Дорога гигантов - Бенуа Пьер (читать книги онлайн без сокращений .TXT) 📗
Сэр Роджер не ответил.
— Я слышал, — продолжал граф неумолимо, — что ты сделал попытку побудить ирландских пленных в Германии образовать ирландскую бригаду, имеющую целью сражаться, с помощью Вильгельма, только за дело Ирландии, под зеленым знаменем с золотою арфою. На немецких католических священников была возложена задача помогать тебе в этом. Скажи, Роджер, из трех тысяч наших юношей, которые находятся в тамошних клетках из железной проволоки, многие ли ответили на твой призыв?
Сэр Роджер опустил голову.
— Пятьдесят пять, — прошептал он.
— Пятьдесят пять, — повторил за ним граф д’Антрим, — пятьдесят пять. Значит, темные, безграмотные крестьяне из Мюнстера и Коннаута не поддались на удочку там, где попался ты. В то время как наши рассуждения и наша ученая казуистика вводят нас в заблуждение, — верный инстинкт народа позволяет ему не уклоняться ни на пядь в сторону от прямого пути. Но, по крайней мере, воспользовался ли ты, Роджер, тем уроком, какой дали тебе бедные ирландские стрелки?
— Да, вы видите... Так хорошо им воспользовался, что нахожусь здесь. Я хотел, чтобы здесь знали, что Ирландии нечего рассчитывать на помощь Германии, что, следовательно, восстание необходимо отложить. Рискуя жизнью, милорд, пробрался я сюда.
— Конечно, Роджер, ты пробрался сюда... Но ты приехал на германской подводной лодке. Неужели же у Германии такой излишек подводного флота, что она рискует одной из лодок единственно для того, чтобы угодить тебе — что я говорю! — чтобы дать тебе возможность прибыть сюда и воспротивиться движению, которого она должна бы желать по целому ряду оснований?
Сэр Роджер молчал.
— Ответь мне, Роджер, — торжественно сказал граф д’Антрим, — никогда еще время не было так драгоценно, как сейчас.
Тот продолжал молчать.
— Что ты им сказал, чтобы они разрешили тебе уехать, чтобы они тебе оказали в этом помощь?
— Я обманул их, — сказал тот, — я сказал им, что еду в Ирландию, чтобы поднять там революцию.
— И они тебе поверили?
— Да, милорд, поверили, настолько, что тотчас же дали мне то, чего я у них не просил, с чем нечего мне делать.
— Что?
— Был оснащен транспорт, поднят на нем нейтральный флаг, его нагрузили ружьями и военной амуницией.
Страшная, здоровая рука графа д’Антрима высвободилась из-под мехового пледа. Я увидал ее, — и я увидел белую, несгибающуюся кисть на иссохшей руке.
— Где он этот транспорт, Роджер?
— Он подходит, милорд. Он шел вместе с подводной лодкой, которая везла меня.
— Боже мой! — простонал граф.
Трагическое молчание.
— Что с вами, милорд? — пробормотал сэр Роджер.
— Что со мной, что со мной?
Плечи его задрожали.
— Итак, Роджер, ты думал, что обманул Германию? Несчастный, несчастный! Это она провела тебя, как ребенка.
— Что вы хотите сказать, милорд?
— Что ты наделал, Роджер, что ты наделал!
— Вы сами признали, что я не мог бы выбраться из Германии, если бы сказал, что еду затем, чтобы помешать движению. Мне пришлось указать тот предлог, о котором я только что сказал вам.
— Восстание осуществится, Роджер, я уже давал тебе клятву в том, и опять клянусь. Но все то самое худшее, что только можно было сделать, чтобы уменьшить его успех, — гордись, ты все это сделал! Если этот транспорт уже возле наших берегов — а он, увы, должен быть недалеко, — его не позже чем через два часа захватят. Разве ты забыл, что английский флот следит за ирландскими берегами более ревниво, чем за вражескими? Ты даешь нашим противникам в руки такой козырь, за который они очень дорого заплатили бы тебе. Наше восстание против Англии отнюдь не должно было лишить нас симпатии ее союзниц; теперь, являясь союзниками Германии, мы становимся в их глазах предателями. Вот что ты сделал, Роджер.
Тот испустил крик, полный величайшей муки.
