Брось, Игорек. Ты же знаешь лучше меня, что в армию тебя не возьмут. Твои попытки успеха не имели. Ответ был всегда один и тот же.
Он дотянулся до гимнастерки на табурете (носил еще военную форму, только без знаков различия), извлек из кармашка вчетверо сложенный листок.
– Нет, не всегда один и тот же, – сказал он уже грозно. – Включи свет и можешь прочитать. Да я и так тебе скажу, что там написано. С завтрашнего дня я лейтенант Красной Армии. Точнее даже – Красного флота. На корабле не особенно важно, насколько у меня одна нога короче другой.
Она с усилием подняла руку и расстегнула воротник блузки.
– Ладно, ладно, – сказал он, недовольно отодвигаясь, давая ей место присесть рядом. – Не понимаю, на что ты могла еще рассчитывать. Исход единственный. Когда идет такая война…
Она молчала.
– Советую и тебе подумать, как дальше жить. Самое время. Я еще могу понять отца. Но ведь у тебя своя голова на плечах, не маленькая же ты.
Люся молчала, всхлипывая в темноте.
Игорь даже не запомнил толком, как они расставались. Кисло расставались. Он был обозлен, она – меньше всего расположена к объяснениям. Плакала только да сморкалась в кружевной платочек. Вид у нее был подавленный. Такой жена и запомнилась Игорю.
Он работал в органах – оперативным уполномоченным Особого отдела на эсминце, вскоре разбомбленном прямо у пирса. Потом его перевели на берег – в батальон аэродромного обслуживания. Кроме борьбы с диверсантами и шпионами, ему вменялось также заботиться о моральной чистоте личного состава. Возможно, понимал он эту задачу по молодости и неопытности упрощенно. Скажем, ходила к командиру из города посторонняя женщина – он считал своим долгом пресечь подобные хождения. Хорош примерчик! А если ко всем в батальон начнут ходить разные такие прелестницы?
Однажды, узнав, что у командира опять та самая, причем дело уже к ночи, он постучал к нему.
- Кто?
– Шумейко. Откройте.
Непродолжительное молчание.
– Слушай, старшой. Не открою. Иди-ка ты своей дорогой!
– У вас женщина.
– Ну и что, тебе завидно?
– Это мы потом разберемся, завидно или нет. Если вы не откроете, я поставлю у двери охрану, тогда уж пеняйте на себя.
Скрипнула койка, а может, стул, и на пороге показался капитан, командир БАО, красный и раздосадованный. Воротник расстегнут, «шпала» в петлице скособочилась… Без ремня…
– Ну заходи, раз так строго…
Потом они все трое сидели за столом, изрядно смущенные: женщина, еще совсем молодая, но какого-то монашеского облика, в черном платье, комбат, который злился, что его подозревают бог знает в чем, и Шумейко. Говорить им было не о чем, разве что вопросы разные – кто, да откуда, да каким ветром сюда?..
Комбат шепнул, уставившись глазами в пол:
– Ну чего пристал в конце концов? Если контру во мне видишь, так арестуй, раз у Тебя такие полномочия.
– Контры не вижу, – суровея, сказал Шумейко. – Советовал бы только строже себя держать. Что за вид у вас, капитан? Взгляните на себя в зеркало!
– А, брось! – поморщился комбат. – Я у себя дома. Ты хоть спросил бы, кто эта женщина.
– А разве она мне уже не ответила?
– Э! - взмахнул капитан руками и еще более понизил голос: – Она вдова… Ее муж крупный командир… ну знаешь, с этого… ну вот с крейсера, который потопили. Он утонул вместе с кораблем.
Комбат почему-то остерегался даже название крейсера вслух произнести, а между тем то был прославленный (правда, больше в мирное время) корабль.
Шумейко, несколько ошарашенный, извинился перед женщиной в черном платье и ушел. Уже задним числом подумал: «Дело же не в том, чья она жена или вдова. Дело в принципе. В примере. Не в шашки же они наедине играют. Тем хуже, если она вдова…» Ему стало досадно, что он так и не выяснил основы этой непонятной связи, этих вечерних встреч (ну, если бы хотя днем!,.).