— Милорд, милорд, я принимаю ваши упреки. Но, по крайней мере, признайтесь, что я прав, что это движение — чистейшее безумие, что не должно его быть.
— Оно будет.
— Оно будет! Чтобы говорить так, милорд, вы должны верить в его успех. Поклянитесь мне, что верите в этот успех. Если поклянетесь, я буду думать, что безумец — вы, но мое восхищение вами, мое уважение не уменьшится ни на волос. Если же нет...
— Если же нет, Роджер?
— Поклянитесь, милорд, умоляю вас. А, вот видите, вы не клянетесь! Вы не верите в успех. Но тогда как же вы можете даже думать о том, чтобы отдать такой приказ, отдать его из своей постели, — этот жестокий приказ, который скоро обратит столько юношей в груды гниющих костей, а вы сами даже не будете свидетелем их бесполезной жертвы?
— Ты говоришь со мной, как мой судья, Роджер.
Сэр Роджер не мог ответить. Скрестив руки, зарывшись головой в мех постели, он рыдал.
— Что ж, то, что ты сейчас сказал, ты имел основания сказать, — произнес граф с исполненным красоты грустным величием. — И ты вынуждаешь меня признаться тебе в моей страшной скорби, в скорби человека, которому его возраст, его немощь не позволяют принять участие в борьбе, им же провозглашенной, потому что он почитает ее священной, полезной, необходимой. Желаю тебе, Роджер, никогда не знать того кровавого пота, которым буду я обливаться. Приказ взяться за оружие я отдам с такой же силой и уверенностью, как если бы я сам мог носить оружие, но отдам его с великой мукой, которой ты и понять не можешь, раз говоришь так, как сейчас говорил со мною. Но я прощаю тебе. Я приписываю твоему слишком понятному возбуждению, что ты вынудил меня так оправдываться... И потом, я знаю, вдали от родной земли так быстро перестают понимать свою национальную действительность. Разве ты забыл, Роджер, тот текст, по которому учился читать? Забыл пророчество Донегаля?
Сэр Роджер поднял голову.
— Пророчество Донегаля! Милорд! — он проговорил это, точно ошеломленный. — Знаете вы, что вы приводите меня в отчаяние, что я страшусь вас! Как в одном и том же человеке — острое восприятие современности и ее идей может сочетаться с ребяческим преклонением перед старыми сказками? Пророчество Донегаля! Эта жалкая легенда, родившаяся во времена стрелков из лука при Креси, — да что она может значить в эпоху митральез и тяжелой артиллерии? Завтра из-за этой легенды Дублин запылает. Мы будем разбиты, милорд, будем разбиты!
— Я так же уверен в том, Роджер, как и ты, и оттого скорбь, о которой я только что тебе говорил, еще ужаснее. Но, несмотря на все, кто-то выйдет из борьбы победителем, и этот кто-то — душа Ирландии. Она начинала уже меркнуть, Роджер, она начинала исчезать. Наши либералы волочили ее по английским собраниям. О’Коннель, Парнелль, Редмонд заставили ее утратить среди бесплодной парламентской болтовни культ действия — сурового, возрождающего, освобождающего. Время компромиссов прошло. Нужно, чтобы время от времени народ обновлял свой союз с вековым идеалом... Когда я только что говорил тебе о пророчестве Донегаля, — не зря делал я это. Для тебя, для меня пророчество Донегаля, может быть, только символ. Для душ простых, умерших уже восемь веков назад, для душ, которые завтра пойдут навстречу смерти, повторяя слова этого пророчества, оно — действительность, более живая, чем ты, чем я, которые обречены на то, чтобы через немного часов стать лишь прахом. Нам ли, Роджер, тебе ли презирать эти простые души? Они, эти нищие духом, так ясно видели правду в тюрьмах Германии. А ты, Роджер, ты поддался обману; над тобой насмеялись; а они поняли, что ружье, которое хотят вложить им в руки, не предназначено для освобождения их родины. Они сразу почуяли западню, а ты в нее попал. Правы были они, эти нищие духом, не ты. Вот почему в будущий понедельник, в час пополудни, когда я буду лежать здесь, прижимая рукою это старое сердце, готовое разорваться от восторга и дикой боли, — ружья моих добровольцев будут приветствовать в Дублине час, в который назначено исполниться священному пророчеству.
Сэр Роджер приподнял голову.
— Я буду с ними, милорд.