«А и черт с вами со всеми», – решил он, уже понимая, что отношения его с командованием батальона то ли по сугубой наивности, то ли по излишнему служебному рвению испорчены раз и навсегда. Впрочем, это не помешало нм бок о бок сражаться, защищая от немецких танков один из последних действующих аэродромов, сражаться до последней возможности и даже больше: потому что как раз возможности эвакуироваться у них в последние минуты практически не оказалось. Правда, Шумейко родился под счастливой звездой: он остался жив, тогда как и командир и комиссар БАО погибли.
Игорь выжил, чтобы неожиданно оказаться в этом странном госпитале, во дворе какой-то исторической церкви, с рукой, вспоротой осколком и еще вдобавок самодельным ножом. Но рука заживала, он это чувствовал. Не то чтобы дело шло на поправку, но и опасность гангрены миновала. В церковь наведывались местные жители, искали среди раненых своих близких, приносили скудную еду. Строгостей на сей счет покамест не было.
Игорь все еще надеялся, что придед к нему Вано Кахидзе – отчаянной храбрости парень и умная голова, – придет и скажет, как поступать, куда двигать дальше. Но Вано Кахидзе не приходил, а ведь на него была вся надежда. Зато Игорь увидел однажды поразительно знакомое лицо, и знакомое строгое платье, и всю как бы монашескую стать, и вспомнил, кто это, и решил, что пропал теперь уже бесповоротно. Между тюфяками, брошенными прямо в пыльную траву, осторожно пробиралась она, та самая вдова, жена или не жена погибшего командира с крейсера, шут ее разберет, кем она тому командиру доводилась и доводилась ли кем-нибудь вообще. Она шла прямо на него, по единственному в этом углу двора проходу, ей некуда было свернуть, даже если бы и захотела, и в болезненной оторопи он не нашел ничего лучшего, как отвернуться, прикрыть глаза, сделать вид, что спит.
Но и не видя женщины, он ощущал ее присутствие всей кожей и наспех соображал, что же она предпримет в следующую минуту, понимая лишь одно: любое действие, предпринятое ею, едва ли будет в его пользу, скорее наоборот. Потому что сам Игорь ничего, кроме неприятностей, этой женщине не доставил. Игоря настораживало и то обстоятельство, что она, жена крупного командира (если все же допустить эту версию), осталась в окуппированном городе, тогда как, наверное, у нее была возможность уехать отсюда заблаговременно. Правда, могла замешкаться, сперва не то-родилась, а потом не поспела. В общем-то выбраться из осажденного Севастополя даже в лучшие времена было трудно.
Женщина остановилась около его тюфяка и, видимо, долго смотрела, глазам своим не верила. Не имело смысла больше притворяться, и он открыл глаза, взглянул на нее прямо: «Ну, это я, я, Игорь Шумейко, оперуполномоченный Особого отдела, старший лейтенант Красного флота, весь перед тобой как на тарелочке, во всем своем бесприютном виде. Ну так что же нам теперь делать, вернее, что же вы, сударыня, намерены предпринять касательно моей бедственной особы?»
Наверное, он тогда ничего подобного, именно в таких выражениях и в таком смысловом порядке, не думал, но глаза его определенно не были безмятежны.
Женщина смутилась и, присев на корточки, шепнула:
– Здравствуйте, товарищ Шумейко. Вот где пришлось свидеться. Как вы сюда попали?
Игорь ничего не ответил. Губы у него повело в сторону, даже чуть слеза не выжалась из глаза – так глупо произошла эта встреча, что стало себя жаль, так глупо, ненужно и опасно. Если бы он заметил эту монашку несколько раньше, по меньшей мере хоть одеяло на голову натянул!
– Вам нельзя здесь оставаться, – сказала женщина взволнованно. – Вас слишком многие в городе помнят, да, да, у вас такая внешность… Может быть, я что-нибудь придумаю. Потерпите день-два. Когда вас отсюда… ну, выпишут, что ли?..
Игорь шевельнул плечом.
– Черт их знает, – сказал он сухо прошелестевшим, будто сквозь ржавчину, голосом, еще не смея верить, что в образе этой строгой, но все равно миловидной, пожалуй, даже юной женщины стоит перед ним само Спасение. – Тут ведь ничего не разберешь. Нет ни регистратуры, ни госпитального довольствия. Прооперировали – и будь здоров, живи как хочешь. Никто здесь пока не держит. – Он помолчал. – Мне вскрыли гнойник. У меня флегмона была. Но сейчас, кажется, лучше.
